— Скажи я той шлюхе "нет", то до сегодняшнего дня вряд ли дожил бы целым, — едко нахмурившись и двинув головой, чтобы сдвинуть полотенце, проговорил альфа на омежьи придирки. Даже знай он, что прямых путей наказать его за строптивость у генеральской дочки не было, проверять судьбу на прочность Шеннон желанием не горел. Горел наоборот — ярким нежеланием препятствовать в чём-то молодой и нахальной альфочке, словно задерживая дыхание и таясь под взглядом сокола, парящего в вышине. Начни он брыкаться и откидывать её руки, было бы гораздо хуже — его бы не просто мимолётно пощупали в полупьяном угаре, но заметили бы, запомнили бы, и была бы месть. Тайная "случайность", на которую его нашлось бы, кому отловить. И да, этого исхода Алигьери боялся. Не смертельного, не повредившего бы его навыкам, но пропустившего бы сквозь что-то много-много худшее, чем Энцио мог себе представить. А он и не пытался — в его мире альфа мог всё и всех, в его мире как будто не было тех, кто может приказывать и заставлять Шеннона Алигьери поступиться своим "хочу". И эта возложенная на него омегой корона ответственности и способности решать всё неприятно давила на виски. Даже сейчас, сидя на кровати рядом с ним, переломанным отчаянным прыжком, омега не догонял ещё, что альфа не всесилен. Он поймёт, успокаивал себя Шеннон, стараясь вдохнуть — и вдыхая с трудом. Он доживёт до времени, когда пелена с глазонек спадёт и перестанет превращаться вот в это... в это, отчего он, тяжело выдохнув, отпустил его руку.

— Тебе уже восемнацать, Энцио, пора начинать брать в голову, что мир живёт не только через "хочу" и "не хочу". Бывает еще "не хочу, но надо". Причем гораздо чаще, чем хотелось бы. А чего — и кого — я на самом деле хотел в тот момент, я тебе уже говорил. На "Э" начинается, на "нцио" заканчивается. Постарайся вспомнить, — и Алигьери замолчал, задавив измышлением о недалёкости омеги проклюнувшийся росток досадливой горечи от услышанного, отведя взгляд и на дальнейшие обвинения не реагируя никак — со сдержанным спокойствием отдав свои щеки в распоряжение юного супруга, замерев и прикрыв глаза, позволяя мазать и брить своё бледное лицо. У альфы одна задача — сделать так, чтобы это знакомство с непостижимыми пока умом Энцио реалиями жизни в обществе прошло с меньшим количеством травматичных последствий. Ну, правда, сейчас у него еще была задача поближе — восстановить в полной мере пострадавшее здоровье, свободы в котором ему так ощутимо не доставало...

Глядя, как омега закипает всё бурливее с каждым словом, Шеннон на счастье их обоих успел среагировать и зажмуриться, когда тот дрожащей от негодования рукой залил лицо мужу густой пеной. Не выругавшись и не зашипев только потому, что открывать рот было небезопасно, Алигьери стёр часть пены ладонями, а затем сообразил и недовольным движением схватил полотенце, чтобы стереть им всё остальное, сжимая зубы и мысленно костеря омегу на чём свет стоит. Порой Шеннон и правда не знал, терялся в догадках и изумлении, о чём и как с ним вообще можно разговаривать — Энцио вскипал, сравнивая синее с твёрдым, не видя ни границ, ни разницы между ситуациями, но опять выставляя себя самым обиженным и обделенным созданием на планете. Истеричка, как и всё омеги, даром что ополовиненный... Нервы альфы, здорово намотанные омегой на кулак и вообще из этого состояния практически не выходившие, мелко потрескивали где-то в фоне.

Охранник заглянул, когда майор уже счищал рационально-сдержанными жестами остатки пены с бровей и висков — и, еще раз промокнув глаза самым чистым краем, смог на него скептично взглянуть и сухо сказать, что в бритье нет никакой необходимости. Сторожевой альфа в непонятках скрылся обратно в коридор, и Шеннон, резким жестом на миг прорвавшейся злобы отшвырнув мокрое полотенце в угол, тяжело вздохнул, оседая головой в подушку. Напряжение очередной фортели нещадно давило на виски, и от слабости хотел послать всё к чертям и лесом — но Алигьери сделал над собой усилие и не послал, вместо этого потянувшись за лежащим на тумбочке телефоном.

Взяв его в руку, он какое-то время молча смотрел в чёрный экран, сквозь собственное кривоватое в нём отражение. Охранники в команде до сих пор с большим "шта" посматривали на Энцио, который и в самом деле оказался мужем Гиены Шенго, а тут ещё и такое, при живых свидетелях... Алигьери скрипнул зубами. Он страсть как не любил выносить на люди свои проблемы и мог себе в красках представить, какие слухи и едкие шепотки поползут по рядам Команды, когда охрана насмотрится тут в больнице на все прелести отношений между окольцованным альфой и его стервочкой, неведомое черти что позволяющей себе творить с человеком одной из самых чёрных репутаций в высшем эшелоне мафии. И от представлений этих заранее было тошно — ну Энцио, ну твою ж грёбаную во все концы дивизию... Шеннон медленно втянул в немые легкие воздух, тщетно пытаясь подавить слепящее его раздражение и бессилие что-либо донести до разума мальчишки с логической точки зрения. Иммунитет у него к этому неслабый, жрецы отрастили, видать. Омегу сейчас не хотелось жалеть — омегу хотелось треснуть головой о шкаф или хотя бы подушкой придушить, чтоб прекратил херней страдать. Но, имея за спиной без малого два года общения и практики обращения с этим дьявольским отродьем, Шеннон уже хорошо знал, что надо его омеге совсем иное. И, за несколько секунд в тишине и молчании закрыв глаза и сконцентрировавшись, нажал на кнопку быстрого вызова, на которую был назначен номер Энцио. Семь — любимое и счастливое число. Топор на резиновой ручке — иногда как хряпнет между лопаток...

— Ты и в самом деле забыл кое-что, Энцио, так что я повторю, — проговорил он, когда трубку подняли. — Извини. Я ничего не знал тогда ни о тебе, ни об отношениях, да и сейчас знаю немногим больше. Я точно знаю только то, что ты мне дорог. И я хочу тебя. А чего хочешь ты?..

"Воистину, в каждой шутке есть доля шутки. Научись извиняться ни за что — и только тогда ты будешь готов жениться. Ну, будем считать, я продолжаю оттачивать новые жизненно важные навыки.."

Альфа медленно опустил веки, прикрывая глаза. Ну да, конечно. Белобрысый козёл, скотина бледноглазая, у#бан отмороженный и так далее, и тому подобное, во всех эпитетах и красках, какие способен был выплеснуть прищемлённое омежье ЧСВ. Отчего он сейчас психанул, было, в общем-то, понятно. Потому что какая-то альфа оттуда, слева, может заставить Алигьери стоять и не рыпаться, а он, Энцио, не может, не имеет власти. Не мог и не имел всё это время, находясь бесконечно ниже в иерархии, в подчинении, в принадлежности. И жажда мести, жажда поставить альфу на колени и расквитаться за всё просто-таки ест его изнутри, не давая успокоиться, не позволяя простить. Шенн поджал губы, припоминая подсыпанное в чай прямо за спиной рвотное, обломавшее киллеру пол-десятка зубцов с короны уверенности в себе и кусок от радости возвращения домой. Но, чёрт побери... это ты же пришёл сюда, Энцио. Это же ты стоял и ревел, сжимая пальцы с выкопанным откуда-то и надетым кольцом. И сейчас сопишь в трубку вместо того, чтобы просто её не поднять или отключить, как делал всегда. Слушаешь. Геката Пресветлая, что ж тебе сказать-то такого, радость ты моя безмозглая, и на чём только хитрожопость такая держится?.. Такое ещё дитя — с лихвой отплатившее ему уже всеми трудностями обращения с подростком переходного возраста...

— Из всех людей на Деметре я извиняюсь только перед тобой, Энцио. Это не даётся так легко, — дыхания не хватало, бередить грудную клетку было противно, но выбора не было. Альфа сухо двинул горлом. — Я не могу перестать быть козлом в прошлом. В настоящем — приложу все усилия. Обещаю тебе, — негромко выговорил он, преодолевая западающий на вдохе голос и гадая: какое из невыполненных обещаний омега припомнит ему сейчас, чтобы ткнуть альфе в нос упрёком, как ему нельзя верить и полагаться хоть на что-нибудь из сказанного?..

Но это было уже не первое родео по укрощению строптивого, совмещенное с хождением по шаткому подвесному мостику. И Алигьери был положительно — и смиренно, пожалуй, — готов сделать ещё пару кругов, лишь бы только получить омегу назад, под бок, и наконец расслабиться рядом с тем, кто не даёт ему покоя даже на больничной койке...

Сброшенный той стороной звонок свернулся и исчез с экрана, вернув главное меню с ровным асфальтово-серым фоном и серебристым однотонным набором значков. Шеннон смотрел на него еще секунд десять, почти не мигая, пока не погасла подсветка. Вздохнув, опустил руку с телефоном поверх укрывающего его одеяла. В палате, заполняя тишину, снова зазвучала на грани слышимости приятная гамма леса, птиц и ветра в кронах. Закрыв глаза, легко можно было ощутить себя сидящим в зеленой траве на поляне, в солнечных лучах, щекочущих открытые плечи, ладонями на тёплой, чуть сыроватой после дождя земле... И пусть после этой полянки ждёт продолжение многокилометрового кросса, бросающего выносливости альфы очередное необходимое испытание, пусть военного цвета майка липнет к лопаткам на спине, пусть дыхание никак не успокоится и бьётся в кадык, заставляя то и дело сухо сглатывать — но эти несколько минут лесной тишины и синей пустоты безграничного неба над головой останутся с ним на всю жизнь. А казавшаяся бесконечной лесная тропа, вздрагивающая пылью под тяжелыми ударами обутых в тяжёлые берцы ног, забудется и сотрётся — как и всё прошедшее, из удушающей вечности свернувшееся в неважное, с чистой легкостью пролетевшее мгновение...

"Пусть ненавидишь. Я знаю это, знаю. Но в ненависти ты смотришь на меня, а не мимо, Энцио. И я не безразличен тебе. Хотя бы это уже лучше твоих попыток вырваться и уйти..."

Кажется, в те минуты, которые Энцио шёл к палате, Алигьери успел-таки задремать, едва только улыбнувшись своим мыслям — и появление парня в проеме с легким шипением открывшейся двери словно выдернуло его из какой-то глубины, словно бы зыбучего песка, утягивающего за ноги, руки, всё тело, безвольно лежащее на кровати. Увидев недовольного, но живого и во плоти омегу, Шеннон улыбнулся ему, успокоенный — и это, в принципе, было всё, на что его хватило. Смежив ресницы, альфа незаметно для себя отключился, поддаваясь навалившемуся в тишине желанию сна. Потом, все разговоры о бритье потом, пусть инициатор перестанет дуться для начала...

Шеннон не подавился компотом только потому, что практически сразу с появлением Энцио поставил стакан на специальный столик-подставку, перекинутый через кровать для удобства больного. Тот, впрочем, был уже не таким уж и больным — уже третий день мог сам вставать и даже выходить из палаты на недолгие прогулки. За любую возможность сделать что-то самостоятельно, передвигаться и не лежать беспомощным овощем Алигьери хватался цепко и жадно, до строгого взгляда и недовольства лечащего врача, которого не вдохновляло такое избыточное рвение пациента: будь ты хоть двадцать раз альфой, а предписания будь добр соблюдать; третичные половые признаки будешь после выписки демонстрировать. Уступал Шеннон только желанию Энцио сделать что-то для него или вместо него, покладисто притихая и позволяя омеге порхать. Даже если идти одному ему было проще, чем подстраиваться под попытки Энцио поддержать мужа под локоть. Даже если он мог уже нормально побриться и сам — но Энцио, похоже, понравилось...

Озадаченный таким специфически сформулированным вопросом в лоб, Шеннон кончиками пальцев почесал подбородок в том месте, где на коже под тонкой багровой корочкой заживали оставленные несколько дней назад порезы. Ну, хоть только режет сейчас, а не кусает... укусы сходили дольше и больнее. Альфа несколько секунд молчал, уставив взгляд прозрачных, как речная вода, глаз на Энцио, гадая, что тот хочет услышать в ответ.

— Я чувствую, что уже хочу вернуться поскорее, даже когда ещё только собираюсь и толком не ушёл, — осторожно проговорил он, подбирая слова.

И это были слова правды: уже давно смысл жизни сместился для Алигьери с его рабочей пригодности, успешности и безупречности выполнения порученной работы на его собственные удовольствия и эгоистичное наслаждение обществом омеги. Работа из увлечения, из источника жизненного азарта превратилась в обузу, в обязанность, в сухое "надо", которое приходилось просто брать и делать, от начала и до конца. Она по-прежнему ему нравилась, приносила определённое удовлетворение, он по-прежнему подходил к ней со всей тщательностью профессионального перфекциониста, но будь у него выбор... насколько больше из всего того времени, что приходилось посвящать делам, он провёл бы с Энцио! Времени не хватало на всё. Тридцати часов в сутках вместо двадцати четырёх.

Он, правда, не особенно хорошо представлял себе, что можно делать с мальчишкой так долго — но ему просто хотелось с ним быть. Даже когда Энцио напрочь его игнорировал и стремился если не удрать с очередным обманутым хахалем, то подсыпать гадость в сахар или кофе. Тогда, давно, в Новый Год, с ещё, казалось, совсем другим омегой, ещё не расправившим плечи в полный рост и во наглую стать, всё было неплохо: они ели вместе, они смотрели какие-то рождественские сказочные фильмы, они ходили на ярмарку и гуляли по праздничному центру города, — но больше всего, конечно, они занимались любовью; тогда это ещё можно было так назвать. А теперь? Даже зная, что Энцио прикипел к нему не меньше, даже видя в памяти его в слезах и с тем чёртовым драгоценным кольцом на пальце, даже чувствуя под боком его теплое сопение и аромат сирени, он не знал, что будет, если протянуть руку к этому "новому" омеге — оттолкнёт? Вопьётся зубами? Проверять не хотелось. У организма просто не было сил даже хотеть, не то что пытаться — и тем более не хотелось спугнуть или разрушить этот криво-косо, но начавший налаживаться быт. На этот раз без рвотного в напитках.

— И когда уходишь ты — я только и жду, когда же ты вернешься обратно, — альфа плоско улыбнулся, приподняв уголки губ, неохотно и с трудом, но признаваясь — сдаваясь, раскрывая карты. Уже не в первый раз, но каждый раз — как в первый. — Это попадает под определение "мерзкого предателя"? — с интересом и толикой юмора в интонации спросил он, не сводя с мальчишки практически не мигающего взгляда. С чего ты вообще озадачился таким вопросом, а, Энцио?..