И Никита напрягся, услышав мелодию, поставленную на номер сына. Каин, в общем-то, мог позвонить отцу в любое время суток, когда того не было рядом — но были моменты, когда Лангстрем просил его этого не делать. Например, когда ему предстояла встреча с кем-то из мафии, если не с самими Гуттенбергом, когда предстояло проводить важные переговоры, когда у него случался гон. Таких случаев было много и разных, и мальчишка, в общем-то, к каждому из них, описанному отцом лишь в совершенно общих чертах вроде "у меня важная встреча", "будут сложные переговоры", относился с пониманием, а телефон Никита предпочитал не отключать, как, в принципе, мог бы, всегда оставаясь в доступе на случай вероятного форс-мажора. Что могло случиться, он в целом даже не представлял — рядом с детьми всегда была няня с профессиональным образованием в сфере коррекционной педагогики и психологии, с огромным опытом работы с детьми-аутистами, способная решить тысячу и одну проблему, возникающую у Авеля. И потому ни Каин, ни, тем более, Авель ему никогда не звонили.
Не должны были и сегодня. Ирис, конечно, уже давно знала о наличии у кавалера двоих детей. Кажется, ее это к настоящему времени уже не особо и смущало — а если смущало, то она умело маскировала свое смущение под улыбками и достаточно заинтересованными разговорами о мальчиках. Такие беседы, в общем-то, всегда бывали недолгими — ибо Лангстрем, хоть и мог говорить о детях долго, Ирис предпочитал не перегружать.
С ней форсирование событий вообще было не лучшей идеей, как он понял еще январе. Альфийская нахрапистость в случае с Ирис Кинли давала, как раз-таки, обратный эффект, заставляя девушку не таять перед мужчиной, а замыкаться, превращаясь в бронированного ежа. И все, что ему оставалось делать, это отступить и ждать у моря погоды, а точнее оттепели во владениях этой Снежной королевы, уж коли он хотел ее завоевать.
А он хотел. Хотел так, как не желал ничего ранее. То, что он пропал, Лангстрем четко и ясно осознал в свой гон в начале января. Тогда, в перерывах между кувырканиями с привычной и аппетитной сопроводительницей, они вели беседы — обо всем и ни о чем. За бокалом вина или чашкой чая, созерцая фоном происходящее в телевизоре или просто глядя в потолок. Эта во всех смыслах притягательная женщина больше не манила его. Гон с ней в этот раз для Лангстрема был больше похож на повинность перед собственной природой. Он хотел быть с Ирис Кинли, ее он хотел держать в объятиях, вдыхать за ушком ее запах, хотел, чтобы это она выгибалась и стонала под ним, а вовсе не Изабелла. И они говорили о ней, об Ирис Кинли, которая заняла мысли альфы настолько, что это было "на лбу у него написано", как смеясь сообщила сопроводительница. И это именно она подтолкнула победителя по жизни — в самом прямом смысле слова — к мысли о том, что не каждую крепость надо штурмовать — некоторые стоит брать измором. И Лангстрем изменил тактику, выстроив долгоиграющую стратегию.
Правда, чего душой кривить, бывали моменты, когда он подумывал, что от измора падет он. Доблестно, на пути к цели, но падет. И потому первые признаки заинтересованности в нем, промелькнувшие в поведении девушки в конце марта, были для Никиты приятной, но внезапностью. У него хватило выдержки скрыть свое ликование в тот раз, и прибавились моральные силы не отступать от задуманного. В общем-то, на одном своем упорстве он мог продолжать в том же духе еще хоть год — но кроме упорства был еще и здравый смысл, который все чаще говорил о том, что он Ирис может быть просто неприятен. Неприятен он сам, его миллионы, его внешность, его компания, его разговоры. Ее интерес был очень важным и нужным вознаграждением за труды. За поездки с ней в общественном транспорте — первые разы для Лангстрема были просто диким экстримом, с которым он не сталкивался ни разу в жизни, — за четкое дозирование своего присутствия рядом с ней, за прощание на углу ее улицы, пожелание доброй ночи и предоставление ей возможности сохранить в тайне точный адрес проживания, за пробежки вместе с ней по парку, за выгуливание ее пса, когда она болела, за потребность иметь с собой пакетик и совочек — и пускать их в действие! Желание быть рядом с ней заставило альфу пройти через многое — даже через питание в дешевых общепитах, доступных кошельку Ирис. Боги свидетели, с каким бы удовольствием он одел ее в шелка с ног до головы, бросил к ее ногам сверкающую и беззаботную жизнь, носил бы ее на руках и вознес на пьедестал своего обожания. Но приходилось держать себя в узде. Пожалуй, именно это и было самым сложным. Как зрячему заставлять себя жить с завязанными глазами, как слышащему запрещать себе слышать, как способному защитить, укрыть, уберечь заставлять себя стоять и наблюдать, как дорогой твоему сердцу человек самостоятельно продирается через тернии жизни. Но у него не было выхода, если он хотел получить свой приз. Он почти научился жить по ее средствам.
Вот и сегодня Ирис нарядилась в какое-то совершенно дешевое платье и выглядела в нем как богиня. Он готов был глядеть на нее бесконечно, впитывая в себя, запечатлевая в памяти каждый изгиб ее тела, подъем изящной стопы, наклон грациозной шейки, серьезный и чуть смущенный взгляд темно-серых глаз. Но именно это смущение заставило его просто улыбнуться, усадить ее в машину, а самому сесть за руль. В программе вечера был уютный ресторанчик средней руки с видом на океан, прогулка, воздушные шарики, мороженое и сладкая вата — все то, что Ирис вполне могла позволить себе сама. Но не позволяла, потому что просто не с кем. Однако этого Лангстрем уже не знал. Выезжая из жилого квартала Ирис на широкую проезжую часть, он уже мысленно смаковал сегодняшний с ей вечер, как...
— Да, Ка... — он поперхнулся вопросом, когда с той стороны раздались рыдания, перемежающиеся с испуганным голосом, силящимся что-то сказать. Лицо альфы враз напряглось и окаменело, выражение спокойного воодушевленного предвкушения сошло на нет. — Успокойся, — спокойно, уверенно, властно. — Каин, успокойся. Я уже еду. Объясни, что произошло. — Правой рукой он резко крутанул руль на ближайшем светофоре, разворачивая мазератти на сто восемьдесят градусов, и втопил педаль газа в пол. Двигатель под капотом натужно загудел.
На несколько мгновений от услышанного мир и даже сидящая по правую руку Ирис перестали существовать. Каин сбивался с мысли, боролся с рыданиями, а его путанные объяснения перекрывал истошный крик Авеля. Никита сжал губы и, ни слова не объясняя, погнал машину к вилле.
— Каин, слушай меня. Ты сейчас дома самый главный. Постарайся успокоить Авеля. Я скоро буду. И я сейчас вызову скорую. Понял? Все будет хорошо. Ты займись Авелем — это самое главное. Обещаешь? И я обещаю.
И сбросив разговор, он вызвал службу спасения, коротко и четко резюмируя все то, что сообщил ему сын. Пожилая женщина упала с лестницы, не шевелится. Дома два несовершеннолетних ребенка, шестнадцать и восемь лет. Но пусть будут осторожны, приехав, в доме находится ребенок-аутист. Он сам уже едет и скоро будет, вероятно, он примчится даже раньше. Если путь не перекроет еще одна полицейская машина — одна уже увязалась за мазератти.
— Извини, — сказал он несколько секунд спустя после того, как сбросил вызов. — Я вызову тебе такси, когда приедем. Прости за неудавшийся вечер.
Он снова ткнул пальцем в экран смартфона, но Каин лишь выпалил "Пап, я с Авелем" и сбросил разговор.
