От всплеска силы, вложенной в хлопок двери, Шеннону на момент полегчало — всего на момент, но плещущееся уже под самым кадыком напряжение отступило на полшага и позволило сделать несколько вздохов поспокойнее, полегче, быстрым шагом пересекая коридор и спускаясь вниз по лестнице. Самым поганым во всём этом было то, что Алигьери знал: он сдержится, он не позволит себе ничего лишнего, потому что простое и понятное "нельзя" падало между ним и омегой, как команда дрессировщика, которой у альфы не было ни мысли противиться — потому что имя тому дрессировщику было "здравый смысл", а ему Шеннон привык подчиняться безоговорочно; но какими мучительно волевыми усилиями это дастся! Одёргивать себя на каждому шагу, сцеплять поскрипывающие зубы, и с тихой холодной жутью осознавать, что это ещё не предел, что пик этой гонки гормонов ещё впереди, и чума эта на его голову будет становиться только хлеще. А в доме — в доме уже сейчас никуда не деться от запаха омеги: обострённым обонянием альфа улавливал его везде, в каждом уголке, от каждой вещи, а где не улавливал — там додумывал по памяти, потому что сирень пустила корни у него в подкорке мозга, потому что сирень эта была несказанно прекрасна. Столь же прекрасна, сколь и несовместима до тоскливого стона с образом капризного, дурного и строптивого мальчишки — ох, ну какого чёрта? Почему на другом конце ниточки этого обворожительного запаха, запаха, за который без всяких колебаний хочется продать душу, находится именно этот омега, этот недоросль? Ну что это за тончайшее издевательство судьбы — нет, не судьбы даже, рока: грозного и неизбежного, надвигающегося, окружающего со всех сторон? Шеннон выдохнул в поднятые к лицу ладони и стёр ими с лица чувство гневного смятения. Так, всё, стоп. Он уедет — сегодня же, сейчас же; не хватало ещё из-за этого дурака терзать себя, за его безопасность и покой жертвуя всем своим. В конце концов, Энцио же только рад будет, если ненавистный ему альфа наконец-то исчезнет с горизонта дольше, чем на день-другой!.. Яростным вихрем одевшись, альфа — не взяв с собой ничего, кроме кредитки, документов и оружия, — выметнулся за порог, снова злостно хлопнув дверью так, что вздрогнула вся стена — и явно найдя в этом определённое удовольствие; встряхнулся на крыльце, кончиками пальцев откинул волосы с лица, принимая благопристойный и сдержанно чинный вид, — и, подняв к уху телефонную трубку, пошёл к машине. На звонок почти мгновенно ответили — расторопным, но вежливо-мягким голосом мисс Эмери...

И на целых шесть дней он исчез из жизни Энцио. Исчез, оставшись лишь призраком, невидимым присутствием запаха, пропитавшего всю обстановку особняка — но что с того призрака толку, если он не может ни задать испытующий вопрос, ни придавить волей, ни запугать холодным взглядом? По словам мисс Эмери, у мистера Алигьери нарисовалась срочная рабочая командировка, из которой он дай небо два раза всего звонил ей за эти дни, чтобы кратко поинтересоваться, всё ли в порядке. А последние трое суток так и вовсе не давал о себе знать, сиделка даже волноваться начала; не давал, пока в десятом часу вечера шестого дня телефон мисс Эмери снова не зазвонил.

— Да, мистер Алигьери? — услужливо и быстро откликнулась Эмери, сидевшая рядом с Энцио. Бета мило улыбнулась мальчишке и сделала звук погромче, чтобы тот мог слышать — мол, вот видишь, всё хорошо, он про тебя не забыл. — С вами всё в порядке?
— Ты всё ещё там? — помолчав, хрипло спросила трубка.
— А... простите? — недоверчиво моргнула женщина, чуть изменившись в лице и с некоторой опаской посмотрев на экран телефона. Нет, без всяких сомнений, звонок с номера Шеннона — а он не такой человек, чтобы его телефон мог попасть в руки кому-то другому. Да и голос, голос-то вне всяких сомнений был его!..
— В моём доме, — со вздохом уточнили на том конце; да, голос его, но звучит устало и не совсем чтобы внятно, тяжело и гнетуще, словно сгустившиеся грозовые тучи. — Ты всё ещё там?..
— Э... да, конечно, — в растерянности ответила мисс Эмери, постаравшись произнести это как можно более утвердительно; мистер Алигьери всегда подчёркнуто педантично обращался к ней на "вы", любезным и прохладно-вежливым тоном очень грамотного и очень учтивого человека — удивительно приятный образ для его совсем ещё молодых двадцати шести лет, — и вот это грубовато-небрежное "ты" явно поставило мисс Эмери в тупик на какое-то время. — Да, я рядом с Энцио, с ним... с ним всё в порядке...
— Убирайся, — перебил её голос альфы, уронив булыжником на бетон одно-единственное слово.
— П-простите? — сдавленно пискнула женщина, с побледневшим видом приоткрыв рот.
— Ты глухая, что ли? — в трубке недовольно зарокотало приближающейся грозой, прежде чем ударить раскатистым зарядом грома. — Убирайся, я сказал! Вон из моего дома!!!
Телефон чуть не выпал у сиделки из рук, из-за чего она испуганно охнула — но, несколько секунд спустя снова поднеся к уху, услышала только короткий мелодичный звук, ознаменовавший собой конец разговора.

Немного посидев в растерянной тишине и собравшись с мыслями, мисс Эмери тепло и заботливо улыбнулась Энцио, подбадривающе сжав его прохладную узкую ладонь в своих руках — и принялась собираться: чуть опечалено, но спокойно и убедительно-ласково проговаривая мальчишке что-то о том, что "у взрослых тоже бывают тяжёлые дни". Определённо, ей не хотелось, чтобы эта неурочная и некрасивая сцена как-то повлияла на и без того неважные отношения маленького омеги с его попечителем, и женщина, как могла, старалась сгладить углы. За почти тридцать лет безупречного стажа сиделки и воспитательницы ей довелось сталкиваться с разными людьми — и мистер Алигьери вряд ли был хотя бы претендентом на звание самого тяжёлого случая за всю эту богатую практику...

Она уехала, оставив омегу в тишине и одиночестве — но тишина эта, а тем более одиночество, продлились недолго. Минут, наверное, через двадцать внизу снова негромко хлопнула уверенной рукой закрытая дверь: это вернулся Шеннон — и если омега у себя наверху замер в страхе, что сейчас к нему снова придут что-то требовать и внушать, то напрасно — минуты шли, но Алигьери не показывался. Он даже прошёл по коридору мимо комнаты омеги непривычно тяжёлыми шагами — или то только казалось? — но действительно, мимо...

Хлопнула дверь в ванную комнату, зашумела вода. Шеннон опёрся руками на края раковины и тряхнул головой, вздыхая. Чёртов омега...! Когда он проходил мимо двери, сердце в реберной клетке так и дёрнулось, сжалось судорожно и замерло на долгую секунду, прежде чем снова начать биться. Он соскучился по нему. Он по-дурацки, непримиримо и остро по нему соскучился — по запаху этой чистейшей сирени, по его диковатому взгляду, по хрупким чертам и нескладной ещё, худощавой грации. Его упоение, его бережное спокойствие, его маленькая уютная тайна — его Энцио... Альфу раздирало противоречивым желанием — вымести всех и вся за пределы его логова, на километр как воздух ему нужной свободы, простора для дыхания — прочь, сотворить здесь совершенную тишину и покой да залечь на самое дно прохладной серой постели, наконец-то постигнув и душой, и телом умиротворение и блаженство одиночества; так, чтобы рядом не было никого — но чтобы обязательно был Энцио, потому что только он, только он один был настолько хорош, чтобы не хотелось отпихнуть его от себя, только его руки могли касаться, только он мог, имел всеобъемлющее право дышать с ним одним воздухом, не вызывая всплесков дичайшего раздражения.

Алигьери поднял взгляд и мрачно взглянул на себя в зеркало. Кошмарное зрелище: Энцио, наверное, испугался бы, узри он его сейчас — испугался бы одного только вида: взлохмаченной шевелюры, без единого привычно тщательного следа расчёски, глубоко залёгших под глазами теней и хорошей такой трёхдневной щетины, на которую альфе было глубоко плевать всё это время. Помятый воротник рубашки небрежно расстёгнут — вернее, его нечем застегнуть, потому что две верхних пуговицы оторваны начисто; и это, подумать только, новая, на этой неделе купленная рубашка! Не то чтобы Алигьери было жалко денег — нет, на своё удобство он был готов тратить много больше, чем даже списывал со счетов на развитие номинально подотчётного ему бизнеса, в котором он, по мнению обывателей, "работал", — но к вещам он, не избалованный роскошью, привык относиться бережно. Однако шумная попойка, в которую он сам не заметил, как втянулся, внесла свои весомые коррективы в привычный ему образ жизни.

Например, последних трёх дней он вообще не помнил. Нет, ну может, не до чёрного провала в памяти — но мешанина звуков музыки, запахов, образов и дичайшей суматохи плохо поддавалась идентификации, особенно на похмельную голову. До того, как он в вечерней темноте очнулся в чьей-то квартире среди таких же хорошо погулявших тел и, кажется, в запале сломал кому-то пару рёбер, отшвырнув, когда его попытались в хлам пьяным образом уговорить остаться. Шеннон со сдавленным стоном прижал руку к лицу, испытывая минутку мучительного стыда трещащих от негодования шаблонов за то, что вообще каким-то образом там оказался — как он, чёрт дери, вообще смог до такого докатиться! Ему ведь уже не двадцать и даже не двадцать два, когда это было в норме вещей, он давно... давно! Альфа отнял руку, зачерпнул продолжавшей литься в раковину холодной воды и прижал снова — раз, другой, с остервенением плескаясь и отфыркиваясь. Подташнивало.

"Давно не был настолько в говно," — хмуро пошутил сам себе Алигьери, вздохнув, и сквозь веки потёр пальцами уставшие глаза. Вот леший, ну в самом же деле — что за дурацкий, постыдный балаган... дурацкий — потому что ему слишком нравилась его нынешняя жизнь, и перед этой жизнью, перед образом, который он сам из себя создал, ему сейчас было чертовски стыдно. Ему нравилось работать, нравилось быть тем, кто он есть, найдя в этом своё место и предназначение. Ему нравился, до мурашек по загривку нравился тот тихий баланс благостности и властной зрелости бытия, в который она, его жизнь, пришла за последние несколько лет; баланс, который с появлением в ней Энцио — он так и не мог решить, — не то разлетелся вдребезги, не то наоборот — упрочнился, пустив корни ещё глубже и в совершенно ином качестве...

После умывания стало легче — не сильно, но достаточно, чтобы его прекратило пошатывать при ходьбе. Бегло зачесав взмокшие от умывания пряди и кинув пропахшую... ох, чем только не пропахшую рубашку в стирку, Шеннон раздражённо дыхнул на зеркало и поскрёб пальцами досаждающую жесткую поросль на щеке. Бриться он поостерёгся, посчитав, что порезы на лице ему совершенно ни к чему, лишь раздосадованно кинул бритву обратно в ящик неприятно подрагивающей на мелкой моторике рукой. Вот поэтому, чёрт побери, ему и нельзя пьянеть. А сейчас, несмотря на какое-никакое прояснение в мозгах, уровень алкоголя в его крови был неприлично так выше среднего. Счастье ещё, что за эти три дня ему не звонили и никаких срочных серьёзных действий не требовалось — Маршал выжидал, присматриваясь к тому, во что раскроется интрижка с попыткой Коза Ностры, нежданно лишившейся главаря безо всякого постороннего вмешательства, подлизаться к Берлинскому Синдикату. Разумеется, в планы Команды не входило позволять конкуренту усиливаться, приобретая новые источники дохода и влияния уже даже за пределами своего квартала — но и консильери Коза Ностры далеко не дурак, чтобы идти на такой шаг без как минимум тройного дна в своих решениях. Больше всего, пожалуй, штаб Команды удивляло то, что герр Гуттенберг согласился принять в "подарок" и ввести в семью чужого ему омегу, сына своего врага, рискнул подпустить его близко к себе — и остался жив. Казалось бы, убийство через постель должно было стать первоочередной и самой прозрачной целью такого "обмена", но... но то ли что-то пошло не так, как планировалось, то ли планы Ностры были много хитрее и изощрённей даже этого удобного случая — положившего бы, впрочем, конец судьбе убийцы; но кто он такой, сын Дона, чтобы не гореть желанием отдать жизнь за Семью?.. И они ждали. Ждали и хранили мир — в очередной раз замерший на острие ножа...

Но пока всё это равновесие не треснуло и не хлынуло хаосом грызни от самой верхушки до тёмных подворотен городских улиц, у него есть ещё немного времени — альфа, во всяком случае, на это надеялся. Несколько дней, быть может, или несколько недель — а то и вовсе несколько часов; никто не знает точно. И тем ценнее это недолгое мирное время, что в любой момент оно может песком рассыпаться сквозь пальцы. И тогда уже не будет выбора, встанешь и пойдешь; помешает пьяная дурь — закинешься энергетическим наркотиком, все соки из себя выжмешь, вплоть до того, чтобы прямо там и сдохнуть, но оправдаешь возложенные на тебя надежды. Даже если это будет всего один выстрел — но сделанный в нужное время и в нужном месте...

И только сейчас, поддавшись этому мрачному ожиданию, Алигьери впервые с большой и пространной ясностью осознал: он уже не может, как прежде, свободно умереть в любой момент. Не имеет права.

Он понимал, что не сможет заснуть — и пытался найти успокоение в библиотеке, за книгой под стакан воды с горстью адсорбентов; не смог, потому что кресло — даже, чёрт побери, его кресло, перенятое от отца и стоявшее тут годами напролёт! — тонко, изумительно пахло омегой. Пахло сиренью, которой Алигьери живо дорисовывал образ мальчишки, тише мыши сидящего сейчас у себя там, за закрытой дверью. Тише мыши... Шеннон не хотел показываться ему на глаза в таком состоянии, не желая пугать — но, чёрт побери, он пугался его даже в самом собранном и сдержанном виде!.. тише... а он вообще там? Он вообще — дома?.. Мысль эта нежданно всполошила, молнией чиркнула по хребту, до самого подреберья пробрав нежданным страхом. А если его нет? А если мисс Эмери забыла закрыть дверь — он ведь не помнил, никак не мог вспомнить: была ли она заперта, когда он входил?! — и Энцио воспользовался возможностью убраться из ненавистного особняка? А если...

Шеннон рывком поднялся на ноги, брошенная им на стол книга ударилась о стакан с недопитой водой и чуть не опрокинула тот, опасно закачавшийся. А альфа уже быстрым шагом нёсся наверх — буквально взлетев, взметнувшись по ступенькам и распахнув перед собой дверь в комнату, замерев на пороге:

— Энцио! — хрипло выдохнул он, и в голос прорвалось волнение. — Ты здесь?..

Здесь.
Это осознание, которое подарил ему взгляд на омегу, сидящего на кровати, таким бесподобным облегчением скатилось по спине, так ободряюще пересчитав позвонки, что альфа с трудом скрыл глубокий выдох и удержался, чтобы не привалиться плечом к косяку, преодолевая секундную слабость в сухожилиях коленей. Ох, право слово! Что он себе надумал только — ну куда, в самом деле,куда омега может от него деться? Глупый, боязливый, ранимый и недоверчивый — ну куда он пойдёт такой? Никуда. Никуда и никогда. Шеннон торжествующе улыбнулся уголками губ и прикрыл глаза, тонко втягивая носом ясный фиолетовый запах, витавший в комнате, словно в гущах райского сада, нежный, но даже в такой концентрации цветочно-сладкий, лёгкий, не приторный. И шагнул внутрь, мягким движением прикрывая за собой дверь.

От этого света в комнате стало ещё меньше, он сжался до бледной полоски по низу двери — но ни верхний светильник, ни лампы на тумбочках Алигьери зажигать не стал. Просто сморгнул пару раз, приноравливая зрение, и подошёл к кровати, задержавшись в двух шагах, чтобы окинуть мальчишку внимательным взглядом. Такой изящный, маленький, тонкий — вытянувшийся по струнке, напрягающий худые руки и глядящий на него с глубокой, отливающей страхом опаской. Чего же ты ждёшь, интересно? Шеннон усмехнулся, дёрнув уголком рта. Красив. Как же он бессовестно, соблазнительно красив — и в первую очередь, наверное, именно тем чувством, которое умудрялся вызывать в альфе одним только своим существованием. Мелкая дрожь пробрала Алигьери до загривка — до лёгкой одури хотелось ласкать эти тонкие черты, прикасаться, наслаждаться, нежа в руках и подминая под себя, прикусывая бледную бархатистую кожу, таять в этом прекрасном запахе и отдыхать, отдыхать всей душой. Алчный угар гона уже практически сошёл на нет — но сейчас, только взглянув на своего омегу, он словно заново очутился в тех гнетуще-горячих днях, когда от одного кивка головы, от одной только походки от неуёмной жажды обладания пересыхало во рту. И даже больше. А, ччёрт...

Энцио молчал, не издавая ни единого звука и даже словно бы не дыша — если бы не было видно движение его острых плеч; молчал и Шеннон, не зная, что ему сказать — и как отвертеться от опьяняющего желания просто повалить омегу на постель и целовать, целовать... реальность существования сузилась до размеров одной-единственной комнаты, до существования всего двух людей, и Алигьери было уже глубоко плевать, что можно сказать, подумать и решить об этом на трезвую голову; он слегка сожалел только о том, что не догадался по пути домой купить презервативы, ведь с ними удобнее и проще не пачкать бельё — но, впрочем, тогда он был слишком одержим идеей вообще добраться до своего дома, до своего места, до своего логова, оставив позади захламлённый хаос чужих лиц, гостиничных номеров и спутанного клубка запахов...

Он присел на кровать подле Энцио, в мягком внимании склонившись в его сторону. Отпрянет, нет? Снова будет дичиться и бояться? Альфа с едва тронувшей уголки губ заботливой улыбкой протянул руку к лицу омеги, стремясь коснуться кончиками пальцев классического изящества точёных черт, словно желая убедиться, что Грациани и впрямь не нарисован, не кажется ему, не выписан на фоне балдахина и подушек тонкими линиями чернил.

— Ты в порядке? — охрипше спросил он, ощущая, как ускоренно и гулко ударяется сердце в грудной клетке; ощущая — и, без преувеличения, наслаждаясь этим буйным чувством, этой жаждой, смешанной с каким-то бесчеловечным обожанием, от которого уже порядком ведёт голову, стуча в висках горячим пульсом и заставляя натужно сглатывать. — Как ты себя чувствуешь? Всё хорошо?..

Омега не стал убегать. Омега даже не стал дёргаться из-под руки, отозвавшись лишь судорожным, резким вздохом. Шеннон чуть склонил голову вбок, когда Энцио закрыл глаза, пытаясь хоть так, но отгородиться, избежать контакта взглядов. Что это с ним?.. Но буйная сущность альфы, ещё не откатившая уровень гормонов на нормальный бытовой уровень, реагировала на податливую обречённость омеги куда быстрее, чем требовалось для того, чтобы хоть немного задуматься над его поведением; молчание для него тоже было согласием. Хотя Грациани, на удивление, до конца отмалчиваться не стал — откуда-то вдруг вновь выкопав, вытащив на свет кусочек той борзой храбрости, что иногда мелькала в нём и позволяла так забавно огрызаться... забавно, пока это не возвращалось памятью об омежьих истериках сопротивления — во время которых его хотелось перемкнуть по дурной голове. Только попробуй начать мне такое снова, молчаливо ожесточился в этот момент взгляд альфы.

— Ошибаешься, — негромко, но внятно, своим весомым мнением ставя омегу на место, ответил Алигьери. — Разница есть. Разница есть... — так и эдак положил он слова на язык, протянул со вздохом, задумчиво перебирая слоги и медленно, кончиками пальцев поглаживая мягкую щеку омеги и вглядываясь, пристально и близко вглядываясь в маленькое, ещё детское его лицо — словно решая, как бы так более внятно донести до Энцио свою позицию в вопросе заботы и переживаний за состояние этого отчаянного, упрямого глупыша...

Но воспитательно-разъяснительная беседа, прямо скажем, не задалась — потому что в следующий момент Шен, откровенно засмотревшись и залюбовавшись, неровно выдохнул, теряя терпение, и качнулся вперёд — приникнув поцелуем к тонкой линии челюсти, пылко, горячо прихватывая шероховатыми губами щеку омеги; обеими ладонями обнимая его лицо и как-то даже торопливо целуя в губы, сбивчиво дыша. Оторвался, мягкими и быстрыми касаниями пальцев поглаживая его скулы, щёки, подбородок Энцио — в широко раскрытых серо-голубых глазах ясно читалось желание и какое-то странное, диковатое воодушевление.

— Ты прекрасен, — прошептал Шен, ласково обводя взглядом чуть ли не каждый миллиметр его кожи, его хрупкой сути. — Как же ты бессовестно прекрасен, — словно бы обвиняя, сетуя, досадуя на этот обуревающий эмоциями факт, укоризненно на мальчишку прищурившись. В паху беснующимся источником, безбрежной полноводной рекой разливалось горячее, несравнимо насыщенное возбуждение, мутившее мысли, сбивавшее с толку, не оставлявшее места для манёвра и времени на отступление, забивавшее каждый вдох терзающим предвкушением — чуть ли не до постанывания, раздосадованного невозможностью получить всё и сразу в один момент, раздразнённого вихляющей перед самым носом приманкой, на которую так и тянет клацнуть зубами, пытаясь поймать. Небо, как же он давно этого хотел... как же он ждал, жаждал одного только этого момента — прикоснуться, обнять, насладиться им сполна...

За плечи повалив омегу на кровать, Алигьери переступил коленом через его ноги, опираясь на край и нависая над Энцио, не прекращая терпко, требовательно целовать, сдёргивая-стягивая с него майку, обнажая худощавый, ребристый ещё торс — при взгляде на который хрипловатый стон желания сорвался уже волей-неволей; Шена вело водоворотом от этого мальчишки — от всего, чем он был и каким он был. И альфа не слушал ни возражений, ни слов, подхватывая омегу ладонью под костлявые лопатки и слегка приподнимая, чтобы припасть губами к его груди, языком дразня и лаская, чуть прикусывая соски, нетерпеливо и увлечённо покрывая выступающие ключицы лёгкими поцелуями...

Безвольность и безразличие омеги альфу сейчас интересовали мало — он упивался процессом, он тонул в нежном запахе его кожи, он млел от тянущего обожания и восторга, и всё в мальчишке сейчас было для него совершенством, привлекательным настолько, насколько прежде никто привлекателен не был. Шен жадно глотал терпкий прохладный вкус его кожи, скользил по ней губами и языком, оставляя влажные следы и бессовестно царапая жесткой щетиной; дыхание его было распалённым, жарким, резко контрастируя с усилившимся запахом мороза и хвои — словно в комнате нараспашку открыли окно в зимний лес и позволили ледяному ветру вмести внутрь горсть снега. Альфа навалился на Энцио, вминая того в бесконечно мягкую постель и не прекращая целовать в своё личное удовольствие — пусть омега и молчал, но он не сопротивлялся и не протестовал, и это было главное. Он трепал его и беспокоил этой лаской, как большая собака любимую мягкую игрушку — хрипло дыша от возбуждения, стаскивая с худых бёдер легкие шорты и вслед за этим ласкающим жестом тяжёлых ладоней покрывая поцелуями низ его живота. Стряхнув с мальчишки остатки одежды, альфа обласкал ладонью маленькие его, упругие ягодицы, едва отвлёкшись на то, чтобы расстегнуть брюки; уложив Энцио перед собой на спину, он склонился над ним, опираясь одной рукой на постель, а второй огладил по внутренней стороне бедёр — и скользнул пальцами ещё дальше, с ухмылкой вводя в мальчишку средний и неспешными, жесткими движениями принимаясь растягивать. Смазкой омега делиться желанием явно не горел — но не тогда, когда пальцы мужчины достали его там, где всякое сопротивление уже бесполезно; ладонью разглаживая и лаская плоский живот и то и дело задевая, прихватывая пальцами кончики сосков, Шен добился того, что палец стал скользить с негромким влажным звуком — и только тогда подался вперёд, разведя бёдра мальчишки перед собой и неспешно, короткими толчками входя в его совсем ещё узкий, худенький зад...

Алигьери не знал, как он не двинулся умом в эти моменты — поедая взглядом распростёртого перед ним омегу, теряя голову от запаха, от прелести его хрупкого сложения, и каким-то заученным образом ухитрившись не сорваться и не поиметь его без всяких прелюдий. Казалось, даже в ту, декабрьскую течку, этот маленький строптивый балбес, которого хотелось то огреть затрещиной, то трахнуть до звёзд перед глазами за канонную его красоту, не был настолько прекрасен — может, потому, что тогда Шеннон ещё и близко не знал, что будет, как влюблённый подросток, тосковать по нему, что понятия не имел, насколько глубоко впустит его в свою душу; настолько, чтобы точно знать — плевать, что ему всего шестнадцать, плевать, сколько ещё телефонных звонков он пропустит и сколько завтраков откажется есть; единственное, на что не плевать — так на то, что этот мальчишка будет принадлежать ему: весь, целиком, до самого тайного уголка своего по-птичьи тонкокостного тела. Что будет выгибаться под ним — вольно ли, безвольно, — на мерно покачивающемся матрасе, и что не будет момента слаще, чем, достигнув пика этих тяжёлых толчков, кончить и протяжным выдохом вытянуться рядом...

Альфа тяжело дышал, сгребая омегу к себе властной рукой, обнимая с безжалостной крепостью захвата и целуя острое плечо; какое-то время он, рассеяно его поглаживая в недолгий момент отдыха, ещё улыбался, поглядывая на Энцио и прижимая того задницей к собственному паху — но до второй попытки дело так и не дошло. Руки его постепенно ослабли, отяжелели, дыхание выровнялось — и Шен сам не заметил, как заснул, нырнув с головой в сладкий запах сирени...

Просыпался Алигьери тяжело и долго — сознание его рядом с омегой, убаюканное его запахом и теплом, провалилось в такую блаженную темноту накопившейся за неделю усталости, что выныривать из неё было просто кощунством; особенно — выныривать на свет дня, уже вполне уверенно льющий из-за полупрозрачных штор. Недовольно вздохнув, Шеннон перевернулся на бок, спиной к свету, сонно моргая и постепенно осознавая, где он и что вчера было. Постель пропахла омегой от и до, и альфа с негромким гортанным урчанием потёрся щекой о подушку — чёрт, явно пора побриться, — но самого омеги в ней не было. Алигьери нахмурился, прищурив сонные глаза, с очередным тяжёлым вздохом приподнялся на локте, кидая взгляд по комнате. Под рёбрами неприятно кольнуло — не то тревогой, не то каким-то странным её предчувствием: не видеть омегу рядом с собой ему было явно не по вкусу...

Впрочем, долго искать Энцио Шену не пришлось — выбравшись из кровати и со вздохом отметив, что простыни снова придётся менять, он застегнул брюки, поморщившись и почесав пальцам след от впившегося в бок ремня, и почти неслышным шагом приблизился к двери в ванную комнату. Мальчика и в самом деле был там: сидел в воде, невидяще глядя перед собой. Алигьери прислонился плечом к косяку, понаблюдав за ним, наверное, секунд тридцать, но так ничего и не сказав. Да, возможно, с пьяной головы он был не ахти каким осмотрительным любовником — хах, шестнадцатилетнего пацана, подумать только, — но извиняться перед омегой ему и в голову не пришло, несмотря на повисшую в воздухе неловкость. Как ни странно, но впервые за минувшую неделю Шеннон был доволен происходящим не мимолётно, а намного глубже, на уровне самого полного вдоха. Пожалуй, наконец-то причина терпеть Энцио и держать его в своём доме стала более очевидной и ощутимой, нежели "мне кажется, что так надо". И это успокаивало.

Заглянув в комнату подопечного позднее — уже начисто выбритым, со всё ещё слегка влажными, но тщательно уложенными волосами и прежней классически безупречной одежде, — Шеннон сменил на кровати простыни и забрал грязное с собой, сунув в стирку: не хватало ещё, чтобы мисс Эмери заметила следы, если снова будет сидеть с Энцио в его комнате. Перед женщиной ещё придётся извиниться за вчерашний срыв — но он это сделает позже, когда позвонит ей и в очередной раз скажет приехать и присмотреть днём за мальчишкой. Отказываться от её посредничества было, мягко говоря, рановато — иногда хочется не разбираться с тем, что будет или не будет на завтрак строптивый омега, а просто нормально выспаться...

Впрочем, позднее вечером, когда сиделка уехала, он снова зашёл в комнату мальчишки. И в этот раз был нежен.

И снова. И ещё раз. Со странным, смешанным чувством Шен понимал, что чем дальше они заходят — тем сильнее его тянет к нему; теперь, когда исчезло последнее "нельзя", у него не было причин не прикасаться к омеге — как не было и желания сдерживаться, отказывать себе хоть в чём-то. Он наслаждался. Каждым прикосновением, каждым звуком, что удавалось сорвать с тонких, остававшихся безучастными губ. Холодность и безответность Энцио его не трогали — что бы мальчишка там о себе и о нём не думал, телу своему он приказать не мог. Окружая его этим молчаливым, покровительствующим обожанием, целуя и лаская каждый укромный уголок, каждый сантиметр кожи на изящных руках и бёдрах, Шен избегал прикасаться лишь к шраму, оставшемуся внизу живота после операции — и вертел омегу в постели, как куклу, приподнимая, изгибая, поддерживая, двигаясь нарочито медленно, растягивая своё удовольствие — и упоительное чувство того, что самое ценное, что есть на свете, принадлежит ему...

Серьёзной работы на долю киллера в эти дни не выпадало — хотя, бывало, насущные вопросы дел мафиозной верхушки затягивали его и на двадцать часов кряду; тогда, освободившись на перекус где-то на середине совещания, он в очередной раз не смог дозвониться до Энцио — хотя тому была прочитана крайне настойчивая и подробная лекция о том, как нужно обращаться с тонкой техникой, — и, спешно доедая и допивая кофе одной рукой, другой набрал и скинул упрямому дураку смс-ку, надеясь хоть так выманить его на контакт: ну сколько можно-то, в самом деле! А когда ответ неожиданно пришёл, прошив короткой вибрацией подкладку нагрудного кармана, с удивлением поспешил прочесть его — и чуть не подавился бутербродом...

Однако кашлянул с глухим звуком альфа вовсе не потому, что омега в очередной раз пожелал ему смерти — а из-за того, как это пожелание было написано. Шен, признаться честно, только через секунды две понял, что это было "сдохните", написанное вот таким затейливым и крайне безграмотным образом. Нет, он догадывался, что за наличием фиктивных документов об образовании скрывается большой такой пробел в знаниях, но чтоб настолько!.. Это же уровень начальной школы! Аватар что, не учили даже этому? Но Энцио же может читать — тогда откуда вот это вот... нечто? С натугой проглотив ставший поперёк горла кусок, Алигьери глотнул ещё кофе и фыркнул, быстро набирая в ответ: "Не сегодня. Ты в порядке? И что это с твоим правописанием?"... Нежелание дальше мучать клавиатуру большим пальцем, определённо, вынудило его оставить за кадром несколько весьма интересных и едких предположений на этот счёт.

И, отправив смс-ку, переключился на телефонную книгу, отправляя вызов на номер мисс Эмери — коротко проинструктировав женщину насчёт необходимости провести с Энцио несколько тестов и выяснить, в самом ли деле всё так плохо, как ему сейчас привиделось. Да, пожалуй, самое время вплотную заняться вопросом, который он за всеми прочими необходимостями как-то упустил из виду — Энцио нужно учиться, и нужно уметь позаботиться о себе. Пока есть возможность. Потому что его, Шеннона, в один прекрасный — или не очень, как посмотреть, — день действительно может рядом с ним не оказаться. Автоматная очередь, вчера разбившая стекло над его головой и засыпавшая осколками все плечи, была очень трезвым напоминанием об этом факте.

Дав сиделке указания, Алигьери перевёл телефон в режим полного молчания и, быстро покидав на поднос смятые шарики бумажных салфеток и стаканчик из-под кофе, набросил на плечи пальто и вышел из кафе, чтобы пересечь улицу и скрыться за тяжёлыми дверями старого на вид здания, о принадлежности которого к мафиозным "точкам сборки" подумать можно было, что предсказуемо, в самую последнюю очередь...

Свою рабочую почту — рабочую, разумеется, в том амплуа, в котором его знали городские власти и обычные люди вроде мисс Эмери: преуспевающий владелец сети парикмахерских, унаследовавший бизнес от отца, — Шеннон проверял не особенно часто; на совещании обращать внимание на телефон тем более было некогда — единственный человек, который имел право выдернуть его из любой важности дела, сидел сейчас перед его глазами во главе стола и в посредстве телефона не нуждался. Явившись домой глубоко в ночи, почти под утро, Алигьери без лишних телодвижений рухнул спать и до полудня глаза не продрал.

Днём, когда мисс Эмери рассказала об отправленных результатах, его, конечно, ждало в определённой мере потрясение: что вот этот вот лоботряс — ладно, не лоботряс, а худой омежка с замкнутым и напряженным взглядом, симпатично острыми плечами и... так, не думать об этом, — в свои без малого семнадцать выглядящий на пятнадцать в лучшем случае, по уровню развития едва тянет на ученика самой младшей школы. Впрочем, на лице своём Шеннон и брови не позволил дёрнуться, спокойно и коротко объяснив мисс Эмери, что забрал своего подопечного из религиозной секты в крайне плачевном состоянии и духа, и тела; можно было полагать, что со стремлением сиделки быть самой понимающей особой на свете остальное она стройно и ладно додумает сама — и, судя по взглядам, которые она к концу завтрака бросала на "отца и сына", достраивание картины ей удалось на ура в самых безоблачных и пастельных тонах, очернённых лишь ужасами прошлого Энцио...

А дальше Алигьери, не откладывая в долгий ящик и не тратя времени на поражённое покачивание головой, прицельно и последовательно взялся за дело; лично отобрал резюме репетиторов — что интересно, все без исключения они оказались женщинами-бетами старше тридцати, — и поставил омегу перед фактом: со следующей недели тот приступает к учёбе. Попытки учесть всё, что может понадобиться для организации учебного процесса, заставили альфу немного поскрипеть мозгами и сосредоточиться — организовать место для занятий на первом этаже, напротив библиотеки, закупить материалы, учебники, поставить два ноутбука... Кажется, всё? Пару дней он так и думал, прежде чем, когда Шен снова застал Энцио сидящим на кровати в коротких шортиках с ногами, скрещенными по-турецки, его осенило: форма! В самом деле, не будет же мальчишка ходить перед учительницами в таком домашнем и полураздетом виде?..

Так он мог щеголять только перед ним. Тем более что на кухне он уже как-то проверил вечером — шортики эти не обязательно даже снимать, достаточно слегка сдвинуть в сторону...

А субботним днём, когда пропадавший с вечера пятницы Алигьери вернулся, хлопнув дверью, и, прямо в пальто поднявшись до ванной, долго отмывался в ней под доносящийся из подсобки звук гудения стиральной машины, дверь в комнату Энцио распахнулась — и бодрый, с иголочки собранный и причёсанный — впрочем, как и всегда, — альфа зашёл широким шагом, два раза призывно хлопнув в ладоши, разрывая треском тишину и покой:

— Так, Энцио, быстренько одевайся, — неизвестно, сколько времени у него оставалось, прежде чем Маршал прочтёт все отчеты, сделает выводы и отрядит следующее задание, грозившее погнать киллера по следам в соседний город (хотелось только думать, что субботний вечер старик, прислушавшись к советам, тоже предпочтёт провести хоть бы даже за чашкой коньяка, а не по уши в работе — надо же отдыхать иногда, в самом-то деле); но, в любом случае, тратить его зря не стоило. — Мы едем за твоей школьной одеждой.

Перспектива выпустить Энцио за порог дома не слишком-то сильно радовала Алигьери — если не сказать вообще, что напрягала. Ему не нравилось, ему всё это не нравилось — показывать его кому-то, позволять прикасаться даже взглядом, не говоря уже о руках; поэтому, стоило омеге шагнуть за порог, как Шен цепко сжал ладонь у него на запястье и буквально подтащил к машине, усаживая на переднее сидение рядом с собой и пристёгивая. Но свозить его стоило — чтобы примерить и подобрать одежду на месте, а не наугад; из того, что он купил ему на глазок до выхода из больницы, почти всё теперь было или велико, или отнюдь не красило мальчишку. А Алигьери хотелось им любоваться: так, как он любовался тогда, разглядывая юного аватару сквозь щель в тяжёлой шторе — и так, как он чувствовал себя в полном праве любоваться им. А то сейчас, когда изящное тело скрылось в слишком объемных складках ткани, мало чего хотелось так, как забраться под эту ткань обеими руками и вдоволь там похозяйничать, не взглядом, так на ощупь убеждаясь, что вся его собственность — вот она, здесь и никуда не девается.

До приглянувшегося Шену магазина детской одежды добрались быстро — и альфа так же не преминул взять едва только выбравшегося из машины омегу, перед которым он держал дверь, за запястье и строго повести за собой, не отпуская и на два шага в сторону. Так ему было спокойнее. На окружающих альфа посматривал холодно и не без тихой, настораживающей агрессии в прозрачном взгляде. Кто бы ни попробовал подойти и вмешаться — определённо, ему бы не поздоровилось. На счастье, всем было по большей части плевать; пусть от него, ощерившегося не лицом, но духом, и старались, косясь, отойти на пару безопасных шагов в сторону, а лучше — вообще к другому ряду с одеждой. Так что никаких проблем с тем, чтобы неспешно выбрать и осмотреть все представленные модели формы, не наблюдалось.

Наконец, выяснив у консультанта необходимые подробности — девушка, аккуратно сняв с Энцио некоторые мерки, не без сомнения предложила варианты, серьёзно предупредив, что прямо по размеру может ничего и не найтись, — Шеннон забрал мальчишку и пару комплектов одежды наряду с приглянувшимися ему майками и джинсами в свободную примерочную.

— Давай руки, — скомандовал он, подставляя за его обнажённой спиной расправленную рубашку и пристально, чуть насмешливо глядя в глаза омеги сквозь отражение в здоровенном ростовом зеркале напротив них.

К настороженному удивлению Шеннона, за порогом дома Энцио вёл себя разительно спокойнее — намного спокойнее, чем ожидал Алигьери. Омега, способный в тихой истерике давиться соплями и слезами просто из-за того, в тарелке лежит не та еда или ненавистный опекун требует поднять трубку и вякнуть пару слов — в самом деле, от кого, как не от него ждать очередных фокусов? Но Энцио молчал. И был тих, и незаметен, и терпеливо ждал, и... в общем, снова вёл себя, как кукла — так же замкнуто и послушно, как и в постели, где стихал и сникал под руками альфы. Ни лишнего слова, ни даже лишнего звука, пока не...

Шеннон едва слышно хмыкнул, разворачивая мальчишку лицом к себе и смыкая на нём полы рубашки. Взял на его рост самый маленький размер — и всё равно, в рёбрах явно великовата. Но с таким, с позволения сказать, аппетитом в больших кавычках — ох и нескоро он наберёт хотя бы пять положенных килограмм, не говоря уже о желательных семи... Альфа, для удобства опустившийся перед омегой на одно колено, с мягкой усмешкой коснулся ладонью бледной бархатистой щеки, поглаживая скулу большим пальцем и вглядываясь в широко открытые чайные глазищи. Нет, никогда он, наверное, не поймёт, что ему в нём так нравится — наверное, потому, что это больше, чем просто слова: чувствовать своим до последней капли крови.

Палец его скользнул под нижней губой мальчишки и слегка оттянул её. Шеннон жестко усмехнулся. Едкое, настороженное подозрение в этом смиренном молчании не давало ему покоя.

— Учти, ягнёнок. — Тихо, но с ясной сталью в тоне мягкого голоса заметил он. — Если надумаешь вдруг взбрыкнуть, пока мы не дома... — Алигьери не стал уточнять, что именно с ним тогда будет, оставляя должный простор фантазии и воспоминаниям. — Полагаю, тебе не нужно напоминать о некоторых... существенных моментах твоего положения? — Проведя второй ладонью по узкой груди, альфа качнул головой вперёд и коротко прошелся языком по напряженному от прохлады помещения соску. И улыбнулся, снизу вверх взглянув в глаза. — М?..

С альфой наедине, в его доме, в его владении у омеги действительно не было ни единого шанса — но здесь, в людном магазине, капризы и сопротивление мальчишки из чистой вредности могли бы доставить Шену немало неприятных минут даже при учёте того, что он учёл все возможные риски. Одно дело просто пройтись по магазинам с омегой, и другое — этого самого омегу зарёванным волоком утаскивать в машину. А лучшим способом заставить его заткнуться и присмиреть, бросая любые попытки своевольничать и забывая о сопротивлении, был и оставался секс.

Но чёрт побери! Чуткая дрожь, распахнутые в возмущении и тихом ужасе глаза, сдавленный всхлип, сорвавшийся с губ омеги, чью хрупкость сейчас не скрывала, а только подчеркивала расстёгнутая рубашка — всё это настолько задевало за живое, так остро дразнило его слабостью и уязвимостью перед ним, что Шеннон с шипением втянул воздух сквозь сцепленные в ухмылке зубы, глядя на Энцио исподлобья, так, что на обычно сверкающие прозрачным стеклом глаза его легла ловеще настораживающая тень — встречая ответный взгляд, полный негодования. Властным жестом приобняв омегу за талию, альфа придержал его руку у лица, напоминая, что кое-кому следует молчать и не вякать, и нахально обласкал языком и губами оба маленьких, чутких соска, не позволяя отшатнуться и воспротивиться. И только тогда, порядком доведя мальчишку, оторвался, усилием воли пресекая острый соблазн, и как ни в чём ни бывало методично застегнул на нём рубашку, проверяя, как сидит. Сидело неплохо — в перспективе, но или омегу под рубашку докармливать, или рубашку под омегу ушивать с боков. Шеннон выбрал, вздохнув, второй вариант.

Затем последовал пиджак, жилетка на смену ему, строгие брюки; дать Энцио взглянуть в зеркало на нового, школьного, отутюженно-строгого и очень аккуратного себя, и снова — раздевать, чтобы заняться следующей примеркой: комплекта молодёжной одежды, пары маек и джинсов с заниженной талией. Отцепив их от вешалки, Алигьери с усмешкой всучил их стоящему перед ним в одних трусах и майке мальчишке, выпрямившись и посторонившись на шаг, чтобы тому было, где развернуться в примерочной.

— Надевай, — коротко скомандовал альфа; можно подумать, омега без него бы не догадался, что делать с сим странным предметом...

Наблюдая за мальчишкой, Шеннон лишь ухмыльнулся его смятению и неловкости, с важным кошачьим самодовольством скрещивая руки на груди и чуть щуря прозрачные глаза. Созерцание омеги таким приносило странное, бодрящее чувство удовлетворения, бередило душу и выманивало снова и снова попробовать на прочность выдержку Энцио, прогнуть до предела тонкой этой издёвкой — словно бы мстя ему за все перенесенные капризы и непослушание, за всё его мелочное козлиное упрямство и ненависть в темнеющих от напряжения чайных глазах, которой мальчишка чуть ли не давился. Она Алигьери скорее смешила, чем заставляла беспокоиться — он забавлялся искренне, как щенок веселится игрой, в шутку нападая и пытаясь подгрызть товарища, не кусаясь всерьёз, но власть точа о него чешущиеся молочные зубы. Ну что ты, осмелишься разреветься — или будешь терпеть? Энцио боялся его, Энцио ненавидел, для него это всё было так серьёзно и судорожно, как никогда не будет для Шеннона, свысока взирающего на все эти омежьи копошения — и это тоже было смешно. Глупый, глупый омега — глупый, и при этом такой несказанно милый в этой своей попытке... что — выглядеть приличнее? Хах.

— Прекрати, — одёрнул его Шеннон, легко шлепнув ладонью по заднице, и перехватил за руку. — Не понял, что так и надо? — Указательный палец другой руки тонким касанием прошёлся поперек живота омеги, очерчивая полоску нагой кожи. Задом альфа ощутимо прижал мальчишку к себе. — Ты отпадно выглядишь... — проговорил Шен, подцепляя краешек джинсов спереди и слегка оттягивая их вниз, — ...сказал бы я, если бы с тебя даже слимы свалиться не грозили. Суповой набор. — Припечатал он благодушно, разворачивая Энцио от зеркала и подхватывая на руку остальную одежду. — Ладно, пошли, — и подтолкнул омегу к выходу из примерочной, явно не собираясь переодевать его в его прежнее облачение.

С новой одежды на кассе аккуратно убрали ярлычки; девушка очаровательно улыбалась клиентам, упаковывая покупки по аккуратным бумажным пакетам с лейблом магазина. Альфа только усмехался этому, покровительственно положив ладонь на плечо Энцио, будто бы подбадривая его — высокий, статный, строго затянутый в офисный стиль, держащийся так, словно отглаженная складочка к складочке жилетка была стальным каркасом — и свободные рукава рубашки только подчеркивают эту строгость, не делая чрезмерной. И все же явно слишком молод, чтобы быть отцом подростка, слишком сильно на него непохожего. Впрочем, в расположенном на людной прогулочной улице магазине было более чем достаточно других покупателей, чтобы парочка вроде них быстро стёрлась из памяти среди сотен мелькающих лиц.

— Ты же не обедал, я полагаю? — поинтересовался Алигьери уже за порогом магазина. Апрельское солнце основательно пригрело, и мужчина даже не стал надевать пальто, так и понёс его перекинутым через локоть руки вместе с пакетами. Однако омеге на плечи легкую куртку всё-таки накинул — таким естественно категоричным жестом, что снимать явно было бы себе дороже. — Зайдём куда-нибудь перекусить. Я бы тоже не отказался от чего-нибудь съедобного.

Губы его, ещё не так давно "поедавшие" кое-что другое и прекрасно помнившие это что-то на ощупь и вкус, изогнулись в усмешке. Собственно, Алигьери успел перехватить пару бутербродов часа эдак три назад и не был голоден так чтобы совсем уж смертельно, но в кафе заглянуть он так или иначе решил не из-за голода. Ну, или не только из-за него. Легкое подсасывание в желудке — небо с ним, а вот полюбоваться на омегу в коротких джинсах на этой недолгой прогулке и за столиком...

Небольшое уютное кафе обнаружилось совсем неподалёку — зорко следя за тем, чтобы Энцио не отходил от него ни на шаг, Шен выбрал столик поукромней, не на улице — но с хорошим на неё видом через стекло. Быстро подскочил молодой официант-бета, предложив пару меню; альфа подтолкнул к Энцио его экземпляр и лениво раскрыл свой, пролистав и окинув взглядом привычный в общем-то ассортимент.

— Ну, — поинтересовался он минут через пять, в молчании поизучав состав блюд, — что-нибудь приглянулось? Что будешь заказывать?..

Шеннон, наткнувшись на этот опустевший взгляд, озадаченно поднял вверх бровь. Тактика его, одновременно послужившая мужчине неплохим развлечением, прекрасно сработала — Энцио стерпел всё и не стал упираться против новой одежды, скромно пошёл рядом и был само послушание. Ровно до того момента, как в дело снова вступила еда, вечный камень преткновения. Не дождавшись ответа ни через пять, ни через пятнадцать секунд, Алигьери вздохнул сокрушенно, на миг возводя глаза к потолку, и пощёлкал пальцами слева, потом справа от лица мальчишки, привлекая внимание:

— Ау? Приём, как слышно? — новая пауза дала понять, что слышно или никак, или альфу ставить об этом в известность не собираются. — Ну что такое? Сначала боишься говорить со мной по телефону, теперь боишься говорить вообще? — негромко, но с лёгкой укоризной поинтересовался Шеннон, откладывая своё меню и потянувшись за экземпляром Энцио, раскрывая тот на столе перед омегой.

— Смотри, тут и сэндвичи есть, и салаты... Куриное филе в сырной глазури, — Алигьери явно не испытывал трудностей в том, чтобы читать написанные понятным жирным шрифтом заголовки вверх тормашками, — нет, не нравится? С картофелем фри. Или вот, салат с творожным сыром... Что скажешь, м? — пытливо поинтересовался альфа, облокотившись о стол и глядя на мальчишку чуточку исподлобья своим пристальным прозрачным взглядом, едва заметно улыбаясь уголками губ.

Шеннон, поглядывавший то в меню, то на Энцио, не сразу сообразил, что его не слушают — только лишь заметив в уголке глаза мальчишки проблеск готовой скатиться слезы. И прервался на полуслове, снова тяжело вздохнув — ну вот, опять... сейчас же и в самом деле разрыдается. Алигьери досадливо хмыкнул, куснув нижнюю губу изнутри и чуть дёрнув уголком рта — нежелание привлекать внимание боролось в нём со сладким желанием снова довести строптивого омегу до этой неурочной слабости в своих руках; второе постепенно побеждало — хотя бы из уверенности в том, что теперь-то Грациани не станет убегать и дичиться его, что было не проблемой дома, но выглядело бы странно на людях. Попросту не сможет.

— Понятно, — вздохнул альфа, отстраняясь и расправляя плечи. Что-то ещё добавить он не успел — подскочил расторопный официант, поинтересовавшийся, готовы ли клиенты сделать заказ, и Шеннон переключился на него, кивнув и вежливо назвав несколько позиций меню, при этом коротким жестом ладони обозначив, что стоит принести его подопечному. И прежде, чем официант понятливо кивнул и упорхнул, добавил: — Только с собой это упакуйте, пожалуйста.

В ожидании заказа Шен больше не пытался дёргать Энцио, только лишь поглядывал на него то и дело с лукавым прищуром, будто даже снисходительно, закинув ногу на ногу и лениво, непричастно и без всякого видимого беспокойства рассматривая обстановку. В дополнение к нескольким контейнерам с едой, сложенным в очередной хрустящий бумажный пакет, перед омегой поставили стакан томатного сока — должно быть, чтобы ему было, чем запить горе или хотя бы отвлечься, пока альфа ест. Времени, впрочем, у Алигьери это заняло немного — он не торопился, но и не медлил, по давней науке юности не имея привычки подолгу сидеть над тарелкой. Несмотря на склонность готовить себе самостоятельно, перекусить в ресторане или кафе он тоже любил — особенно, когда под руку попадалась не забегаловка, а относительно нормальное кафе. И не отказывал себе в сем небольшом удовольствии. Неизвестно ещё, успеет ли он что-нибудь приготовить дома. Ненормированный график, конечно, та ещё заноза под ногтем — но Алигьери не с руки было жаловаться. Он просто так жил.

"Надо будет в ресторан его сводить, — отметил себе Шеннон, глянув на Энцио поверх тарелки и аккуратно наколотого на вилку кусочка омлета в аппетитном соусе, — потом. Когда трагедия с едой себя исчерпает."

Правда, что для этого надо делать — альфа не знал. И подозревал, что даже голодовка не сподвигнет мальчишку есть активнее в его присутствии. Что ж, тут ему оставалось только вздохнуть — и положиться на время.

Забрав из кафе все пакеты, пальто и омегу — а то тот, кажется, так бы и сидел на своём месте, никуда не сдвигаясь, — Шен всё с тем же видом "ничего особенного не происходит" заботливо пристегнул Энцио на переднем сидении, вручив ему держать пакет с едой и красочными буклетами заведения с рекламой скидок и новых блюд; на губы альфы при взгляде на подобающе одетого подопечного то и дело лезла довольная ухмылочка. Открыв перед мальчишкой дверь в комнату, Шеннон так с пакетом там его и оставил — а вот одежду следовало передать прислуге, чтобы разобрала и вывесила в шкаф готовой к первым занятиям, что ждали омегу с часа дня понедельника.

Дверь за спиной Энцио тихо щелкнула, закрываясь под рукой альфы, и до слуха омеги донеслись удаляющиеся к лестнице шаги.

О том, как судьба постигла любезно прихваченную им из кафе еду — Шен просто поймал себя на мысли, что мальчишке и впрямь не помешало бы попробовать что-то новое, — Алигьери не догадывался: если готовкой, глажкой или стиркой он под настроение и занимался сам, то полноценная уборка и выброс мусора всецело лежали на плечах приходящей прислуги. Но на дворе было воскресенье, и выходной календарный наконец-то совпал для альфы с выходным на работе — раз ему не позвонили до вчерашней полуночи, то теперь уже вряд ли тронут до понедельника; а такой день после довольно суетной недельки просто напрашивался быть проведённым в уюте, покое и благодушии.

Он даже не стал будить омегу и заставлять его завтракать вместе с собой — не хотелось начинать утро со слёз и трагедий; даже вчера, пока ехали назад, Шен проникся некоторым сочувствием к горько сопящему носом и съежившемуся на сиденье Энцио, и не стал его дожимать, полагая, что мальчишка усвоил урок в достаточной степени. К тому же, начиная с сегодняшнего утра благодушного барьера в лице мисс Эмери, доселе сглаживавшей острые углы, между ними больше не было — надобность в нём себя исчерпала; и, пожалуй, Шеннон чувствовал себя даже в настроении попробовать немного наладить быт. Интересно, как долго омега будет упрямствовать — учитывая, что и ужина как такового Алигьери не стал ему впаривать?..

Не слышно его было довольно долго: Шеннон успел не только позавтракать и порешать некоторые бумажные дела у себя в кабинете, но и устроиться в гостиной, воткнув в ЛСД-панель флешку и вознамерившись посмотреть фильм из последних новинок. И даже досмотрел его до второй трети, делая звук пониже на слишком боевых и грохочущих моментах, когда затылком ощутил за своей спиной знакомое шевеление. Замерев и отвлекшись от восприятия экрана, но не повернувшись, Алигьери улыбнулся уголками губ и прикрыл глаза. Чутьё обстановки у него было отменное, и врождённое, и выдрессированное — даже в собственном доме, где альфа был расслаблен и спокоен, где он не ждал никакого подвоха; или, пожалуй, тем более в собственном доме — где он знал каждый звук, каждый скрип половицы, каждый уголок, каждое направление сквозняка. Присутствие омеги, дышащего, шелестящего, аккуратно ступающего, давящего на загривок своей жизненной энергией, он в этом пространстве определил безо всяких проблем, мысленно следя за его передвижением за своей спиной. И чуть скосил взгляд, с улыбкой провожая мелькнувшее на входе в кухню шустрое очертание силуэта.

Не ставя фильм даже на паузу, Шеннон неспешно поднялся следом и таким же лёгким, незаметным шагом, пусть и нимало не скрываясь, приблизился к арочному проему, ведущему на кухню, и с усмешкой скользнул взглядом по спине омеги, осторожно копающегося в холодильнике тонкими пальчиками. Чтобы достать до верхней полки серебристого агрегата, мальчишке пришлось подняться на носочки, вытянувшись всем худеньким телом, снова одетым во что-то бесформенное; укороченные домашние штаны заметно на нём болтались, держась лишь на плотной резинке. Скрестив руки на груди и привалившись плечом к стене в проёме, Алигьери дождался, пока юный партизан — опасавшийся, кажется, даже дышать лишний раз, — закроет холодильник, избавившись от риска опрокинуть на себя содержимое какой-нибудь полки, и — откровенно разъедаемый сладостным охотничьим азартом, пробирающим до костей от этого столь близкого его сердцу ощущения власти, когда ты видишь, а тебя — нет, — негромко поинтересовался со сквозящей в голосе улыбкой:

— Проголодался?..