Сначала Мэдлин услышала шаги. Не то чтобы у неё был сверхслух, просто в кабинете (в классе, в комнате, Мэд без разницы, у Мэд голова тихонько гудит от недосыпания, словно перегревшийся компьютер, но это привычно) звенела тишина. Но, как говорилась ранее, и её, и классную руководительницу всё устраивало. Шаги нарушили эту идиллию, средних лет бета подобралась, Мэд — омега, считающая, что говорить о себе «средних лет» ещё слишком рано — не подобралась нисколько.
Вошедший блондин паясничал как мог уже с самого начала, ведя себя, словно какой-то нерадивый ученик, и Мэд, будь ей лет на восемь меньше, усмехнулась бы в ответ, но ей уже не шестнадцать, и настроение чаще всего преотвратное, так что искренняя усмешка или улыбка — это уже дар всех богов, хотя какие боги, Мэд в них не верит. Она верит только... она ни во что не верит, просто живёт и дышит ради Шевонн и ради того, чтобы не быть похожей на мать, которая жить и дышать отказалась.
Мэдлин не ответила на улыбку, только поправила цветок в причёске и откинулась на стуле. Ей были неинтересны и школа, и учительница, и этот мужчина. Всё, что её интересовало — конфликт, спокойствие Шевонн и гарантия, что такого не повторится, а также — возможно, хотя Мэд не была уверена в своих чувствах — ждёт удовлетворения едкая и злая часть сознания. Ведь её сестру обидели, да ещё не просто так, а целенаправленно и долго выводили из себя. Мэд понимала, что в таком возрасте интерес мальчика к девочке может проявляться в разных формах, но вот от такой она бы поправила Шевонн избавить.
«Мистер Фостер», — повторила про себя Мэдлин. Знакомая фамилия, но, опять же, никакого проблеска я сознании: где-то слышала краем уха, где-то видела светлые вихры, но не более того. Судя по всему, её также не узнали, иначе бы реакция, как кажется Мэд, была бы другой — хотя бы приветствие какое-то. Но ей и так хорошо, пусть лучше не вспоминает или не узнаёт. Мэд не хочется ни с кем общаться, а если у работающих рядом людей находятся такие точки соприкосновения — общение неизбежно. Хотя бы иногда, просто так, для галочки.
А Мэдлин — не хочет, и, судя по всему, мистер Фостер — человек активный, общительный. Ещё одна причина, по которой даже заикаться об общении не стоит.
— Мне кажется, об этом вы с мистером Фостером можете поговорить потом, — настойчиво и как можно более мягко прервала миссис Эйвери Мэд, встревая в разговор и заглушая какие-то неловкие и смазанные слова мужчины о том, что он-то детектив, он-то разбирается в причинах. Ей не хотелось слушать какую-нибудь перепалку, где учительница давила бы на совесть отца ребёнка, а тот, просто попавший впросак, не знал бы, что ответить. Почему? Потому что это могло затянуться надолго. — Мы могли бы перейти непосредственно к тому, из-за чего мы сидим здесь.
Миссис Эйвери наградила Мэд раздражённым взглядом, но Мэд, когда ей нужно (да и просто почти всегда) — само равнодушие, так что она думалалишь о том, как закончится очередная книга и можно ли по пути домой купить кофе. Выходило, что можно, и что конец книги предугадать не получается: у неё было два варианта завершения, а возможно даже три, если брать в учет смерть персонажей.
Так что да, Мэдлин демонстрировала полное равнодушие, заставляя учительницу сдвигать брови в недовольстве ещё сильнее; кажется, она уже в мыслях жалела о том, что именно в её класс попали Шевонн и Джеймс, ведь у них такие ужасные родители. Но Мэд — не родитель, Мэд — сестра, так что ничего ужасного в ней нет. Или есть. Мэд бросает думать о таких вещах и внимательно смотрит на миссис Эйвери, замечая, впрочем, что мистер Фостер вроде как смотрит на неё.
Или не смотрит. Мэд сосредотачивает всё своё внимание на учительнице, барабанит пальцами одной руки по ладони другой — привычка — и прикидывает, насколько её тут задержат. Она же вроде выспаться хотела.
— Мисс Лайонс... — наконец, устало выдыхает миссис Эйвери, но тут же обрывает себя, продолжая говорить об ином. — Вынуждена признать, что в произошедшем с Шевонн есть и доля моей вины — не уследила за ними. Но это не снимает всей вины с Джеймса, — женщина перевела строгий взгляд на отца мальчика.
Мэд кивнула. Отлично. Учителя очень любят озвучивать очевидные факты и сочинять предыстории — не иначе как отпечаток профессии, потому что, будь Мэд на работе, она бы попросила перейти ближе к делу и делать поменьше пауз. Но она не на работе, грубость в обычной жизни ничем не оправдывается, так что Мэд мочала.
— ...С Шевонн всё в порядке, надеюсь?
— Да, конечно, — дежурно ответила Мэд, скрестила руки на груди — защищается. Она не любила, когда кто-то лезет в сокровенное, и Шевонн — именно сокровенное, безумно дорогое чудо, улыбчивая девчонка с тёплой улыбкой; Мэд почти и не улыбается, поэтому ценит такие жесты со стороны сестры. — Я её успокоила, и сейчас она в порядке, пылает жаждой мести, — Мэдлин говорила серьёзно, а миссис Эйвери усмехалась, словно не очень хорошей, но тем не менее шутке.
Мэд умеет шутить, но не так, совершенно не так; она плюётся ядом, потому что по-другому просто не умеет. Потому что не думает, что по-другому нужно. Она не такая уж и общительная, чтобы развивать этот навык, а вот для того, чтобы отшить, бьющие по чужому самолюбию фразы — самое оно. Иногда Мэд кажется, что она какая-то змея, заботливо копящая яд в клыках, чтобы убить с одного удара.
