Дамиан только-только приложился к бутылке — краем глаза озадаченно наблюдая, как Мишель ёжится на стуле, совсем залившись розоватым смущением, до отчаяния откровенно проступающим на светлой нежной коже, — как требовательное "дай" перебило ему третий глоток, и альфа, послушно прервавшись, утер губы тыльной стороной ладони и протянул бутылку Мишелю. И, когда их пальцы ненароком при этом коснулись друг друга — боги, раньше он бы и в жизни не обратил на это внимания! — внезапно осознал, что вот сейчас он горлышка этой бутылки касался губами, и Мишель сейчас тоже... Получается как непрямой поцелуй. Ох... Наверное, его извиняет только то, что до этого они тысячу раз пили из одной чашки, ели одно яблоко и невесть что ещё делали вместе, ничуть этого не стесняясь. А теперь...
А теперь он глаз не мог оторвать от того, как Ниве глотает воду из запотевшей в тепле комнаты бутылки, обхватывая прозрачное пластиковое горлышко своими мягкими, бледно-розовыми губами, и ничего поделать не мог с тем, что, по сути, бессовестно пялится, а по груди изнутри растекается распалённый огонь. Почему он раньше никогда не замечал, какие красивые и аккуратные у него губы? Да, да, бывало и так, что он по детской глупости и дурному задору целовал его — но тогда это было смешно и Мишель смешно же злился, а вовсе не... Тогда, в лихорадочном дезориентированном сумбуре, когда Мишель был весь не в себе, было не то что легче — просто элементарно было делать всё то, что нужно, чтобы успокоить его ломку, унять мучительные спазмы, сутки напролёт терзавшие Ниве. Сейчас, глядя ему в глаза, имея дело с совсем-совсем сознательным Мишелем, всё это было совершенно иначе. Хартелл с трудом отвёл глаза в пол — его собственная влюблённость в Ниве была очевидна, как солнце, но сам Мишель — нравится ли ему Дамиан... так? Не как друг, в котором нуждаешься, не как неизменно стоящий за плечом защитник, но как... парень, альфа? Отчего он так краснеет, когда сидит рядом с ним — позывы инстинкта мешают или что-то ещё? Хартелл не сомневался, что Ниве будет сопротивляться им до последнего, пока совсем просто не свалится с ног.
Прежде, пока Мишель отвергал саму мысль о течке, не говоря уже о том, чтобы провести её с Дамианом, этот вопрос — нравится ли он ему, — Хартеллу, как и многое другое, в голову не приходил. И только сейчас отчего-то стало совсем-совсем небезразлично. Он хотел бы знать — но, как ни парадоксально, в желании этом не было эгоизма. Не для себя он этого хотел — хотелось нравиться Мишелю, чтобы тому было легче шагнуть навстречу, чтобы не приходилось зажмуриваться, задерживать дыхание, терпеть и без конца корить себя за то, что приходится делать. Хотя для парня, который всегда считал и хотел продолжать считать себя бетой, можно ли вообще говорить о каком-то не только телесном, но и душевным удовольствием от секса, без жалости навязанного природой?..
В самой-самой тайной глубине хотелось, чтобы это стало иначе. Чтобы Мишель открылся ему. Чтобы тоже захотел быть с ним, так сильно, как того хочет сам Хартелл. Чтобы эти отношения, вызревавшие годами в их сердцах, наконец-то справедливо можно было назвать верным именем. Чтобы Ниве перестал рвать когти прочь от своей натуры, чтобы не ждал так завороженно совершеннолетия и права покупать гормональные препараты, которые скроют, задавят, сотрут все признаки этой его нежеланной, ненавистной омежности. Да, да, он примет его и таким — любым примет, какого угодно не оставит никогда и ни за что, но всё-таки... всё-таки...
Из тяжёлой волны сбивчивых не то что мыслей — ощущений и идей, — его выдернул голос Мишеля, что-то негромко спросившего — кажется, про домашку? Какая разница... завтра он всё равно в школу не пойдёт. Он вскинул взгляд на Ниве, осознавая, что по-прежнему стоит возвышающимся изваянием рядом с ним, с поджатыми ногами сидящем на стуле. А Миши смотрел в ответ — так же отрешенно-завороженно, и едва приоткрытые губы его поблескивали на свету, ещё влажные от воды. Какая ещё, и в самом деле, к чертям собачьим домашка...
Опершись ладонью на стол, Дамиан, ведомый напрочь заславшим разуму глаза наитием, гулко стучащим сердцем в ушах, наклонился, подаваясь вперёд, и коснулся губ Мишеля своими. И в самом деле — мягких и таких нежных, самых приятных губ на свете. Таким же был и этот поцелуй — ласковым и осторожным, откровенным только в одном — в безусловной глубине любящего отношения альфы...
[AVA]https://forumstatic.ru/files/0014/ef/e4/65503.png[/AVA]
