Прижиматься лбом к плечу мальчика было почти что уютно — по крайней мере на несколько мгновений полумрак под веками создал ощущение ложного покоя. Но стоило голосу Иллиана раздаться в короткой тишине кабинета, как омега тут же вскинул голову и не сводил с мужчины глаз.
Сердце все еще замирало от страха. Но боялся Юмэми совсем не сына, как то предполагал Маршал. Быть может, на всем белом свете он был единственным, кто Анкеля не боялся никогда и ни при каких обстоятельствах. Только он был тем, кто мог унять темноту, унаследованную сыном от Герхарда: прохладными ли ладонями на щеках, тихим ли шепотом, иногда даже взглядом. Их жизни и доверие под гнетом Герхарда сплелись настолько, что они оба безоговорочно друг друга знали насквозь, они проросли друг в друга — и Анкель был просто не в состоянии причинить отцу хоть сколько-нибудь вреда — не тому, кто в прошлом не раз собою закрывал его от взбесившегося Герхарда. И оттого Юмэми очень боялся, что его время уходить наступит раньше, чем в жизни сына появится кто-то, кто сможет вот так же, прохладным прикосновением к щекам, нежной любовью брать под контроль темное наследие выродка. И потому этот мальчик, сидящий рядом, был настолько важен.
Но... Но — причины дикого страха, какой мешал Юмэми свободно разговаривать по телефону, здесь и сейчас были иными. Омега самовольно влез в дела Синдиката. Это было табу с самого начала, со дня смерти Герхарда. Это был их негласный договор с Анкелем: он не мешает сыну вести дела мафии так, как их должно вести; он не путается у него под ногами со своим болезненным гуманизмом и человеколюбием. Он не давит на совесть Анкелю своими страданиями. Мафия не терпит гуманности и слабости. Либо ты — либо тебя. И чтобы они смогли жить — сын-полукровка Герхарда, его слабый и бесполезный муж и такая же ни на что не годная дочь, — Анкель двенадцать лет назад встал во весь рост. Никто не дал бы им спокойно уйти в сторону и наслаждаться тихой спокойной жизнью. И Юмэми молча отгородился от дел сына, спрятался от всего ужаса, с которым приходилось разбираться его мальчику изо дня в день, развязывая ему руки. Он не лез, не интересовался подробностями, время от времени лишь выслушивая об общем положении дел, когда сыну надо было излить душу. До прошлой весны. Тогда, в апреле, он отчаянно требовал от Анкеля помиловать Хистиара Моро. Чуть позже сын не находил себе места из-за того, что к покушению оказался причастен Адам Брахман, бывший другом Юмэми, и разрывался между Синдикатом и чувствами отца. И омега зарекся еще хоть раз вмешаться. Он не хотел, не хотел создавать сыну лишних проблем.
И вот теперь. Анкель готов был переступить через себя, лишь бы не ставить Синдикат в зависимость от Команды. Лишь бы оставаться сильнейшим, лидером, диктующим условия. Но Юмэми здесь — и условия сыну диктует Саймон. И от этого было так страшно, что немели губы.
— Алло? Анкель? — растерянно спросил он в трубку, но услышал лишь короткие гудки. — Элайя, что он вам сказал?! Что там?! Саймон! — он впился синим взглядом в альфу, невольно сжимая пальцы левой руки на плече мальчика. Призвал себя успокоиться. Выдохнул, вдруг понимая, что сердце заметно ноет. За всеми волнениями он даже не заметил, но вот... Внимательно прислушался к себе, надеясь, что после недавней профилактической терапии не прихватит. — Простите — мистер Иллиан.
К сожалению, принесенный внимательным Ричардом чай пока что остался без внимания.
Отредактировано Yumemi Aoshikaya (7 октября, 2016г. 11:10:19)
