Ему бы тоже, наверное, хотелось идти сейчас таким неспешным, прогулочным шагом — дышать этой осенью, этим прозрачным далёким небом и сухим ароматом опадающей листвы; смотреть на деревья, уже тронутые увяданием и последней вспышкой ярких, сочных красок листы, что один за другим срываются с веток, кружатся в безветренном воздухе и с шуршанием сбиваются в рыжие рассеянные кучи на тротуаре. Сквозь ветки то и дело проблескивает солнце, какое-то особенно нестерпимо яркое, но уже холодное и отстранённое, солнце разгара осени. Однако время, когда ещё можно было остановиться, смотреть на это небо и не спешить, прошло.

Теперь же в одиннадцать часов — совещание директоров, до этого ещё нужно заехать в банк и закончить-таки с оформлением одного нудного договора, а к часу — встреча с представителем новой клиент-компании, а в два — визит этого неугомонного человека из районной администрации... Он вертится, как белка в колесе, и едва выкроил время на то, чтобы поутру заехать в крошечную ювелирную лавку в тихом районе — настолько тихом и парковом, что машину пришлось оставить на единственной парковке за полквартала отсюда, и идти пешком. Солнце пригревает обманчиво, до первого ощутимого ветерка, но он идёт с распахнутым пальто, едва накинув на шею длинный клетчатый шарф — почему-то, выходя куда-то сам по себе, не терпит застёгиваться на все пуговицы, словно хочет поймать под свитер хоть немного этой сухой осенней свободы, ещё отдающей прежним теплом.

Он чувствует себя своим здесь, в это время года. Когда солнце ещё светит, но уже где-то так далеко-далеко, когда со всех сторон начинает подступать и укутывать серость, прячущаяся в тенях яркого света так, как этого никогда не бывает летом — и тишина, самый главный и самый редкий ресурс. Невольно придерживает шаг у кофейного автомата, выставленного подле какого-то безликого магазинчика с глупыми наклейками в виде бутылки молока и хлеба на упрятанных глубоко в тень козырька витринах. С трудом находит в кошельке какую-то мелочь, чтобы вбросить её в приёмник монет — и получить взамен коричневый бумажный стакан, утопающий в широкой потёртой ладони.

Капуччино. Сладкое, с густой пенкой. Такое любит его сын — а самому ему уже давно не хочется обычного, горького чёрного кофе. Эта горечь отвращает его, кажется излишней, избыточной.

Но и капуччино особенно в горло не лезет: один глоток, другой — и, когда снова звонит телефон в нагрудном кармане, он со вздохом прикладывает его к уху и отвечает, неся стаканчик пальцами за утолщённый край. Идёт, не сбавляя шага — время его не ждёт, — и что-то неспешно и очень внятно объясняя в трубку. И, уже нажав сброс, но ещё не убрав тонкую чёрную трубку в карман, сталкивается взглядом с тем, кто идёт навстречу — и с кем он только что поравнялся, прежде чем...

Замереть на полушаге. Рот едва приоткрылся, словно Дамиан хотел что-то сказать — но оборвал сам себя, застыв на вдохе, напряжённо, сосредоточенно глядя в лицо человека напротив, вглядываясь, не веря и ничего не говоря.

Не зная, что вообще можно сказать ему — теперь. И в самом ли деле он, остановившийся в двух шагах на мощёной, усыпанной листвой дорожке — тот, кого в нём видит уставший, замыленный годами и беготнёй взгляд.

Видит — или хочет видеть?..

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Отредактировано Damian Hartell (25 апреля, 2017г. 16:06:41)

Это обращение к себе — короткое, мягкое, звонкое — он до того давно считал частью прошлого, что сейчас едва заметно вздрогнул, услышав по-живому. Дамиан Хартелл, директор Хартелл, господин Хартелл, может быть, Дэйм изредка, в компании друзей — но не так, не так наивно и по-детски искренне. Так его, плечистого и крепкого мужчину с мрачным взглядом и тронувшей жёсткие виски проседью, на четвёртом десятке лет мог догадаться назвать только один человек.

И этот человек стоял сейчас перед ним.

В ушах на мгновение отразился высокий, яркий и энергичный голос мальчишки, тонкого подростка с аметистовыми глазами за рамочкой строгих очков. Подростка, о судьбе которого он мог только гадать — и никогда не имел решимости уцепиться за этот образ чем-то серьёзнее мимолётной мысли и сжавшегося на сердце стального обруча, от которого иногда было тяжело дышать. Не мог, не знал как преодолеть серую сумрачную муть, понимание, что всё это было уже слишком давно. Слишком давно, чтобы к этому можно было вернуться — чтобы ещё можно было повернуть назад.

Жизнь не дождалась от него правильного поступка, не дождалась того, что он должен был сделать ещё столько лет назад. Не откладывая. Не дожидаясь. Она устала ждать — и сделала всё сама.

— Ми... Мишель, — голос не сразу дался ему — сквозь невольную, неловкую улыбку, ещё полный неверия — вслух повторить то имя, которое он иногда тихо называл про себя, вспоминая его. И не зная, зачем вспоминает. Просто там, в воспоминаниях, было ещё чертовски хорошо...

Но что ему сказать? Что заметно сразу — не только вырос, но и постареть успел: в чёрной чёлке, словно и вовсе не изменившейся тех времён, на солнечном свету сверкает серебряная проседь? Так немудрено ведь, двадцать с лишним лет прошло. Странно, он никогда не пытался представить своего друга взрослым, таким взрослым. В памяти у Дамиана навечно остался подросток четырнадцати лет. В тот год, когда он видел его последний раз — и ещё немного потом, когда они ещё созванивались иногда и сидели по вечерам с видеосвязью.

Воспоминания об этом, утопающая в следующей за ней темноте и сумятице лет учёбы, были яркими и тёплыми, словно в самом деле — только вчера. Слишком часто он возрождал эти минуты в своей памяти — и каждый раз не знал, зачем. Зачем бередить прошлое, зачем ворошить старый стог и трогать рану, от которой хочет взвыть, потому что так хорошо, как там, здесь уже никогда не будет.

Вот за этим?..

— Столько лет прошло, — негромко констатировал он низким голосом, не отводя взгляда от фиолетовых глаз напротив. Глаз, в которых вопреки скопившейся в уголках горечи — или солнцу, светящему в глаза и бликующему на краешке стекла очков, — ясно отражалось то же знание, то же понимание. Он тоже думал об этом, вспоминал об этом — постоянно.

Все эти чёртовы двадцать один год.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

— Безмерно, — хрипло ответил он, поддаваясь этому сдавливающему горло чувству и с трудом сглатывая. Мишель, это ты? Это правда ты? Таким, каким я тебя помню?..

Сейчас перед ним уже не мальчик. Они не видели больше, чем знали друг друга — много больше, бесконечно больше. Но какую бы жизнь он не прожил — сейчас он стоит здесь, перед ним, и все эти двадцать с лишним лет шёл сюда, именно сюда, на эту тихую осеннюю аллею. Такие встречи не бывают случайными.

Вот только он запомнил его бывшим почти одного роста с собой — они едва-едва стали расходиться, когда альфа-Дамиан ударился в подростковый бум роста сильнее своего товарища-беты. А теперь Мишель был ниже его почти на голову, он смотрит на него сверху вниз. И как был, так и остался щуплым — сухим каким-то, узкоплечим, сутулится. И за ободком очков всё то же тонкое, красивое лицо, хоть и тяжело потускневшее с годами. Как же непривычно видеть эти морщинки в уголках глаз и губ! Казалось, что с годами Мишель не только не вырос, но и вообще стал меньше, чем был. Хотя это просто разница в росте между ним и спортивным взрослым альфой. И какая-то странная замкнутая робость, скользящая в манере держаться.

Где твоя балетная осанка, Мишель, где привычка заявлять о себе всем и каждому — всему миру — одной только манерой гордо держать голову?..

Остался ли там, внутри, тот же подросток, которым ты был когда-то? Ну хоть немного — могу ли я положиться на те воспоминания?..

— А ты? — только и спросил он в ответ.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

От этого тихого, на выдохе "очень" щемящая тоска горечью подкатила к самому кадыку. До нытья в лучевых костях захотелось приобнять Мишеля за плечи и привлечь к себе, укрывая от неё, защищая. Но он не посмел — сейчас — протянуть руку.

Он стоял перед ним и не думал ни исчезать, ни уходить. Он действительно был здесь, рядом, с ним — Мишель, его Мишель, которого с трудом видать из-под серой кучи мусора прошедших лет, но который остался для него тем самым — тем самым, ради кого единственно хотелось перевернуть и поставить на голову весь мир.

— Мама умерла, — спокойно и негромко ответил Дамиан — уже очень просто, давно это отжив и свыкнувшись с фактом. — Шесть лет назад. Автоавария. — Шесть лет. Шесть лет назад — а он говорит это так, будто шесть лет — ерунда какая-то. Тогда было очень горько и обидно, что она так и не увидит своего внука — внука, которого так хотела успеть подержать на руках. Он родился через девять дней после — и уже второй год ходит в школу. — Отец на своём ранчо во Флориде. Сильно сдал в последние годы. Не только лёгкие теперь, но и сердце.

Проговорив об этом, Дамиан услышал Мишеля и усмехнулся его словам. И голос его зазвучал тепло — и вместе с тем шутливо там, где он не говорил о серьёзном.

— Солидный... А как ещё, такая работа. Компания отца перешла ко мне, я теперь её возглавляю, — говорить обо всём этом, стоя друг напротив друга на улице, было до странности неловко. Боги, о скольком же хочется ещё его расспросить, о скольком услышать! Дамиан едва вспомнил — заставил себя вспомнить, — что уже десять с копейками, у него осталось не так много времени, чтобы добраться до центра города.

Вспомнил — и со строптиво ёкнувшим сердцем, чуть поколебавшись, вдавил пальцем боковую кнопку на корпусе смартфона. Нет. Никаких сегодня совещаний. Телефон мигнул экраном и отключился, погаснув чернотой.

— Да что мы стоим здесь, право слово, — перехватил он инициативу. — Ты никуда не спешишь? — Скажи мне, пожалуйста, что никуда. — Давай зайдём куда-нибудь и нормально поговорим.

Он неумело улыбнулся уголками губ, сжав в ладони и подняв стаканчик с уже почти остывшим капуччино. Мишель напротив держал в своих руках точно такой же.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

— Ха? — это "поздравляю" прозвучало так внезапно и так ни с чем не связано, что Дамиан в совершенно явном недоумении поднял брови — и, следуя за взглядом Мишеля, посмотрел на собственную руку — ту,  в которой держал стаканчик. На безымянном пальце блестело жёлтым металлом крупное золотое кольцо. — А, это...

Хартелл на мгновение неприязненно поморщился со скользнувшим в тоне уставшим разочарованием. Ему не нравилось носить это кольцо, но и снять его он не имел права — и о нём приходилось забывать, терпеть. Безликий статус, обязанный быть у человека его лет и положения — если он не хочет определённых проблем и иного стиля жизни. А от постоянных поисков — и если бы ещё они просто заканчивались ничем, а не оставляли в глубоком разочаровании! — он уже тогда очень и очень устал. Кольцо же давало ему право жить спокойной жизнью — его "личный фронт" оказался вне досягаемости и, соответственно, интересов большинства. И как-то было плевать, что на этом фронте ровным счётом ничего не происходит.

Забавно, Джоанна когда-то признавалась, что первый год она ещё была так воодушевлена и рада, что немного, но любила его — как своего мужа. И что Фредерик был зачат по этой любви. Женщина, к которой он никогда ничего не испытывал — которую ему пришлось терпеть, когда она стала хозяйкой в его доме и встречала его по ночам с работы, усталая, полногрудая, в одном лишь недлинном халатике, неплотно присобранном пояском. После рождения сына он так и не смог заставить себя ещё раз к ней прикоснуться — его совершенно не тянуло к этой омеге. В горле снова встал тугой неприятный комок.

Время. Куда же его ещё отнимать, когда и без того столько было потрачено впустую?

— Я никуда не спешу, — непреклонно отрезал Дамиан, качнув головой. — Но получать поздравления со свадьбой семь с лишним лет спустя... — Хартелл усмехнулся, снова поднимая взгляд на Мишеля. — Это что-то новенькое. А ты? Как ты?..

"С кем ты?" — уточнить он не нашёл голоса, неловко двинув рукой со стаканчиком, таким неловко-побудительным жестом силясь обозначить, что вопрос по той же теме.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

"Не мой уровень?" Брови Хартелла сошлись на переносице, углубив и без того заметную складку на лбу до какого-то угрожающего состояния. Они с Мишелем всегда были на одном уровне, на одной строке — для него, для Дами, презревавшего весомую разницу в достатке... и тогда, и сейчас.

— Главное, чтобы там было тепло и можно было занять столик. Или стойку. Что угодно, — улыбнулся Дамиан, шагнув следом и поравнявшись с Ниве. Стаканчик с недопитым капуччино десяток шагов спустя остался стоять на крышке мусорки у одной из скамеек — небрежно, ненужный.

Ни с кем. От этих слов повеяло каким-то смутным спокойствием. Вот так — ни с кем и ничего. Ни к кому не надо спешить, никем не занят, никто не требует внимания, ничей больше. Хорошо же?..

И никого нет рядом.

— Ты хорошо знаешь район? Живёшь где-то здесь? — заговорил Дамиан о другом, уходя от темы. — Давно?

Неярко, но он улыбался. Боги, до чего же с Мишелем на самом деле легко и хорошо — вот так просто идти рядом плечом к плечу, просто дышать. Насколько приятно и... привычно, что ли — было ощущать этим самым плечом его такое удобное, простое присутствие. Рядом — и никаких неловкостей, никаких условностей между. Даже сейчас, сквозь двадцать один год и разницу в статусах между стильно и дорого одетым директором компании и скромным, явно бедноватым работником... чего-то.

— А ты сам сейчас где работаешь? — поинтересовался Хартелл. Вопросов становилось всё больше и больше, они возникали на языке один за другим нетерпеливыми искорками. — Как твой балет?..

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Было очень странно видеть его таким. Особенно вспоминая прошлое — так ярко, так живо встающее перед глазами... и сквозь эти воспоминания видя, что настоящее, живое, реальное, близкое — вот так поблекло, осунулось с годами, оробело и уже... что уже? Он ожидал, что бойкий и амбициозный Мишель вырастет другим? Так ведь и он сам уже не слишком-то похож на того юного альфу, которого... которого, наверное, тоже помнил только Ниве — для самого Хартелла он потерялся в давности лет.

В груди тревожно сжалось занывшее от переживаний сердце. Давно оно у него так не дёргалось и не томило. В жизни не было ничего, что могло вызвать в нём такие эмоции — даже когда Фредерик подхватил воспаление лёгких и был отправлен в больницу с температурой под сорок, он, его отец, так не переживал. Он знал: это лучшая больница и лучшие врачи, что ребёнку помогут и присмотрят за ним в каждую минуту времени — в конце концов, у ребёнка есть мать, которая нигде не работает, и она будет с ним. А он может спокойно работать и продолжать добиваться заключения нужного договора с поставщиками деталей. И вот теперь — Мишель, хрупкий и тонкий Мишель, тревога и беспокойство о котором сейчас вспыхнули с особой остротой — потому что сам Мишель отчего-то позволил этой хрупкости выглянуть наружу. Смирился и перестал воевать.

И от этого тихого признания — "уборщиком работаю" — Дамиан чуть не споткнулся, нырнув в замешательство. И вынырнув оттуда с чувством какого-то жгучего, совершенно невыносимого стыда. Уборщиком! Мишель Ниве, который, подобно своей маме, всегда твёрдо стоял на том, что лучше быть гордым и скромным работником мало кому нужной культуры, чем идти горбатиться обслугой. И теперь Хартеллу, волею судеб рождённому управлять — хотя кто бы знал, как выкладывается он на этой работе, как она преследует его и начисто стирает границы рабочего дня, превращая его в круглосуточную рабочую жизнь, чтобы сохранить и приумножить то состояние, которое сколотил для него отец, чтобы компания любыми путями продолжала развиваться и расширяться, чтобы его жена и сын и многие другие лучше работники с их семьями могли жить, не зная бед, на широкую ногу! — теперь Хартеллу было до ужаса стыдно за то, что его друг, его единственный друг, живёт сейчас такой бедной и истощённой жизнью. Не измученным ею вконец только потому, что покорился течению и позволил ему нести себя вместо того, чтобы набивать шишки и терзаться стремлением к лучшему. Эта тишина и смирение сквозили в каждом его взгляде — в каждом жесте, пока он снимал пальто и поправлял рукава свитера. Смирение человека, знающего, что стоит поднять голову — и по ней тут же шибанёт тяжелым булыжником. Лучше не высовываться.

Что же с ним сделала жизнь? А сам он, Дамиан — чего хотел от этой жизни? Счастья он хотел. Любви, надежды. И ничего не достиг к своим тридцати пяти — не о чем даже рассказать. Вместо достигнутых целей у него на руках оставалось одно только стремление — выше, выше, дальше; к чему-то, что светлым замком-миражом ещё манило впереди. К тому, что когда-нибудь, когда-нибудь там, впереди, ещё что-то сложится, что-то будет лучше. А сейчас — всё промежуточное, пустое: завести семью, наладить связи, построить карьеру... в надежде, что счастье придёт. Не приходит. Уже двадцать с лишним лет.

А он привык считать, что то наслаждение жизнью, которое было с ним в те далёкие годы, до переезда, до поступления — это просто флёр детской беззаботности. В детстве все мы не знали тягот и были намного счастливее. Вот только с каждым годом всё горше от того, что сколько бы ты ни делал — счастья не прибавляется. Ни с очередным днём рождения сына. Ни с победным и прибыльным контрактом на работе. Что-то он, наверное, делал не так, раз то, отчего у других на лицах искренние улыбки, он не чувствует ничего. Ровным счётом — ничего, кроме желания не возвращаться домой, а снова заночевать в пентхаусе рядом с работой, потягивая хороший коньяк в молчаливой тишине над видами ночного города. Тишине и полной пустоте мыслей.

Он скрутил с шеи шарф и повесил его на пальто. Скроенный строго по фигуре пиджак, не топорщащийся излишне жёстко на крепких широких плечах, белоснежная рубашка с галстуком и аккуратным зажимом на нём — матовая платина и что-то прозрачно блестящее, наверняка натуральные драгоценные камни, а не стекло — на фоне всего этого заведения он выглядел слишком дорого и от того очень странно. Но, не колеблясь и не присматриваясь, сел на затасканный и грязноватый от времени стул напротив Мишеля, тоже заказав у бармена только кофе. С двойными сливками.

Облокотившись на пластиковую поверхность стола в безвкусный мраморный узор, он налёг на него, опираясь, наклонившись к Ниве и накрыв своей ладонью его тонкую руку. Каким же действительно хрупким — словно высушенным — тот стал...

— Что с тобой случилось, Мишель? — спросил он проникновенно, явно глубоко обеспокоенный и встревоженный таким видом друга. — Как ты оказался здесь?..

Между Нью-Йорком и Манчестером — пропасть расстояния и сотни других городов.

Без пальто, вне холодного, забивающего нос и смывающего запахи ветра, в спокойном уюте пустого кафе, запах Мишеля — знакомый бергамот и лимон, — чувствовался всё равно едва-едва, такой же бледный, как и он сам. И такой же приятно-тонкий и бессовестно нежный, словно у...

Но это, наверное, пах официант. Или кто-то другой, недавно сидевший на этом месте.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Дамиан строптиво фыркнул через нос и мотнул головой, недовольный таким уклончивым ответом. Сильный запах дешёвого табака, крепкий и стойкий в своей жёсткой и неочищенной простоте, вдарил в нос, забивая его и прогоняя тень омежьего аромата, витавшую над этим поношенным местом. Альфа свёл брови, перехватывая поглаживающую ладонь друга и сжал в своей — крепко, уверенно, не отпуская и не позволяя вырвать, но не сдавливая действительно сильно. Так, как никогда не позволено ему было прикасаться раньше — но как казалось единственно возможным прикасаться сейчас к руке поникшего, кажущегося надломленным изнутри друга.

— Какой ещё образ детства, Мишель? Ты предлагаешь мне остаться только с образом, когда ты — вот, ты — сидишь передо мной снова?..

"Неужели ты думаешь, что я сейчас отпущу тебя? Что просто дам тебе встать и уйти? Вот с такой вот улыбкой, на которую больно смотреть?.."

Где-то под рёбрами бился болезненный, тревожный и едкий огонёк. В самом деле, а хочет ли Мишель этого? Нужен ли ему — нужна ли двадцать лет спустя эта забота, это беспокойство Хартелла, давнего друга? Он не знал. Не знал ещё, как вмешаться — может ли вмешаться, может ли помочь. Но уверен был в одном: он не оставит Мишеля таким. Не позволит этому тихому призраку бывшей у него когда-то настоящей жизни так же тихо исчезнуть. Ведь, чёрт побери, в детстве он об этом как-то даже не задумывался! Может, оттого, что дурак был, конечно. Юный самоуверенный дурак. Но ведь тогда им обоим от этого было хорошо.

А сейчас — сейчас будет? Даже если ненадолго. Хоть ненамного. Но ему очень, очень нужна эта отдушина — этот светлый глоток покоя во всём том, что его окружает. Что-то, к чему можно вернуться — безопасное, не требующее работы на износ место, которое можно чувствовать даже спиной.

— Мишель, я всё понимаю, прошло много времени, — волна горечи поднялась изнутри на этих словах и пережала дыхание, вынуждая с трудом справляться с собой, чтобы говорить — тихо, с отрешенным отчаянием проговорить. — Прости. Прости, что меня не было рядом.

Боги, но как же глупо звучало сейчас это "прости" — как глупо извиняться, когда всё уже произошло. Как глупо просить избавления от вины, которую сам же взвалил на свои плечи. И по неловко мелькнувшей на поджимающихся губах улыбке было видно — Хартелл и не рассчитывает на это прощение. Но не может не признаться в том, что ему тяжело от этой вины.

Времени была половина одиннадцатого. Скоро его начнут искать.

— Мне нужно позвонить, — усилием воли отрываясь от происходящего, сказал он, отводя взгляд от висящих на стенке маленьких круглых часов. — Сейчас вернусь.

Он поднялся, на момент сильнее сжав руку Мишеля — и, не одеваясь, вышел из кафе на улицу. В двух шагах от порога, где под козырьком уже начинался прозрачный солнечный свет, продолжавший раз от раза то ярче заливать улицу, то тускнеть в облаках, остановился — и достал телефон, набирая номер секретаря. И минуты три ходил на четыре-пять шагов туда-сюда, озадачивая необходимостью согласовать, перенести и освободить. Время, которого так не хватало — и плевать, что кому-то от этого будет неудобно. Хартелл позволял себе подобные махинации только в самых исключительных случаях — а случай был исключительным, что и говорить. Убрав телефон обратно в карман, замер и облегчённо вздохнул, переводя дыхание. И, развернувшись, снова толкнул рукой тяжёлую дверь, с лёгким звоном колокольчика возвращаясь в помещение. Даже у двери чувствовался притянутый воздухом запах табака.

— Снова тут, — отрекомендовался он, мимоходом коснувшись плеча Мишеля и снова занимая место напротив него за столиком. — Ну так как, Миши? Расскажешь ты мне?..

Живая искорка отчётливо зажглась в глубине посветлевшего янтарного взгляда. Они снова были вдвоём — во всём мире только вдвоём, и не было ничего, что могло бы действительно разлучить их...

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Хартелл посмотрел на принесенные официантом рюмки задумчиво, оценивающе — а потом поднял на Мишеля извиняющийся взгляд: нет, он не будет пить, он же за рулём. Не то чтобы полстакана коньяка могли бы серьёзно повлиять на его качество вождения (не проверки же дорожного патруля бояться в автомобиле с люксовыми номерами), но напрасный риск...

— Противно? — он качнул бровями недоуменно — и укоризненно. — Ты какие-то странные слова выбираешь, Мишель. — Дамиан поднял свою кружку с кофе и аккуратно отхлебнул горячего, пригубив густую сливочную пенку. С легким стуком поставил кружку обратно на стол. — Но ты продолжай, говори.

Он ждал.

И, когда Мишель сказал ему, только моргнул недоуменно и приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, удивлённый — или, наверное, скорее возразить, не поверив, но осёкся перед выражением глаз напротив. Правда. Всё правда. Всё то, чего он о нём не знал...

Хартелл сглотнул, от неловкости повисшей паузы метнувшись взглядом по столу, по чашкам, по подносу с коньяком. Резко вспомнил, о чём предупреждал Мишель прежде, чем признаться — чего боялся, похоже, больше всего — и поднял упрямый взгляд на друга, заглатывая и заталкивая под самые нижние рёбра собственное недоумение и удивление, чтобы только не дать Ниве подумать, что с озвученным им фактом что-то не так — в смысле, не так с отношением Дамиана к этому факту. Он поймал его ладонь в свою, снова — сжал, перетянув на свою половину стола:

— Это ведь не страшно, Миши, — заговорил он. Снова осёкся: по осунувшемуся лицу, по горькому взгляду напротив — разве можно было сказать, что не страшно? Факт, с которым Мишелю, и без того всегда тревожно и болезненно относившемуся к тому, что он хрупче и изящней остальных мальчиков, да ещё и слишком романтично красивый для беты, пришлось столкнуться и остаться в одиночку. Омега — не бета. И проблем у омеги, особенно у такого гордого и непримиримого, невыразимо больше. — Ну и что, что омега... какая разница? Не важно, я всё равно...

"Всё равно бы остался рядом с тобой, обязательно бы остался, даже не сомневайся. И в голову не пришло бы иное. Если бы я знал."

Горло перехватило, не давая дальше говорить, а в висок толкнулась мысль о том, что было бы, узнай он тогда, в шестнадцать. Узнай он, что Мишель, его Мишель, милый и такой нужный ему Мишель — омега, он бы... Хартелл судорожно втянул воздух носом. Всё стремительно стало ясно, как день. И грудную клетку на момент затопило такой гневной, такой удушающей, безысходной досадой, ненавидящей и сожалеющей, крючьями раздирающей изнутри. Дамиан зажмурился — и склонил голову, крепко прижавшись лбом к пальцам Мишеля, стиснутым в его ладони. Боги, отец! Зачем, зачем только — зачем ты решил переехать, увезти всю семью именно тогда? Ведь это даже ни к чему не привело. Бизнес в Берлине не прижился — и буквально через полтора года всё переменилось вновь, когда ты перекроил бизнес-планы и стал вкачивать финансирование в заокеанский филиал... Чтобы теперь, здесь, в Нью-Йорке, имя Хартелл Логистикс знала любая уважающая себя крупная компания — знала и являлась её клиентом.

И чтобы здесь, в Нью-Йорке, двадцать один год спустя, он снова встретился с Мишелем Ниве. С тем, с кем по-хорошему и должен был провести все эти двадцать с лишним лет. С ним одним — со своим омегой.

Альфа долго и прерывисто вздохнул, не поднимая головы, лишь покачав ею из стороны в сторону, потираясь носом об это тонкое запястье, пахнущее бергамотом, лимоном, сигаретами — и слабым, блёклым запахом омежьих феромонов. Самым прекрасным на свете запахом — его Мишеля. Вот только горечь ошибок и упущений давила, тянула вниз, до почти полной незаметности ту тихую радость, что пробуждалась сейчас в самой глубине сердца.

— Боги, как много времени мы упустили... — хрипло проговорил он наконец онемевшим, не своим ещё голосом. Упустили? Или нет? Ведь тридцать пять — не пятьдесят. Уже тридцать пять. И всего-то — тридцать пять... Половина жизни ещё впереди.

Хрена лысого теперь он его куда-то отпустит.

Повинуясь смятением заметавшему по груди порыву, он поднял голову — перехватывая эту руку, руку друга, руку мужчины, руку самого доверенного и близкого человека, чувство к которому не смогли изменить никакие года — и на пробу, неловко, но крепко прижался горячими губами к запястью, выдыхая... Где-то внутри глубоко ёкнула боязнь, что Мишель может его не понять и выдернуть руку. Но ведь не выдернет же? Не выдернет, правда?..

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Он слушал его, не отпуская этой ладони — собственническим жестом прижав ту к щеке и чуть привалившись головой. Слушал — и смотрел, внимательно и по-новому. Мишель — омега. Хрупкий, изящный, красивый — и такой ранимый, что от этого утомлённого облика внутри так и норовило что-то взреветь очумевшим зверем — зверем, защищающим своё от любого посягательства, от самого слабого даже дуновения ветерка. Омега, рождённый для того, чтобы быть с альфой, принадлежать альфе.

Одному-единственному.

— Мишель... — выдохнул он с укоризной и как будто бы даже с облегчением. Чуть улыбнулся, надломив брови — и с дрогнувшим сердцем протянул руку, чтобы коснуться его щеки и большим пальцем аккуратно смахнуть, утереть блеснувшие на ресницах слёзы. — Да, прошло много лет, нелёгких лет. И прошло впустую. Но послушай меня, Мишель. — Он прижал ладонь к его щеке, разглядывая лицо — красивое, тонких черт лицо под пробранными серебром чёрными прядками чёлки. Дыхание снова западало, но уже не столько от горечи — от медленно проклевывающегося, нежным цветком распускающегося внутри облегчения. Нашёл. — Я не позволю. Им. Повториться. Я ничему больше не дам встать между нами. Ничему. Никогда. — Тихие слова эти звучали с резкой, тяжелой уверенностью, и в прямом взгляде янтарных глаз блеснуло то самое упрямство, та решимость, что отличала Дамиана с самого рождения — отличала человека, в принадлежности которого к альфам не сомневались уже тогда, когда он только-только научился ходить.

Да, у него семья. У него есть жена, у него есть сын. Два человека, которым он обязан просто потому, что их жизни стали связаны — и обязательство перед которыми сохранит до конца дней. Но сердце его никогда им не принадлежало — не вздрагивало за них, вынуждая считать себя никудышным отцом, — не принадлежало потому, что всегда было здесь. Здесь, с Мишелем Ниве, тем самым омегой, о которых пишут красивые сказки для девочек-подростков. Сказки, которая вот так исковеркано, криво, никудышно, но свела двух мужчин, альфу и омегу, за столиком и рюмкой коньяка в паршивой забегаловке. Свела — и оставила гадать и думать, что же им теперь делать, дальше-то.

Ладонь его нежно скользнула по щеке Ниве, и Дэйм взял его за руку обеими своими, немного растерянно и как-то неумело выражая эту нежность, поглаживая по предплечью, сжимая и ощущая своим прикосновением.

— Да, ты прав, у меня семья, у меня работа. Моему сыну в мае исполнится семь лет. — Он поджал губы, горьковато и словно непонимающе улыбнувшись, сведя брови — как, зачем, почему такое могло получиться? — Много чего есть. Но это всё, знаешь... Всё это тоже впустую, — он выдохнул, признаваясь. Долг, ответственность, обязательства. Всё это сковывало, всё это заставляло держать лицо, хранить честь и хранить гордость человека, который верен своим обещаниям. Но всё это было таким пустым и нечестным, неблагодарным! Ему было неуютно в этих цепях. И даже сильный, очень сильный человек не может лишь вкладывать постоянно — ничего не получая взамен. Даже ему, до упора не желающему себе в этом признаваться, нужен отдых. Нужно что-то большее, чем просто долг, чем просто сколоченный из порядочных досок образ жизни, такой же квадратно-угловой, как и у всех вокруг — такой, как заведено. Ему нужно что-то, ради чего — а с годами это "ради" постепенно растворилось в неопределённой перспективе будущего. Ради чего-то, постепенно угасающее в "просто так".

— Я устал. — Безнадёжно обронил он, поколебавшись несколько секунд и подняв на Мишеля тяжелый взгляд. — Миши, я чертовски устал от этого. Поэтому, пожалуйста... дай мне ещё один шанс. Не говори мне, что я должен встать и уйти. Я не уйду. Боги, я и так бездарно прос*ал, прости, эти двадцать лет... куда мне теперь уходить-то?..

Ладонь его только крепче сжалась на руке Мишеля.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Дамиан слушал его молча, терпеливо, принимая на себя всю эту рвущуюся сквозь слова боль и отчаяние. И крепче, только крепче — так крепко, как вообще можно было — сжимая его руку. Ты не один, Мишель. Ты не один со всем этим, я больше тебя не отпущу. Никуда. Боги, как же даже думать не хотелось о том, чтобы разжать ладонь! Мгновенный, резкий, ничем и никак не обоснованный страх, что если разжать — то ладонь эта снова куда-то исчезнет. Нет. Нет, нет.

Он сплёл с ним пальцы, подтягивая руку Мишеля к себе, обнимая второй ладонью и бережно, сбивчиво, но смелее, уже смелее целуя кисть.

Стоило действительно больших усилий, тягуче скользнувших в секундном замешательстве следом за острым уколом тревоги, чтобы подняться и разжать-таки жадную до касаний руку, тихо сказав:

— Сейчас принесу.

Он повертел его пальто на вешалке, нащупывая тот самый карман и слегка примятую упаковку в нём. Достал, прочитав название. От сердца — по упаковке с двумя бодрыми нарисованными сердечками было легко понять. Холодок неприятно прошил спину, Дамиан кинул на Мишеля обеспокоенный взгляд. Проблемы с сердцем донимали и его отца — но дали о себе знать куда позже, не в тридцать пять же лет... Нет, не страшно, не страшно. С таким тоже — живут, и долго живут.

— Принести воды? — поинтересовался он, отдавая коробку Мишелю, склонившись и опершись ладонью на стол рядом с ним.
[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Дожидаясь, пока лекарство подействует, Дамиан молча опустился обратно на стул с другой стороны стола.

— И ты позволяешь себе пить кофе и заказываешь коньяк, — осуждающе заметил он в ответ, демонстративно отодвигая всё вышеперечисленное от Мишеля. — Миши-Миши...

Хартелл покачал головой и улыбнулся ему — чтобы подбодрить. Какая разница, что было, что прошло. Какая разница — если теперь они снова вместе? А вместе им ничего не страшно. Хотя Дэйм пока и близко не представлял себе, как будет объясняться с Джоанной, и как ему поступить, не порвавшись между любовью — да, спустя годы он имел полное право назвать это именно так — и долгом.

Но на часах было едва одиннадцать, впереди ещё целый день — а он вместо того, чтобы быть на скучном совете и слушать занудные доклады, сидит здесь, в забегаловке у чёрта на куличках. С Мишелем Ниве. И до вечера ещё многое, очень многое может не раз успеть проясниться.

— Как ты, полегче? — поинтересовался Хартелл. — Тогда одевайся и поехали ко мне. У меня есть отдельный пентхаус в одном из домов нашей компании недалеко от офиса, — пояснил он с неловкой заминкой. — Я там остаюсь ночевать, когда допоздна задерживаюсь на работе.

Он встал, подзывая официанта и вызнавая у того, может ли он здесь рассчитаться за заказ карточкой.
[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Дамиан поджал губы, когда Мишель снова потянулся за спиртным. Поджал — и, помедлив полсекунды, непреклонно накрыл его ладонь своей, прикрыв глаза и склонив голову, отводя руку от рюмки. Нет, не позволит.

— Ты только что принял таблетку. Надо подождать, — тихо пояснил он, не отпуская ладони Ниве из своей. Он был не ахти каким медиком, но откуда-то помнил правило, что алкоголь нельзя мешать с лекарствами.

— Хорошо, тогда куда? — не стал упрямствовать он, улыбнувшись — ну не волочь же, в самом деле, Мишеля туда, куда ему неудобно. — Пригласишь меня к себе? — альфа вопросительно склонил голову набок. — Я отменил на сегодня все дела, — послал к чёрту, можно было бы сказать, — и буду с тобой. Ни от чего не отвлеку, м?..

В янтарных, тепло сощурившихся глазах Дамиана мелькнуло лукавство, а скошенную на уголок улыбку можно и в самом деле назвать той-же-самой — если только отбросить налёт заматеревшей уже взрослости и некоторой потрёпанности от слишком интенсивной работы...
[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]

Брови Дамиана дрогнули, напрягшись, от этой печали в улыбке Ниве. Так покорно, и вместе с тем — Хартеллу показалось, что он отнимает у Мишеля что-то важное, что ему не хочется, но придётся отдавать. Привычки, должно быть, всё дело в привычках. Дэйм чувствовал себя странно, вот так влезая поперёк всего в жизнь Мишеля, двадцать лет существовавшего без него. Загнанного, замученного, истерзанного своей жизнью — жизнью омеги, для которого быть самостоятельным — вымученное, неестественное, против природы впихнутое достижение, а не норма жизни, как для обычного мужчины-беты. Имеет ли он право? Сейчас в его жизни как будто бы и нет места для Мишеля, для старых связей, для этой потрёпанной годами, но ни на йоту не угасшей привязанности. Тяжело, чертовски тяжело развернуться и выдрать себя из оков быта, тяжело что-то изменить сейчас, когда оно уже много лет катится по проверенной колее. Тяжело — и сложно, словно делать шаги по густой грязи, засасывающей обувь. Первые шаги, торящие путь в новую неизвестность, для которой — остались ли ещё силы, вложенные до упора совсем в другое? Но, думая об этом, Дамиан понимал, что он должен это изменить — и изменит, он всё изменит. Так больше продолжаться не может. Алкоголь, одиночество, горечь вины, сплётшиеся в неразделимый клубок... всему этому больше не должно быть места в жизни Мишеля Ниве. Он выдерет это всё с корнем — и сам займёт это освободившееся место. Как бы странно и до головокружения трудно не было сейчас покидать налаженную привычную орбиту и срываться с неё в глубину неведомого космоса.

— Пойдём, — легко согласился Дамиан и как будто бы хотел что-то добавить, когда Мишель заговорил о работе, но придержал язык. Да, с годами он научился и этому, к худу или к добру — не сразу ляпать своё мнение и не ломиться так слепо вперёд. Ну право, что он ему скажет сейчас: не ходи ни на какую работу, останься со мной — так эгоистично, как того хотелось? Забыть обо всём, отбросить к чертям всё, что прежде было, и остаться вдвоём, не пускать и даже близко не подпускать что-то, что может помешать этому уединению — пусть даже ненадолго. Но ладно, сам он себя обрекает на эту перемену, давя в груди волну поднимающихся тревог — о том, а как же всё сложится, к чему и что может его привести, если он предпримет те шаги, о которых думает и которых несмело ещё, но всё уверенней желает?.. Однако подобным же образом ломать ход жизни Ниве, не спрашивая, выдёргивать его из привычного и незнакомого Дамиану окружения будет просто зверством.

Значит, у него есть примерно три часа на то, чтобы изменить мнение Мишеля — и убедить его сделать шаг навстречу себе.

Выходя вместе с Мишелем из кафе, Хартелл всё поглядывал на него, с улыбкой идущего рядом шаг в шаг — а затем протянул руку и обнял его за плечи, мягким рывком притянув и прижав к себе на этом ходу...

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0012/4f/d4/81313.png[/AVA]