Шаг четвёртый. Раскаяние.

Запах. Первое, что он почувствовал, когда пришёл в себя, запах, едкий, резкий, неприятный. Запах, пропитавший насквозь комнату, мебель и его, омегу, ставшего частью этого места, тёмного, страшного. Едкий и ядовитый запах никотина, удушливый, стойкий, проникающий в лёгкие, отравляющий. И ещё один, послабее, практически перебиваемый первым запахом, но отвратительнее. Тошнотворный.
Боль. Слава судорожно хватал губами воздух, задыхаясь. Боль, пронизывающая каждую клеточку его тела, сжимала в своих стальных тисках, не позволяя пошевелиться. Слабый болезненный стон сорвался с губ серба, когда он попытался приподняться, опираясь на выставленный локоть, упершийся в кожу дивана. Тело отказывалось подчиняться. Изнурённый голодом, измученный пытками дьявола, утянувшего его в самую бездну, обессиленный от разврата, учинённого над духом и телом его, Мстислав только смог повернуться на бок, чтобы видеть мужчину, сидевшего напротив него в кресле. Воспалённое сознание не узнавало и не воспринимало образ, который был перед ним.
Жажда. Стевич вздрогнул, сглатываю слюну, пытаясь смочить горло. Произнести и слова не представлялось возможным. Язык словно разбух и прилип к нёбу. Сознание постепенно прояснялось, избавляясь от смутных расплывающихся образов-пазлов, из которых, по-видимому, состояли картины пережитого.
«Пить… Пожалуйста, пить,» – просьба, неадресованная никому, пробуждающая его рассудок, вынуждая всматриваться в близко стоящие предметы в попытке отыскать желаемое. Взгляд опустился на лакированные туфли человека, сидящего в кожаном кресле напротив.
«Кресло… Кожа. Туфли. Боль.» - Слава вздрогнул, сжимая и разжимая пальцы на руках. «Больно».
Слава перевёл взгляд на свои запястья, на которых остались следы от… от чего? Серб вздрогнул, силясь вспомнить. Удар по щеке наотмашь. Он бьёт, как отец. Кто бьёт, зачем бьёт. Он. Мужчина. Альфа. Едкий запах. Грубое и некрасивое лицо. Бьёт. Слава падает. На пол. Паркет. Кровь из носа. Алые капли на паркете. Цвет… Слава зажмурился, сжимая руки в кулаки, прижимая колени к своей груди, сжимая в комок. Цвет светлый. Но тёмный. Словив себя на противоречии, Мстислав выдохнул, собирая вновь мысли в кучу, острые осколки воспоминаний. Паркет имел цвет. Неважно, тёмный или светлый. Мужчина имел имя. Он назвал его, назвал, когда… Резкая боль, фантомная, но невыносимая, вновь пронзила тело, срывая с губ приглушённый стон. Голова раскалывалась. Казалось, ещё минуты две и она непременное треснет. Потому что… удар, он ударил его головой. Об что-то. Он… кто он?!
Голод. Мстислав приоткрыл глаза, вновь пытаясь приподняться, но снова попытка не увенчалась успехом. Только бы что-то найти, взять… Взять, как взял он, когда швырнул его небрежно на… кровать. Жёсткий матрас. Простыни. Белые, новые. Зачем?
Боль.
"Надо... уйти... надо...» - Слава прикрыл глаза, душа слёзы, не позволяя истерике вырваться нарушу. Нельзя. Только не с таким, как он. Как он? Как отец? Владимир? Нет, не Владимир, не как отец. Он другой. Он… он… А. И есть Л. Есть Р. Есть Д. Алекс….анд…дер… Александер. Слава приподнял голову, устремляя взгляд на ноги мужчины. Удар. Боль.  Снова! Снова боль! Слава прикусил нижнюю губу, отчего вновь ощутил вспышку боли. Он прокусил. Всё он. Везде его следы. На теле. Внутри. Он…. Его запах. Его метка.
«Я теперь… принадлежу тебе? Я… твой?» - Слава прикрыл лицо руками.
«Почему ты не убил меня?» - пронеслось в голове Стевича, однако он не смел озвучить свой вопрос. Урок, который так "заботливо" преподал ему этот альфа, был им усвоен, оттого более серб не предпринимал попытки заговорить с мужчиной. Страх, щемящий душу страх, парализовал сознание, оттого мысли, липкие, вязкие, текли медленно, спутываясь. Болезненное полубредовое состояние охватывало его. И какое блаженство было бы сейчас поддаться, попытаться в очередной раз вспомнить прошлое. Нет, не то прошлое, которое было наполнено отцовскими наставлениями и наказаниями, не то, когда он, коротая часы болезни за книгами, позволял себе заплакать, тайком от отца (но как дороги и прекрасны были эти минуты! Когда более не было контроля над ним, не было двух метрвенно-серых глаза, смотрящих на него, не было едкого запаха никотина, отравляющего его - ничего. Ни учителей, ни слуг, ни воспитателей, никто из членов змеиного семейства Стевичей. Абсолютного никого не было в его комнате. Только тогда он срывался на истерику, жалея себя, негодуя на свою жизнь и мучителей, терзающих его душу и тело. Но стоило кому-то тогда войти в комнату, как Слава в момент душил своё горе, прятал слёзы, пытаясь вернуть лицу привычное для Стевичей каменное равнодушие.) Нет, не все эти тяжёлые и безрадостные дни. Он вспоминал иное: вспоминал свою милую маму, которая ласкала его, прижимая к своей груди, покачивала. Тепло. Так тепло и совсем-совсем не больно. Эти воспоминания, сладостные, тёплые, мягкие, согревали его душу в те минуты, когда страх, злость и обида душили его. Как тогда, с отцом, как сейчас... с этим мужчиной.
"Александер", - пронеслось в мыслях его имя. Красивое имя для такого ужасного человека, человека падшего, погрязшего в собственных низменных инстинктах. Вновь мысли спутывались, смеивались, вырисовывая в голове Славы лишь отрывки из пережитого.  Он бил. Сильно бил, заставляя кричать. Но не ломал. Не резал. Не хотел убить. Не как с теми омегами, что…
Мужчина, приволокший его в этот дом, мужчина, причинивший ему боль, снова что-то говорил, но Мстислав не слушал, не мог слышать. Звуки его низкого хриплого прокуренного голоса более напоминали рычание зверя. Слова, им произнесённые, не несли на себе информативной нагрузки, нет. Он говорил лишь потому, что желал чем-то заполнить тишину, нависшую в этой большой комнате. Нет, Слава более прислушивался к интонации, к громкости его голоса, пытаясь понять, накинется ли на него зверь снова или тот, насытившись его плотью, более не притронется.
Он не человек. Он животное. Он.. он. И вновь предобморочное состояние. На сей раз Слава пришёл в себя, сидя на заднем сидении автомобиля. Он поспешно проговорил адрес Ворлога, предположив, что едет в такси.
- Боль…, - прошептал Слава, но водитель вряд ли мог бы его услышать.
…
Мстислав приоткрыл глаза, стоя перед воротами в дом к Винсу. Шаткой походкой серб направился к двери дома, которую, казалось бы, совсем недавно так спешно покинул. Три стука, чьи-то шаги. Слава начал говорить ещё тогда, когда дверь не была открыта, а недовольное лицо встревоженного родного альфы не показалось.
- Упал. Ударился. Больно. Ушёл, мне нужно было. Я заблудился, потом упал, потом ударился, - постепенно фразы были более связанными, - Прости меня, пожалуйста. Больше. Не буду. Упал. Ударился. Ударился и упал. Заживёт. Не… больно. Мне нужно отдохнуть. И… покушать. У меня должны быть. Яблоки. Полезны яблоки, - но вскоре Слава вновь сорвался на бред. Несвязанные предложения, бессмысленные и нелепые. Общие факты, вроде того, что нужно есть фрукты и мыть руки перед едой то и дело срывались с его губ. Он пошатывался. Голова виновато опущена, чтобы альфа не рассмотрел хорошенько его лицо: искусанные губы, запёкшаяся кровь на лбу, губах, щекам.  Тёмные круги под глазами, запёкшаяся кровь на переносице, под носом.
- Упал. Упал. Там, где квартал. Прости, - снова, несколько придя в себя, начал Слава, - Прости меня!

Отредактировано Mstislav Stevich (24 августа, 2015г. 00:16:19)

Слава только кивнул в ответ. Да, пропажа нашлась, да... он был зол. Но Слава и не думал его успокаивать. Да и смог бы? Как может омега успокоить разгневанного альфу? Заплакать? Слава выдохнул, прикрыв глаза. Он плакал, плакал, когда Александр стаскивал с него вещи, плакал более от унижения, нежели от боли, только... бесполезно. Разве слёзы - это оружие? Слёзы - белый платок, который показывают омеги, когда более нет сил продолжать сражение, да только не всегда сдачу принимают. Многие пленных не берут.
Он врал. Почему врал? Потому что боялся. Боялся сказать правду, боялся самой правды. Пока ты знаешь её один, ещё есть возможность в своей голове её слегка ослабить, разбавить краски, а затем приправить сладостной ложью, перевернув события случившегося верх ногами, и так, спустя несколько дней, месяцев, вовсе изгнать ту из своих мыслей, как невозможное, невероятное, лживое и создать таким образом правду свою, не болезненную, сладкую и приятную. Но тогда, когда ты делишься этой правдой с кем-то, то затем уже и не представляется возможным правду обратить в кривду, она становится постулатом, нерушимым фактом, который знаешь и помнишь не только ты, но и другой. Другой, кого эта правда не коснулась, кому не нужно подвергать ее метаморфозам, дабы поубАвить тянущую боль в груди. Но не только в этом заключалась вся причина. Был ещё страх. За себя, за свою жизнь. Ведь... Александер может вернуться и наказать за излишнюю болтливость свою жертву, и тогда, как опасался Славка, его не отпустят так легко (сравнительно легко). Нет, он заберёт его жизнь.. а если и смилуется, то заберёт глаза, кои он хотел забрать ещё тогда, когда прижал его к белым простыням, всматриваясь в лицо перепуганного омеги, альфа это повторял снова и снова, вселяя в сердце Стевича леденящий ужас. Лишь угроза или... Ещё Мстислав переживал за Винсента, ведь он, будучи человеком, обладающим добрым мягким сердцем, но пылким и горячим нравом, ринется искать негодяя... нет, Слава боялся, что с Виннсентом что-то может случиться. Зачем правда? К чему правда? Пусть сгинет.
Стоило Винсу рявкнуть с просьбой замолчать, как Слава послушно притих и более не произносил ни звука до тех пор, пока альфа не уложил его на диван. Съёжившись в комочек, касаясь пальцами кожи дивана, Слава болезненно, но негромко простонал, пытаясь сползти на пол. Слишком яркие картины воспоминаний всплыли перед глазами. Он лежит. Тёмная кожа дивана. Перед ним. Он. Слава вздрогнул, прижимая ладони к лицу плотно-плотно, подавляя крик, рвущийся из груди. Снова предистерическое состояние. Нужно было взять себя в руки, успокоиться. Нельзя сдаваться, даже сейчас... даже тогда, когда боль позади. Нельзя. Нельзя ломаться, принимать боль и плакать. Он - Стевич, Стевичи не ломаются. Нет...
Поспешно опустошив чашку с водой, Слава протянул руку к альфе, не сводя с него взгляда, тихо попросив:
- Кушать. Пожалуйста. Немного. Винсент... прости, не злись. Мне нужно было уйти. Папа позвонил... - да, снова ложь. Но сейчас эта ложь была ему нужна. Винсент же не отстанет, пока не выяснит причины. Слава надеялся притупить его любопытство, бросив ложь небольшую, совершенно не губительную, но такую необходимую сейчас. Если он скажет правду об мотивах своего ухода, то непременно сорвётся на истерику, расплачется и наговорит много нехорошего Винсу. Нет, нельзя было поступать данным образом.
- Винсент... мне нужно в душ. Только я сам. Ничего, всё заживёт. Я упал. Правда, упал! - Слава приподнялся, раздражённо выдохнул, выражая явное негодование в ответ на подозрение и неверие в слова его мужчины.
- Почему ты мне не веришь? Я упал, но один человек мне помог. Не помню имени. Помню, что упал с лестницы.
Винсент, ворча, покинул комнату, Слава же воспользовался его отсутствием. Он поднялся с дивана, огляделся, явно что-то выискивая. Не найдя искомого, серб проковылял в комнату, пока на кухне грохотал альфа, пытаясь найти омеге что-то съестное. Отыскав махровый халат Винса, который Славка давно уже оккупировал, сделал своей собственностью, омега закутался в него и вернулся в гостиную. Сев на пол, омега спрятался в халат с головой, дожидаясь альфы. В комнате было тепло, даже жарко, но его морозила, кружилась голова и подташнивало, хотя уже два дня он не держал во рту и крошки. Ему было комфортно так, спрятавшись. Во-первых, он скрыл своё искалеченное тело, во-вторых, спрятался и сам. Он был абсолютно убеждён, что если вот так спрятаться, то Винс не будет сильно ругать или бить. Не будет, он же спрятался. Он в домике.

- Хорошо, Винсент, прошу, не допрашивай меня, пожалуйста, - едва слышно проговорил Мстислав, - Я очень тебя прошу..., - Слава снова замолчал, опустив голову, но всё не сумел сдержаться, снова повторив свою просьбу, будто от того, сколько раз он её произнесёт, зависела вероятность исполнения просьбы Винсентом: - Прошу, очень прошу, Винсент. Не спрашивай...
Мстислав послушно выпил предложенный суп, но слишком спешно, пытаясь быстрее заполнить желудок, совершенно забыв о том, что, возможно, очень покалечить свой организм или того хуже... ведь желудок на протяжении нескольких дней не перерабатывал пищи и вовсе, так как не получал ни крохи. Окончив трапезу, Мстислав в знак благодарности кивнул, даже не сопротивляясь, позволил подхватить себя на руки альфе. Да, он увидит то, что сделал Саша, да, он скорей всего догадывается о том, что Мстислав попал в руки нехорошему человеку, но тем не менее Слава не собирался сам говорить ему это. Нет, пусть всё останется на уровне догадок, близких к истине.
Слава молчал, более не пытаясь себя оправдать. Он знал, что альфа не верил ему. Не поверил ни единому слову и, возможно, уже составил целый ряд своих собственных предположений и вариантов. Пусть так. Главное, что Мстислав не расскажет. Так он поклялся себе, что ни слова. Никогда.
Когда Винс раздел его, то Слава только прикрыл глаза, чтобы не видеть ни собственного тела, ни выражение лица альфы, которого пробирала злость. Казалось, он вот-вот накинется, если только серб скажет что-то не то, что-то из рода того бреда, который он произносил при их встрече после трёхдневной разлуки. Но тем не менее... он был так добр... ухаживал за ним, вымывал его. Мстислав слабо улыбнулся, протягивая руки к мужчине. Омега приобнял его за шею, плотно-плотно прижимаясь к его телу, приподнялся на цыпочки и кратко коснулся губами подбородка альфы, пытаясь его так отблагодарить за заботу.
Сегодня Слава впервые понял, как он любит чёрные простыни Винсента, чёрное одеяло и подушки. И его постель, и эту комнату, и весь этот дом, в котором он был в безопасности. Это всё родное, как и Винсент - родной для него, тёплый, любимый, заботливый, а Александер - холодное, чужое, опасное, практически такой же, как и его отец, от которого скрывался теперь Слава в доме Ворлога. 
- Спасибо... Спасибо, Винсент...
Слава закутался в одеяло, прикрыл глаза, забываясь тяжёлым но спокойным сном.

Часть четвёртая.
Число: 22 июля.
Время: вечер.
Прошло более недели. Жизнь для Славы протекала размеренно, спокойно. Он снова спрятался в доме Ворлога, только на сей раз был окружён его заботой и вниманием практически круглосуточно, тем не менее раны сходили медленно из-за пережитого истощения организма. Даже простуду Слава умудрился получить, когда посидел около открытого окна. Та была, конечно, быстро вылечена, но слабость иммунитета беспокоила омегу, который снова вернулся к принятию витаминов. Однако простуда была наименьшим из того, что беспокоило Славу.
...
Слава закрылся в ванной, вытащил спешно тест, также спешно прочёл инструкцию, опасаясь того, что альфа забеспокоится о его слишком долгом отсутствии в уборной. После случившегося Винсент и глаз с него не спускал, оградив своей лаской и заботой, но... Конечно, Мстислав понимал, что Винсент беспокоится о нём и не желает допустить повторения ситуации, но тем не менее... эта чрезмерная забота напоминала ему давление, оказываемое со стороны слуг, нанятых его отцом, чтобы приглядывать за своим нехорошим сыном тогда, в его детстве, отчего была ему несколько в тягость. Впрочем, Слава заметил, что стал несколько раздражителен после встречи с Александером... нет, вернее... когда течка окончилась. Раздражение проистекало из того, что он весьма часто мучился от недугов: головные боли сдавливали тиски, головокружение и тошнота. Изначально Мстислав списал причину возникновения недугов на последствия течки, но... Червь сомнений всё точил его сознание, мучая мысли одним ужасным предположением, развеять которое Слава собрался сегодня. Он ещё утром тайком покинул особняк, чтобы быстро сбегать в аптеку. Слава уже приноровился выходить не через дверь, ведь так его мог бы обнаружить Винсент и снова упрятать, нет, Слава выбирался через окно, цеплялся за карнизы и опускался так до первого этажа, а затем к садику, а уж через садик, скрываясь за кустами, Слава добирался до забора, который и перелазил. Покидать особняк Винсента он начал тогда, когда резкая боль оставила тело, дав больше свободы в движении. Любовно подаренные Сашей подарки заживали, пусть медленно, но верно. Хотя стоит упомянуть о том, что Слава два раза сорвался с карниза вниз, но, благо угодил в кусты, кои изрядно измял, зато сам не получил серьёзных повреждений, а отделался лишь испугом. И был один случай, когда, перелезая через забор, он зацепился и оцарапал ногу, порвав брюки. Оные были выброшены, чтобы Винс не догадался, забор протёрт, а рана перевязана. Конечно, такие побеги хранились в тайне, ведь иначе Винс мог бы устроить скандал. Да, о камера Мстислав знал, потому избирал маршрут через кусты, практически ползком и так до забора. Однако следует отметить, что покидал особняк Ворлога Слава лишь по необходимости, а не развлечения ради. Было это раз пять, три из которых были ради встречи с добрым знакомым, которому судьба Славы была не безразлична, а остальные два - в аптеку но за тем, за чем Винсента нельзя было послать. За подавителями и тестами. Последних омега прикупил штук шесть, опасаясь, что они могут быть не точны. Так и прошло чуть более недели.
Мстислав нервно выдохнул, всматриваясь в положительный результат теста, всё ещё не в силах поверить своим глазам.
- Быть не может. Это какая-то ошибка. Снова ошибка. Я знаю, что этого не может быть, - негромко проговорил Слава. Он поднял голову, всматриваясь в своё отражение в зеркале. Отодвинув ворот футболки, он приметил след, оставленный им.
- Я... принадлежу ему? Почему он был так уверен, что я вернусь? Я не вернусь к нему. Никогда. Это ужасный человек. Никогда не вернусь! Забыть! Всё забыть! И это тоже!
Мстислав небрежно швырнул полосочку теста в туалет, смыл. Выкидывать в корзину было крайне опасно, поскольку Винс мог бы найти, и тогда... тогда бы Слава не избежал долгого неприятного разговора. У него осталось ещё три теста, которые Слава припрятал в ванной. Благо Винсент не занимался уборкой, оттого не имел возможности отыскать. Он спрятал их за зеркалом, прилепив скотчем к середине задней стороны. Подавители же спрятал среди своих вещей, в которые лезть Винсент не имел привычки.
Вернувшись в спальню Мстислав присел на край постели, дожидаясь Винса. Он знал, что тот обязательно заглянет в комнату, проверяя, не улизнул ли куда Слава.
-Винсент, - начал Мстислав, как только дверь в комнату отворилась, - пройди, нам нужно поговорить. Винсент, скажи, пожалуйста. У тебя есть... другой омега... кроме меня? - прямо в лоб, без лишний прелюдий спросил Слава, - Есть ли тот, из-за которого мы не можем быть вместе?
Слава приподнял голову, вглядываясь в глаза альфе. Нет, он более не мог откладывать этот разговор. Если его предположения и результаты тестов верны, то он... А значит он уже не имеет право вести вольный образ жизни и жить так... как иждивенец. Нет, нет и нет, нужно было срочно менять сложившеюся ситуацию. Нужно было... впрочем, пока Мстислав было необходимо лишь узнать правду о жизни Винсента. Он догадывался о том, что у альфы имеется любовник, помимо него, и, возможно, даже не один. Но ему нужно было слышать эти слова от самого Винса. Причём не за тем, чтобы подтвердить свои предположения, а за тем, чтобы услышать его голос, увидеть выражение лица. Вот что было бы гораздо красноречивее. Славе нужно было знать, мог ли он попытаться создать семью с этим человеком. Но опять... собственные предположения терзали сознание: Мстислав был абсолютно уверен в том, что Винсент, пусть добрый и хороший, но крайне ветреный человек, подверженный похоти и разврату, а значит... Слава покачал головой, отгоняя прочь эти едкие мысли.

Отредактировано Mstislav Stevich (26 августа, 2015г. 23:41:58)

- Разве ты сам не хотел... поговорить об этом? - после некоторой заминки спросил Слава, подняв голову, всматриваясь в Винсента, - Мне нужно знать, Винсент, нужно знать. Ты не считаешь, что это... это неправильно - вот так держать меня в неведении? Расскажи мне... прошу.
Слава лишь кивнул в ответ на слова мужчины, но головы не поднял, а наоборот, уткнулся носом в грудь альфы, пряча своё лицо.
"Какой же он высокий всё же", - пронеслось мельком в голове Славы, - "Высокий и... и... а я мог допустить мысль, что я для него... Слава, какой же ты наивный".
- Винсент, мне кажется, что это... это неправильно, - серб уложил ладони на плечи к альфе, слегка поглаживая, приподнялся на носочки, поднял голову, всматриваясь в его лицо, - Ты обманываешь того, с кем встречаешься сейчас, изменяешь ему со мной. Это неправильно. А я... а я разрушаю ваше счастье. Появился... свалился, как снег на голову, заставил тебя изменить тому, кого ты любишь... Прошу тебя, прости... Тогда... тогда, когда всё случилось, я не думал, что... Я себя просто не контролировал. Плохо помню... прости, Винсент, я, правда, не должен был. И прости за хлопоты, которые доставил тебе, прости. Просто я... полюбил. Я полюбил тебя, Винс. Ты знаешь, что это такое - любовь? Это... это как болезнь. Сначала тебе кажется, что это всё несерьёзно... легко... просто привязанность, как просто насморк, но затем... затем ты понимаешь, что тебе очень тяжело без этого человека.  Но это ведь пустяк, верно? Совершенный пустяк, - Мстислав улыбнулся, кратко коснулся губами подбородка альфы, - Это пройдёт. Приезжай ко мне пореже, ты должен больше проводить времени с другим. Не со мной. Я... Винсент, кто я? Я просто человек, которому ты дал ночлег, человек, о котором ты заботишься... но я не в праве влезать в твою жизнь и... портить. Нет, не в праве. Прости мне этот... эгоизм. Я просто думал, - голос серба стал тише. Ему так хотелось оправдаться, объяснить альфе, почему он так дурно поступил, когда, ещё во время течки, позволил себе требовать и умолять, когда признался ему в своих чувствах. Сколько ошибок! И сколько глупостей натворил Мстислав.
- Ты знаешь, почему я тогда ушёл: Потому что залез в твой телефон и... И... я не знаю, что на меня тогда нашло. НО я очень сильно разозлился. Я даже, - едва слышно проговорил Слава, - стал думать о тебе плохо...Но Винсент! - повысив голос, серб схватил альфу за руки, прижимая их к своему животу. Зачем? Почему? Мстислав уже и не осознавал. Но ему захотелось так сделать. Захотелось...
- Я просто думал, что... раз я люблю... раз мне с тобой так хорошо и тепло... раз... думал, что мы можем вместе. Нет, Винсент, это невозможно. Я не хочу быть третьим лишним. Ты мне дорог... очень дорог. Но ты ведь понимаешь, что нельзя изменять тому, кому отдан сердцем? Нельзя. Пожалуйста, вернись сегодня же к нему. Оставь меня здесь. Всё хорошо. Всё будет хорошо, - Мстислав резко замолчал, до боли прикусив губу, вцепившись пальцами в плечи альфы сильнее, ощущая невыносимую дрожь в коленях. Ноги подкашивались, не держали. Стевич, боясь упасть, только сильнее цеплялся за альфу. Было невыносимо больно, будто его желание вернуть их отношения в прежнее русло более походило на прощание. Он отпускает его, просит редко приезжать, значит... это и вправду прощание? Бог весть, когда он в следующий раз увидит Винсента. Мстислав прижал ладони к щекам мужчины, всматриваясь в его черты лица, пытаясь сохранить, запомнить.
- Винсент, можно... последнюю просьбу? Ты бы не мог одолжить мне немного денег... Я всё верну, - поспешно проговорил Слава, - Мне нужно на а... нужно на-а-а... на некоторые вещи. Да, да, на вещи, - Мстислав улыбнулся, поглаживая ладошкой альфу по щеке.
И как же хотелось расплакаться, сетуя на несправедливую судьбу, отобравшую у него Винсента, проклиная того, другого, которому принадлежал этот мужчина. Какая слабость! Какая... низость и подлость. Слава покачал головой, пытаясь выбросить из головы эти едкие нехорошие мысли. И, возможно, Слава бы обязательно это бы сделал, если только не...
Раздавшийся телефонный звонок прервал этот крайне тяжёлый для Славы разговор. С одной стороны, он был рад, что поступил благородно, отпустив альфу, но... но внутри было невыносимо больно, будто из него вырезали что-то. Что-то очень важное, оставив только кровоточащую рану.
Отстранившись от альфы, Мстислав присел на край постели, приняв вызов на телефоне. Только раздался знакомый голос, как лицо юноши побледнело. Он ждал этого звонка, ждал на протяжении нескольких дней, всё опасаясь, что Винсент возьмёт его мобильный телефон первым и узнает, чей звонок так ждал Слава. С одной стороны, серб и понимал, что его страхи излишне, ведь Винсент наверняка знает о том, как зовут того... нехорошего человека, что и говорить о его голосе. Наверное, подумает, что однокурсник или приятель, а может даже предположит, что это отец Славы. Но страх всё равно не покидал сердца Славы.
Зачем он ждал этого звонка. За тем, чтобы сказать Саше о своём положении, в котором был виновен отчасти и он и потребовать, именно потребовать, а не попросить помощи. Мстислав полагал, что имеет право требовать. Ведь тот альфа не станет причинять ему боль, не станет делать плохо, когда он... По крайней мере, в этом был уверен сам серб.
"Этот голос... его голос. ".
Первой мыслью Славы было бросить трубку, но страх, сковавший его, не позволил и шевельнуться. Он говорил. Говорил тихо, спокойно, но именно от этого тона сердце сорвалось на бешеный темп. Слава хотел начать разговор с ним спокойно, чтобы Винс и не заподозрил ничего.
- Здравствуй, мой дорогой друг.
Дорогой друг посмеялся в ответ на такое вычурное приветствие и продиктовал адрес, по которому его новоявленный друг мог бы с ним встретиться.
- Хорошо, я приду, - кратко ответил Слава. Но явно неудовлетворённый столь кратким диалогом, он спешно добавил, - Ничего не хочешь сказать мне? Ты...ты... - сорвавшись, начал Слава, -  Ты виноват! Ты! Ты! Помоги мне теперь!
- А должен? - резкий вопрос, от которого Слава вздрогнул, словно уязвлённый скальпелем.
- Должен! Ведь это... ведь ты.... я... я не знаю, что мне делать. На мне твоя метка! Я принадлежу тебе! И...
- Залетел? - теряя терпение, спросил прямо Александр.
- Да, да, мне нужны деньги, Саша, пожалуйста...
В следующий момент телефон был вырван из рук Славы Винсентом. Мстислав вздрогнул, поспешно протянул руки к альфе, надеясь перехватить, но... тот уже отшвырнул телефон к стене. Забывшись, серб поднялся, приблизился к Винсенту, вцепился пальцами в ткань его одежды:
- Зачем? Зачем ты это сделал, Винсент? Этот человек должен был ответить за всё! Должен был! Он должен мне помочь, ведь, - Слава отодвинул ворот футболки, показывая Винсенту метку Александра на своём плече, - Ведь он пометил меня.. Значит, я принадлежу ему. Ведь это значит, что он не бросит меня в беде, так? Винсент... я не могу просить твоей помощи. Я не имею права! Ты должен уйти к своему омеге...
- Он неплохой... он просто... он... Я не знаю, Винс...- Мстислав и не знал, как ответить на посыпавшиеся реплики Винса. Он был прав, несомненно прав, но... только от правды легче не становилось никому.
- Я принадлежу ему... ведь эта метка. Винс! - не выдержав, сорвался Мстислав, - Я не нужен тебе, не нужен. Я ведь был для тебя просто развлечением. А ты... ты был моим первым... ты украл моё сердце, Винсент... верни мне его! Мне больно... больно... я люблю тебя! Знаешь... пусть он изобьёт, пусть! Что мне до боли физической! Я вытерплю! Но ты... ты хуже него! Хуже того психопата! Ты мучаешь меня! Сколько в твоей жизни было таких глупых мальчишек? Много, верно? А я... а я... дурак... я влюбился в тебя!
Теряя над собой контроль, Слава наотмашь ударил альфу по щеке,
- За что? Ты... как мой отец! Все альфы такие! Все! Окружат заботой... пока не получат того, чего хотят! И плевать им на чувства... плевать! И тебе плевать на мои чувства. Ненавижу... ненавижу тебя...
И благородство было напрочь забыто, зато Мстислав вспомнил о своей обиде, которую всё это время скрывал, не желая быть несправедливым и эгоистичным по отношению к Винсенту. Но ведь и альфа был виноват перед ним, был! По крайней мере, Слава пытался себя убедить в этом...

- Нет, нет и нет. Винсент, я не верю тебе. Невозможно любить двоих, невозможно. Мы с тобой так мало знакомы, да, я здесь лишний, правда. Мне очень стыдно за себя... Не нужно... прошу... Это всё ложь. Я не верю. Не верю... невозможно... - повторял вновь и вновь Слава, словно в бреду.
Серб задрожал, заметив, как разозлился альфа. Да, это было глупо с его стороны, но всё же... он ведь надеялся на то, что Саша - ещё не пропащий человек, что он опомнится, сознает свою вину и исправится. Ведь он не убил его, хотя мог... оттого Мстислав  полагал, что Александер стало быть испытывает к нему чувства, пусть даже самые незначительные, но всё же чувства. А теперь, узнав о его положении, может и вовсе переменит своё отношение к нему. Да ещё и эта метка... ведь не стал бы он её ставить, если бы не имел желание снова встретиться с ним, так? Мстислав задумался, пытаясь понять, а в действительности ли Саша такой плохой, каким показался ему ещё при первой встрече. Возможно, он испугался, оттого так очернил его, сгустил краски. Может быть, всё и не так плохо...
- Верю, - негромко проговорил Слава, явно испугавшись гнева альфы.
- Винсент! Он хочет встретиться. Я должен пойти! Я должен дать ему второй шанс, может... может он захочет исправиться? Я уверен, что он не станет делать мне больно. Вот увидишь, не станет! Он осознал свою ошибку, он... он... он... Винсент, я принадлежу ему, я не могу ему отказать в этой встрече. Он оставил на мне метку. Это... это же как предложение. Может... может он хочет, чтобы я стал его? Его и только его? - Слава говорил быстро, задыхаясь и не помня себя от волнения.
- Нет, не хочу... Не хочу, чтобы мне делали больно, Винсент... пожалуйста, хватит... успокойся... мне очень страшно!
Стена и удар у самого лица. Слава вздрогнул, повернул голову, взглянув на руку альфы, затем на него. Страх. Едкий тяжёлый страх наполнил сердце, сковав тело.
- Винсент... - тихо проговорил Слава, опасаясь, что разъярённый альфа нападёт на него, - Не делай, как Саша... не делай мне больно, пожалуйста... Нет... Нет... Ты не должен с ним встречаться. Он убьёт тебя. Нет! - Слава вцепился в руку Ворлога, прижал её к своей груди и уже в течение всего своего монолога не позволял мужчине убрать руку. Сердце сорвалось на бешеный темп, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
- Я не хочу тебя потерять. Не хочу! Я люблю тебя... люблю. Винсент... пожалуйста, не связывайся с ним. Он убьёт. Он меня не убил, потому что... потому что... Но тебя убьёт! Не надо... ради меня, пожалуйста, не делай этого...
- Винс! - Слава дёрнулся, вцепился пальцами в его плечи, пытаясь отстранить от себя, но разве мог он? Разве ему хватило бы сил справиться с киллером? Зубы впились в кожу. Резкая вспышка боли. Мстислав всхлипнул, прикрыв лицо руками, более не в силах сдерживаться. Как только мужчина разжал зубы, омега прижал ладонь к укусу, опустился на пол, к его ногам, признавая своё поражение. Сдаться. Признать его силу. Страшно. Потому что очень и очень страшно. И пусть он говорит, что будет защищать, но... но он альфа, как Саша... он сильнее и может сделать очень больно, как Александер. Как и сделал сейчас. А если бы только этот удар... Мстислав вцепился пальцами в ноги Винсента, прижался щекой к колену, опустив голову, задыхаясь, тихо всхлипывал,  проклиная свою слабость
- Пожалуйста... - немного успокоившись, проговорил Слава, подняв голову, устремив мутный взгляд на альфу, спешно утирая слёзы с щёк, - Познакомь меня с тем... с тем, кто принадлежит тебе. Я хочу... его увидеть. Поговорить... Пожалуйста... Винс... и.. деньги. Мне нужно...я прошу тебя.
- Слава встал на колени, сложив ладоши, прижав их друг к другу, словно в молитве, опустил голову, умоляя Винсента исполнить его просьбу:
- Прошу... прости меня. Я... не могу тебе принадлежать. Я не могу рушить ваше счастье. Не могу! Я... Я... я ужасный человек! Нет... умоляю... оставь меня... зачем ты ломаешь меня? Зачем? Я люблю тебя, Винсент, мне больно от этой любви. Очень больно. Винс... Ты сделаешь меня своим?
Слава снова опустил голову, скрывая лицо ладонями. Как стыдно ему было за себя, за свою неспособность противостоять ему, принять благородное и благоразумное решение. Нет... Что он может? Только сдаться и принять волю альфы. Своего альфы.
- Возьми...

- Больше времени? - негромко повторил Мстислав, - Год? - Он вздрогнул, нервно закусил губу, опустил голову. Подумать только, целый год... ведь за этот год Винсенту станет известно, что... А впрочем, Мстислав твёрдо для себя решил, что не хочет заводить ребёнка сейчас, а значит совсем скоро избавиться от него, избавится от необходимости так судорожно цепляться за мужчину, способного спасти его от бесчестия и позора. Подумать только, что скажут люди, если он останется один, с ребёнком, будучи не замужем... Какой стыд и позор! А что скажет отец... Отец, наверное, и вовсе откажется от него, проклянет. Слава вздрогнул, жмурясь. Эти мысли резали сердце, причиняя невыносимую острую боль. Нет, он не мог допустить этого. Нужно было избавиться от плода, возросшего из дурного семени, семени, кое не должно было быть посеяно. Неправильно. Грешно. А он... а он, стало быть, будучи сопричастным к грехопадению, греховодник... Стыд и срам. Мстислав покачал головой, пытаясь отогнать прочь эти ужасные мысли.
- Пожалуйста, не кричи так, - чуть слышно попросил Слава, - Ты слишком строг к нему. Нужно уметь прощать... прощать и любить... ведь в этом есть великое благо и спасение наше, - с грустью произнёс омега, - Прости меня, не злись... ты мне дорог.
Да, Мстислав испугался альфы, но если бы он ударил кулаком не по стене, а по лицу Стевича, то тот бы и не удивился. Отец в порыве злости бил его, Александер также причинял ему боль, тогда что удивительного, если и этот альфа, будучи в запале обжигающего гнева, ударит его? Только очередная вспышка боли, порция унижения и тошнотворное осознание собственной слабости и беспомощности. Он не мог противостоять ему... им, только смириться, принять всё, что они могут дать ему, принять и поддаться...
И вот новое клеймо на нём - метка альфы. Метка его альфы, который, не желая более терпеть соперников, сделал его своим. Слава слабо улыбнулся, лишь уголками губ, осознавая, как всё же забавно его положение. Его, словно вещь, помечают, чтобы другой, увидев знак этот, не протянул свои грязные пальцы. Альфы... они как звери. Делают больно, рычат, упиваясь собственной злостью, наслаждаясь своим физическим превосходством над слабой жертвой. Измываются над нею, терзают, чтобы та не смела забывать о своём жалком зависимом положении. И... альфы... они как дети. Ревнуют свои игрушки друг к другу, помечают их, чтобы не дай боже другой не притронулся. А если притронулся, то разгорится драка. К чему слова, когда можно вопрос решить силой. И победитель заберёт желанный приз. Что до беспомощных и жалких омег - то всё ясно, молчи и принимай всё, что даёт тебе хозяин. Радуйся, когда можешь быть полезен ему. А без хозяина ты ничто.
Так и Мстислав смирился, склоняясь перед силой альфы. Его запах стал сильнее, агрессивнее, пробуждая страх в сознании юноши. Он, опасаясь новой вспышки злости, не желая получить наказание, ластился к альфе, выказывая своё послушание, соглашаясь со своим зависимым положением.
Мстислав только кивнул в ответ на просьбу Винсента. Разве мог он ему отказать? Разве мог противостоять. Он был сломлен. Теперь, ища защиты в нём, прижимался теснее и теснее, жадно поглощая запах альфы. Опомнившись, Слава попытался оттолкнуть Ворлога, сам же опустился на пол, вздрагивая, прикрывая зардевшие щёки руками, ощущая жар внутри своего тела, (с горечью и негодованием ) осознавая низкое и недостойное его желание, сладко шепчущее ему на ушко непристойности.
- Ты должен уйти к нему! Сейчас же! Я требую! - прокричал Слава, понимая, что если Винс останется с ним, то он не сможет с собою совладать и... снова заставит Ворлога предать доверившегося, предать своего любимого человека. Нельзя было этого допустить.
- Уходи! Сейчас же!

А всё же, наверное, были в Неополисе мужчины-альфы, которые могли воздержаться от агрессии. По крайней мере, в это хотелось верить Славе. Он, будучи человеком, убеждённым в том, что всякая личность способна взять вверх над своей природой, полагал, что агрессия и похоть порождены животным началом в человеке, с коим возможно справиться и даже нужно. Однако, следует заметить, что Винсент был в силах подавить в себе свою злость, агрессию, обойтись без угроз и причинения вреда Славе, который был намного слабее его, причём как физически так и морально.  В то же время, всякий раз, когда на омегу оказывали давление, он ломался, опускался на пол, признавая своё поражение, желая прекратить свои мучения. В его природе лежал этот страх и слабость, не дающая дать отпор человеку, превосходящему его в силе, разуме, возрасте, физических данных. Иными слова, тому, кто был лучше. И Мстислав осознавал в себе этот недостаток, но осознавать - мало. Что с того, что ты знаешь о своей болезни? Нужно её вылечить, нужно подняться с колен и оказать сопротивление, необходимо преодолеть свою природу, чтобы впредь не попадать в такие ситуации, как с Александером, которому стоило только показать свою силу юному омеге, как тот сдался, принял нелюбимого для него человека и даже подпустил его к своему телу. Ведь он мог сопротивляться ещё... ещё истошнее и громче кричать, вырываться из чужих рук, лишь бы только не даться. И что случилось бы тогда? Возможно, альфа бы сломал ему руки, а, возможно, поддавшись своим животным инстинктам, он бы и вовсе убил серба. Вот кто не мог контролировать себя - Зеннхайзер. Не мог или... не хотел?
Хотя нужно отдать должное отцу Славы, он не учил мальчика быть омегой, не рассказывал ему о том, как себя нужно вести с мужчиной, напротив, он желал вырастить из ребёнка хотя бы некое подобие альфы, но всего, чего он добился - это замкнутости своего сына и его неспособности понимать собственные чувства и желания. Всегда, когда нужно было проявить силу и настойчивость, Мстислав, избавляясь прочь от эмоций и переживаний, надевал маску псевдоспокойствия. Настойчивость же заменило упорство, которое было хоть и перманентным, но весьма полезным в жизни Славы. Откуда же в нём эта дурная привычка - повергаться ниц перед силой, его превосходящей? Как бы парадоксально не звучало, но именно от отца. Своим чрезмерным давлением на сына и жестоким воспитанием, он довёл ребёнка до того, что тот смирился с безграничной властью отца. Мстислав привык подчиняться и всякий раз, когда причиняли боль, то он сдавался, более не оказывая сопротивления, как с отцом. Тот ударит его по лицу, Слава повалится на пол, но не встанет. Так и останется лежать там, пока отец не остынет и не прикажет ему подняться. Омега - позор семьи, нежеланный и бесполезный наследник Стевичей. 
- Кем вы работаете? - негромко спросил Слава, обращаясь к Винсенту на "вы". Он часто переходил на "вы", когда желал создать некое расстояние между собой и собеседником, даже некую преграду, которая могла бы его уберечь.
Мстислав прижал ладоши к щекам альфы, всматриваясь в его лицо. И как же хотелось верить в его слова, верить ему, что он, Винсент Ворлог, не причинит ему вреда, что серб может довериться ему всецело. Лишь бы только не ложь, лишь бы только альфа оказался хорошим человеком, а не таким, как его отец. Слава прикрыл глаза, жадно вдыхая аромат своего альфы, что действовал словно наркотик, затуманивая сознание, лишая тело излишних преград гордости, отдавая во власть поистине животным инстинктам. Разве мог он сейчас отступить? Разве мог? Когда его альфа поставил на плече метку, подтверждая серьёзность своих намерений, когда чужие... нет, родные руки любимого человека скользили по телу, вынуждая прогнуться, жарко выдохнуть, поддаться навстречу. Сдаться... нужно сдаться в его плен, чтобы...
Мстислав шумно выдохнул, вплетая тонкие бледные холодные пальчики в волосы альфы.  Слава немного приподнялся, опираясь на локти, чтобы словить губами каждое слово, произнесённое Винсентом. Серб улыбнулся и провёл кончиком языка по губам альфы.
- Вкусно... Винсент, почему я... почему я так хочу этого? Помоги мне... я снова сдамся... я снова заставлю тебя изменить ему. Умоляю... пресеки это, я... я очень хочу.... Винсент, умоляю, возьми меня. - Серб прикусил от нетерпения губу альфы, слегка оттянул, игриво рыкнул, выказывая своё нетерпение. Жар разливался во всём теле, опускаясь к низу живота, наполняя томящим напряжением, от которого так хотелось избавиться. Ткань шорт стала невыносима тесна и так хотелось поскорее избавиться. Чтобы... чтобы прильнуть к его горячей обнажённой коже, вдохнуть запах тела альфы, забыться... сдаться... отдаться ему.
- Не хочу... не хочу к тебе домой. Там твой омега. Я не пойду... к нему... Виинсеент!
Мстислав только хотел было снова разразится наставлениями Винсу о том, что ему нужно делать и как себя вести, как альфы оборвал его реплику на полуслове, впившись в пухлые губы мальчишки напористым поцелуем. Серб зажмурился, сжал посильнее зубы, как делал ещё тогда, когда его пытался поцеловать Александер, но, опомнившись, послушно приоткрыл рот, позволяя своему альфе углубить поцелуй. Мстислав и не заметил, как Альфа подхватил его на руки и унёс на постель. Ни замечая ничего, нет, не желая ничего замечать вокруг, кроме своего мужчины, Стевич только сжал сильнее его плечи, напирая в поцелуй, не желая во так поддаваться ему, сдаваться без боя, перехватывая его язык, касаясь своим, лаская, переплетая в тесном откровенном танце. Как тогда... с Александером. Мстислав вздрогнул, резко прервав поцелуй, поймав себя на мысли, что извечно думает об этом психопате. Почему? Почему тот никак не оставит его в покое? Даже сейчас...
- Винсент... нельзя любить двоих. Невозможно, - не отступаясь от своего, проговорил слава, обнимая за шею альфу, прижимаясь к нему плотнее. Тело-предатель, уже поддавшись искушению, впитав в себя ядовитый нектар похоти, сдалось в руки мужчине, освобождающие от ненавистных лишних тряпок.
Слава вздрогнул, нервно закусил губу, ощущая, как горят его щёки. Смущение окрасило кожу, а возбуждение окутало дымкой серые кристаллы глаз с широкими чёрными зрачками.
- Ты мой альфа, - тихо, едва слышно, - ты мой мужчина. Я желаю... я очень хочу разделить с тобой это счастье. Останься со мной...
Серб перевернулся на живот, пряча раскрасневшееся лицо в подушку, сливающейся своим цветом с чёрной копной волос омеги, но так замечательно контрастирующие с бледной кожей. Приглушённый слабый стон сорвался с губ юноши, как только возбуждённая плоть коснулась ткани простыней. Стевич приподнял бёдра, сжимая пальцами подушку, прижимая плотнее к лицу, не в силах посмотреть на Винсента. Казалось, если он всё же взглянет на своего альфа, то точно лопнет от смущения. Это... это было слишком близко. И он... абсолютно обнажённый, такой незащищённый так покорно лежал под мужчиной, чуть ли не в два раза больше его в размерах.
- Винсент, ты любишь меня? - спохватившись, спросил Слава, приподнимая голову, - Винсент... Винсент... прошу тебя... будь ближе.. ещё...дай мне почувствовать тебя... Прошу! Только не надо... как Саша... не бей меня... я хочу принять тебя... Пожалуйста! - путаясь в собственных словах и мыслях, просил Стевич, даже отчётливо не осознавая, чего именно просит.

Он отторгал его, сопротивлялся, не в силах разобраться в собственных мыслях, распутать тугой клубок эмоций, оглушающих сердце своим змеиным шипением, отравляющим его своим едким ядом. Нужно сдаться... сдаться, чтобы более не оказывать сопротивления, не пытаться сбежать от альфы, принять его как своего хозяина, как своего альфу, принуждая себя к беспрекословному подчинению, раболепной любви, отдать в его руки своё тело, свою душу, уповая на его благоразумие, доброту и сострадание, желая быть любимым в ответ... Какие глупые мечты! Жалкие омежьи фантазии. А ведь они так грели сердце. И что мешало ему быть счастливым, ощущая себя нужным, любимым, принимая заботу Винсента и даря ему в ответ свою юношескую страстную бескомпромиссную любовь? Что? Тот, другой, который был... Только Мстислав окунался с головой в омут похоти, как напарывался на острый осколок воспоминания. "Другой, другой, другой" - всё кружило в его сознании, ни на минуту не оставляя в покое, разъедая, отравляя. Гордость требовала, она душила похоть, впивала свои длинные острые зубы в её плоть, терзала, рвала, пуская алые ручьи крови, срывая с губ несчастной жертвы отчаянные громкие крики, жадно алкала, не в силах насытиться. Мог ли он попереть своими принципами, убеждениями, сложившимися под влиянием воспитания в семье Стевичей, ради люби и привязанности к Винсенту? Мог ли? Невыносимой головной болью оборачивалась борьба Похоти и Гордости, нравственности и собственных низменных, поистине животных желаний. И если бы кто-то помог... Но! Зачем нужна была ему помочь? Разве он не в силах самостоятельно принять решение? Оказывалось, не в силах. Альфа давил на него, лишая способности трезво рассуждать, отравлял своим манящим запахом, ласкал... Как мало нужно, чтобы омежья гордость растаяла, как много нужно, чтобы Стевич отказался от неё вовсе.
Чужие губы увлекают в поцелуй, вынуждая поддаться, покорно приоткрыть рот, пропуская чужой язык внутрь, позволяя ему касаться зубов, нёба, утверждая тем самым право на власть, безграничную, безраздельную. Запах альфы резче, сильнее, словно сладостный дурман, заполняет лёгкие, затуманивает рассудок. Бежать... нужно бежать, чтобы успеть спастись, чтобы не свершить ещё один грех, за который он снова будет истязать себя едкими дурными мыслями, нередко переходящими в ещё более дурные и поистине глупые поступки.
От слов Винсента лицо мальчика зардело от стыда. Бледные щеки омеги окрасились в розоватый румянец, а на губах воссияла улыбка. А ведь такую пошлость Винсент сказал, но сказал это так, что Слава не нашёл в себе сил спорить.
- Хорошо, не буду, Винсент, - спешно ответил Мстислав.
Стевич накрыл своей рукой руку альфы, прижимая к своей щеке, не сводя взора с его глаз, словно выискивал ответ на столь важный для него вопрос: я могу доверять тебе? И ведь как много значило для него это доверие...
- Оставишь! Оставишь меня одного, Винс... я ведь знаю! Потому что... потому что есть другой, - проговорил Слава, исходя дрожью, прикрывая лицо руками. Мог ли Винс хотя бы на минуту предположить, что Стевич когда-нибудь забудет о том, другом? Нет, никогда не забудет, никогда не выбросит из своей головы болезненное осознание своей вторичности. Но сейчас, когда в кровь влился яд похоти, жгучие мысли притуплялись, спутывались и вовсе растворялись.
- Твой? - едва слышно переспросил Слава, жмурясь, вероятно, и сам ещё не смея принять это утверждение. Он принадлежит ему? Правда, принадлежит? Принадлежит так, как его мать, Радмила, принадлежала Владимиру? И так невыносимо жарко в груди, словно разгорелось пламя. Выжжет силы, сломит дух. Сдаться...
Серб прижал руки к груди Ворлога, пытаясь оттолкнуть его от себя.
- Нет, пожалуйста, не надо. мне нужно подумать. Мне нужно... Нужно...аа - громкий вскрик и тело выгибается в дугу настолько, что выступают рёбра, обтянутые тонкой молочной кожей. Омега задыхается, не в силах расслабиться, покорно пропустить в своё тело альфу, позволить ему владеть, вколачиваясь с каждым толчком, утверждая своё право на власть. Лицо исказила вспышка боли: глаза серба плотно зажмурены, губы приоткрыты. Яд. Ядом пронизано его признание, опьяняющее, словно крепкий алкоголь, вынуждая протянуть тонкие холодные руки к плечам Ворлога, вцепиться, подобно тому, как утопающие хватаются за спасителей своих, срываясь на всхлипы. Сильнее и плотнее прижимаясь к его телу, серб ткнулся носом в плечо мужчины, жмурясь, вздрагивая.
- Внутри... болит...

Горячее дыхание на шее. Стевич жмурится, цепляется тонкими бледными пальчиками за плечи мужчины, с силой сжимает их, признавая его власть над собой, над своим телом, не в силах более оказывать сопротивление. Тело сдаётся, принимает едкую жажду, разливающуюся по венам жгучей лавой.
- Мой... - задумчиво проговорил Стевич, а затем спешно крикнул: Мой! - и это "мой"  звучало как аксиома, как непреложная истина, что не должна подвергаться сомнениям. В голове юного омеги проскользнула мысль о том, что не посмеет он более отпустить от себя Винсента, не пожелает разделить с кем-то этого мужчину. Нет, он перегрызёт тонкие слабые шейки каждой омежке, что будет тянуть свои тонкие, ломкие, липкие, грязные пальчики к его альфе, ведь Винсент его альфа? Его мужчина? Именно так. Не отдаст его. Никому. Никогда. Эта мысль опьяняла, стачивала сопротивление мыслей-контра, поглощая их, подавляя.
- Я люблю тебя... Это мой грех, страшное клеймо на моём сердце! Мне страшно, Винс... , - Стевич прильнул всем телом к горячему телу альфы, разделяя с ним этот невыносимый жар, рвущийся из его груди, жадно впитывая в себя его запах, упиваясь им, теряя последние капли здравого рассудка.
Стевич потянулся руками к лицу мужчины, прижал свои ладошки к его щекам, оглаживая. Мгновение, и повязка на его глазу была снята, отброшена. Стевич потянулся к лицу мужчины, провёл горячим влажным языком по его щеке, пытаясь отвлечь на себя, заставить забыть об этой чёртовой повязке. Зачем она ему? Зачем она сейчас? Зачем он хочет что-либо скрыть от него? Ведь он, Мстислав, его, принадлежит ему всецело и полностью. К чему эти секреты? Нет, не надо их, когда они так близко друг к другу, когда соприкасаются оголённой раскалённой кожей, когда его плоть проникает в его нутро, растягивая и заполняя собой, вынуждая ощутить это блаженное единение, когда чувствуешь чужое тело, как своё, когда одно ощущение распределяется между двумя телами, когда одно чувство связывает неразрывной цепью два сознания.
- Ты - мой! - воскликнул серб, увлекая губы альфы в нетерпеливый поцелуй, покрывая укусами, так, как он любил. Винс, наверное, уже и смирился с тем, что ему достался такой кусака, но серб не мог более сдерживать себя. Прервав поцелуй, мальчишка укусами спустился по шее альфы к его ключицам, коснулся горячими влажными губами соблазнительной ямки между ключицами, прищурился, шумно выдохнул.
- Мой... Я не отдам тебя никому. Слышишь? Никому. Мне легче перерезать тебе глотку, нежели отдать!
До конца ли осознавал Слава свои слова? Нет, он был опьянён сладостной страстью, поддался ласкам нетерпеливой похоти и теперь, совершенно забыв о терзавших его угрызениях совести, погрузился с головой в липкую пучину наслаждения.

Серб судорожно хватал губами воздух, жмурясь. Катастрофически не хватало воздуха, казалось, что всё поглощённое сгорало сразу же, не достигая лёгких. Удушье. Горечь наполняла тело, терзая. Свой источник оная брала в прикосновении разгорячённой кожи альфы к бледному фарфоровому телу хрупкого омеги, в прикосновениях сильных рук, блуждающих вдоль покорного тела, оставляющих свои следы-метки, кои наутро обратятся в синие следы синяков. Его запах... Его запах, слишком сильный, резкий, агрессивный, обволакивал, дурманил сознание, не позволяя омеге воспротивиться. Напротив, заставляя принять и признать своего альфу, владеющим его телом. Его сердцем. Рука на плече... Стевич повернул голову вбок, всматриваясь в сильные цепкие пальцы альфы, сомкнувшиеся на его худом угловатом плече, затем перевёл затуманенный возбуждением мутный взгляд на своего Винсента, плотнее прижимаясь к нему, будто бы желая слиться с ним единое целое.
- Не сбегу... не смогу. Я люблю тебя! Винсент... - серб прильнул губами к плечу альфы, подарив краткий поцелуй, чтобы затем резко впиться зубками в горячую плоть своего любимого, терзая укусом плечо, помечая его так же, как и он, но по своему, чтобы этот альфа, бесстыжий, грубый, такой сильный и... любимый... помнил, пока не сойдут небольшие ранки от вострых зубов омеги.
- Прошу... дай мне больше!
Стевич провёл кончиком горячего влажного языка по оставленной им ранке на плече мужчины, горячо выдохнул, опаляя его кожу своим горячим дыханием.
Поцелуй. Серб дёрнулся, прикусил язык наглого альфы, но его сопротивление вновь было подавлено, так что серб покорно вобрал в свой ротик язык альфы, увлекая в откровенный пошлый танец, лаская, позволяя утвердить своё право на власть. Толчок и громкий стон срывается с губ, тонет в поцелуе. Горячая твёрдая плоть проникает глубже в тесное сжатое нутро, преодолевает сопротивление.
Альфа, опьянённый своим голодом, всё впивал свои острые зубы в шею омеги, покрывая укусами, метками, совершенно не беспокоясь о том, что его омежка вынужден будет как-то скрывать эти неприличные отметины, если удумает выйти на люди: в магазин, на работу - куда бы то ни было.
Осозновал ли омега, что творил? Нет. Он своевольно лишил Винса повязки, поскольку догадывался, как неприятно та упиралась в кожу сейчас, когда его тело было на взводе, взмокшее, напряжённое. Зубы сомкнулись на шее. Стевич выгнул спинку, прижимаясь грудью к груди альфы, сильно выгибаясь под ним, громко прокричал, принимая боль, которую дарил ему альфа перемешенную с удовольствием, обращающую в жгучий опьяняющий коктейль.
- Винс! Винс... - Стевич впился тонкими пальчиками в плечи альфы, пытаясь оттолкнуть его от себя, спасти свою шею, ибо тот явно увлёкся, мог и разгрызть.