Провожаемый печальным взглядом карих глаз едва проснувшегося Ламьера, Остерлинг покинул свою квартирку на Бриджит-стрит поздним вечером, плавно переходящим в вечно недремлющую ночь, девятнадцатого декабря, осознавая, что ближайшие часы проведёт на ногах. Но от понимания столь обыденной для него вещи становилось даже как-то проще подниматься с небрежно брошенного на пол голого матраса с криво наброшенным на него одеялом без пододеяльника, быстро спускаться шесть этажей вниз по лестнице, потому как лифт опять не работал уже который день, садиться в машину, сидеть в тишине буквально пару минут в попытке сосредоточиться.
Его ничуть не пугали трупы, в каких бы мерзких состояниях они ни находились, и расследования, которые он вёл на протяжении нескольких лет после выхода из психиатрической лечебницы. Они давали ему несомненный стимул продолжать жизнь, в абсолютной бессмысленности которой он уже давным-давно уверовался. Однако же, как ни странно, Остерлинг послушно продолжал этот странный и, бесспорно, отвратительный самообман.
Наконец, глубоко выдохнув и приняв таблетку, от которой у него прекращался нервный, едва ли не истерический тремор пальцев, он отъехал от подъезда, направившись на место преступления.
Капитан не сказал ничего конкретного о том, что предстояло увидеть, то есть, в каком состоянии находится тело умершего ("Странно, что не убитого", мгновенно отметил про себя детектив, напрягшись и по привычке беспокойно нахмурившись): этот человек отлично знал, что его странноватого подчинённого не прошибёшь категорически ничем, и, по всей видимости, потому не считал необходимостью тратить время на слова.
Он лишь только назвал адрес, потребовал явиться как можно быстрее и оборвал разговор, уверив, что криминалисты уже работают на месте.

Через одиннадцать минут езды в глухом одиночестве по не спящему Неополису Остерлинг уже добрался до типичного многоэтажного дома с несколькими подъездами, находящегося не в самом паршивом, но и не в самом фешенебельном районе Лондонского квартала. Возможно, некогда здесь жильё было дорогим, однако, учитывая темпы разрастания Неополиса, вскоре это место оказалось где-то на отшибе от основных точек кипения жизни и удалённым от центра, вследствие чего цены резко упали.
Стандартная кирпичная постройка, заметно, правда, потрёпанная, у которой уже стояли машины скорой помощи и патрульных. Скорее автоматически, нежели действительно придав тому значение, рваным кивком головы детектив поздоровался с офицером, который тут же повёл новоприбывшего в третий подъезд из семи. Во всех окнах четвёртого этажа уже горел свет — по всей видимости, соседи во всю любопытствуют, что же такое приключилось. Стандартная ситуация, да и время не то чтобы очень уж позднее, чтобы по доброй воле пропустить некое криминальное событие, о чём догадаться не представляло особой сложности.
На третьем этаже, чуть отстав от своего сопровождающего, Остерлинг столкнулся с уборщиком, быстро спустившимся по ступеням вниз, но вскоре уже забыл обо всём, едва увидев жёлтую полицейскую ленту.
— Кто вызвал полицию?
— Сосед, звонок поступил час назад. Вот он, — офицер указал рукой на стройного мужчину неопределённого возраста. Его первичный пол не представлялось возможным определить в силу того, что на этаже царил слишком пёстрый гомон запахов, чтобы выцепить из него один определённый. — Зовут Нейтан Купер... и странный он. Заявил, что пахнет трупной гнилью, а доктор Айленд утверждает, что  запах ещё не мог успеть появиться. Впрочем, это чувствуют все.
Упомянутый Нейтан Купер, вздрогнув всем тонкокостным телом, будто бы услышал своё имя, воспринял это за просьбу полицейского подойти и стремительным шагом направился к новоприбывшему детективу, решительно схватил его за рукав пальто и с придыханием, широко распахнув глаза, сообщил:
— Он всегда смотрел громко фильмы, думая, что никто не слышит, а сегодня вечером вдруг не включил... — свидетель растянул букву "и", перейдя на свистящий шёпот. — Когда я вышел на этаж, я почуял запах гнилостного алюминия и немного цинковой пыли — да, да! — он бешено, возбуждённо закричал, привлекая к себе слишком много внимания, а Остерлинг пристально наблюдал за мужчиной, чьи зрачки неистово сужались и расширялись. — Так пахнет сама смерть! Страшный запах, офицер, берегитесь!
— Вы поняли по запаху, что с Вашим соседом что-то случилось? — вежливо спросил Сёрен, не вырывая руки из хватки.
— Я парфюмер, — неожиданно спокойно покачал головой Нейтан, пряча за волосами бездумно сверкающие глаза. — Был им когда-то. Но нюх у меня по-прежнему тонок, офицер! Сами посмотрите: он в самом деле умер!
— Ваши показания сейчас оформят, — Остерлинг жестом попросил сопроводившего его до места преступления офицера записать рассказ Купера и оформить как официальный допрос.
Ничего против Нейтана Купера выдвинуть пока не представлялось возможным, но неприятный осадок после краткого диалога с ним остался. Заходя в квартиру, Остерлинг ощущал на себе полубезумный взгляд бывшего парфюмера с седыми волосами.

Ему сразу же выдали специальный костюм и перчатки, дабы он ненароком не испортил криминалистам работу, оставив свои следы. Сёрен послушно облачился в выданное обмундирование и осмотрел место, где не утихнут работы ещё долго.
Бывший хозяин трёхкомнатной квартиры типичной для дома планировки, как и подавляющее большинство населения Деметры, не мог похвастаться излишне богатым внутренним убранством: всё строго и даже аскетично. Чем-то всё это могло бы напомнить Остерлингу собственное место жительство — чисто с точки зрения ощущения всеобщего запустения, но, с другой стороны, мебели здесь было не в пример больше: наличествовали чётко оформленные спальня, ванная, кухня и гостиная, чего у детектива, в свою очередь, не наблюдалось дома.
Труп обнаружился в проёме, соединяющем гостиную и кухню. Он лежал на животе, повернув лицо с помутневшими глазами (просто следствие высыхания роговицы и отсутствия мигательного рефлекса) в сторону приоткрытого пищавшего холодильника, на ручке которого виднелось жирное пятно, и "не имел признаков внешних повреждений, кроме характерных синяков, оставшихся от падения на пол и которым, судя по цвету, дня два", как выразилась доктор Айленд — судебно-медицинский эксперт и старая знакомая детектива Остерлинга. Она же и поведала, что смерть наступила предположительно пару дней назад: на теле уже начали проявляться сиреневые трупные пятна, однако явных признаков гниения и трупного запаха пока ещё не было.
Сам омега выглядел щуплым настолько, что иные представители его пола выглядели бы как заправские атлеты, и худым настолько, что, казалось, при жизни определённо чем-то был болен. Его длинные волосы запутались и выглядели не просто не ухоженно и ломко, но точно поражённые некой болезнью. Одежда же представляла собою ещё более печальное зрелище: мятая и грязная, долго не глаженная утюгом и долго не стиранная.
Примечательным было и состояние локтей — такой обшарпанной кожа бывает от долгого лежания на локтях. Детектив бросил взгляд на практически лишённый пыли журнальный столик — на нём лежал открытый крем. Что же, вязалось с жирным отпечатком на ручке холодильника.
— Личность погибшего установлена?
Криминалист довольно кивнул и предоставил серую пластиковую карточку, имевшую на обратной стороне герб Неополиса, в прозрачном полиэтиленовом пакете:
— Некто Габриэль Аддерли, тридцать шесть лет, омега. Никогда не состоял в браке, детей нет. Судимостей не имеет и навсегда оставит за собой непогашенный штраф за неправильную парковку, — и ридером воспользоваться успели. — Чужих отпечатков на паспорте нет.
Кивнув и оторвав взгляд от тела, он прошёл вглубь квартиры, попутно про себя отмечая расположение вещей и запоминая, где что находится, и открыл книжный шкаф, где, среди прочего, затесались фотоальбомы, судя по подписям на корешках: "Лето 2010 (Нео-Манчестер)", "Семья", "Виды Неополиса", "Путешествие в Арденский лес" и так далее; всего хранителей визуальной информации насчитывалось двенадцать штук. Остерлинг выбрал подписанный как "Семья" и, едва завидев содержание, понял, что не прогадал с выбором.
— Мартин, иди сюда, — окликнул детектив напарника, — посмотри: Аддерли баловался экстази, — и продемонстрировал подошедшему альфе фотоальбом, служивший тайным хранилищем для своеобразной, но крайне занимательной коллекции из почти двух десятков разноцветных таблеток: белые, коричневые, жёлтые, розовые, зелёные, голубые, оранжевые; какие-то с вытесненным рисунком вроде птицы, поцелуя или какой-нибудь буквы или надписи, какие-то — нет.
Ошибки быть просто не могло.
— Изымаем все альбомы, — дёрнул плечом Мартин и нахмурился пуще прежнего. Он мог бы выглядеть грозно для стороннего наблюдателя с такой гримасой (пришедший на клич криминалист даже вздрогнул, застав альфу в раздражённом состоянии и испускающего подавляющий запах), да только Остерлингу глубоко наплевать — даже запах его не прошибал.
— Странно, что именно вмести "Семьи", — обратился к новой мысли детектив, — детдомовец или просто настолько их ненавидит? — по устремившемуся куда-то в недоступные иным людям дали взгляду было понятно, что то был вопрос риторический, а сам Сёрен о чём-то основательно задумался. — Что с телефоном?  Нашли? — внезапно вернулся в бренный мир он. — А записная книжка?
— Найдена визитка некоего Сэмюэля Келли. Телефон также нашли, да только  он под паролем, — раздражённо выдохнул альфа, начав мерить коридор квартиры широкими шагами. — Значит, жмурик, мать его, наркоман и ешками закидывался...
— Десять смертей в год, исключительные случаи, — сухо прервал дальнейшие обвинения экстази в смерти Аддерли он, пускай зная о личном отношении напарника к наркотическим веществам любого вида: по какой-то совершенно невозможной причине детектив знал, что у того погибла от передозировки героином двоюродная сестра. — Вопрос в том, у кого он их покупал, — это может быть зацепкой.
Да и сам Остерлинг недолюбливал наркотики из-за событий в прошлом, о которых вспоминать не любил, что, впрочем, не остановило его от небольшой кражи — две разноцветные таблетки незаметно для всех легли в карман его джинс. И Сёрену ничуть не стыдно. В конце концов, это сугубо его выбор — закинуться по окончании расследования наркотой или напиться до беспамятства.

Домашняя аптечка обнаружилась в шкафчике за зеркалом в ванной комнате; Сёрен тут же принялся выворачивать содержимое, отмечая названия вполне стандартных лекарств, пока не взял в руки небольшую белую коробочку с двумя тонкими зелёными полосами. Ньювелонг.
— А это интересно, — Остерлинг достал упаковку и столкнулся взглядом с напарником. — Торговое название венлафаксина. Прописывают для лечения тревожных неврозов и большого депрессивного расстройства, — последовало незамедлительное пояснение, — любопытно бы знать, чем страдал наш умерший, — он невольно вспомнил о количестве замков на двери, большую часть из которых ставили дополнительно, — и надо выяснить, кто прописал ему этот антидепрессант и почему. Где-то должен быть рецепт.
Упаковка оказалась пустой ровно наполовину.

Они с напарником вернулись в гостиную, соединённую с кухней. Доктор Айленд поинтересовалась, можно ли забирать тело, но Остерлинг её уже не услышал. Он обвёл степенным, неторопливым и крайне проницательным взглядом помещение, пристально вгляделся в труп и вдруг понял, что его так напрягало — помимо определённо не понравившегося сочетания экстази и найденного в аптечке препарата.
Нельзя было заявлять, что в квартире царила абсолютная чистота, но и нельзя было в то же время уверять, что в ней давно не прибирались. По ковру точно никто не проходился пылесосом (наиболее вероятной причиной мог служить тот факт, что старая модель, обнаруженная у Аддерли, издавала многовато звука), каждую полку точно не протирали тряпкой, но, в целом, здесь было чисто, а пол казался до неприличия помытым; на журнальном столике в гостиной, на телевизоре, на компьютере и на кухонных тумбах едва заметный налёт пыли, едва превышающий тот, что мог набраться за пару дней.
И в то же время Сёрен мог судить о небрежности хозяина квартиры. Постель неровно заправлена, его одежда откровенно измята и точно не знала стирки долгое время, обувь в прихожей не мыта, окна не помнили, когда в последний раз их касались тряпкой, посуда на кухне в ощутимом беспорядке, а на компьютерном столе высилась забытая чашка со следами кофе. Детали, мелочи — будь омега чистоплотен, он бы не позабыл о таких вещах. Он бы, посадив на фотоальбом пятно, не позабыл о нём напрочь. Он бы помыл за собой чашку. Гладильная доска не была бы небрежно убрана в чехол, с которого определённо быстрым движением смахивали накопившуюся пыль. Среди клавиш клавиатуры не забилась бы целая армия всевозможных крошек, из которых можно и батон, постаравшись, составить. Корзина для белья не была бы полна. Жирное пятно от крема на ручке холодильника он бы стёр.
А на первый взгляд — относительно чисто.
Похоже, кто-то был здесь в то время, когда омега был мёртв или ещё умирал, и этот кто-то позаботился о том, чтобы убрать пыль. Сёрен заскрипел зубами: наверняка стирали оставленные следы.
"Убийца был здесь", после продолжительного мыслительного процесса осознал Остерлинг, уже окончательно уверившись (или убедив себя?), что Габриэля убили, что это не несчастный случай и не следствие болезни. Напарник, чьё имя припоминалось с трудом, но, заметил взволнованный блеск в глазах беты и поспешил осведомиться, в чём дело, и детектив, недолго думая, огласил свою версию. Доктор Айленд даже оторвалась от работы, обернувшись, и с любопытством посмотрела на Сёрена заботливым взглядом матери, предлагавшей своему ребёнку пойти отоспаться.
— Чтобы точно судить, убийство это было или нет, стоит провести вскрытие, — после непродолжительного молчания, повисшего на месте преступления, начала доктор Айленд, — но всё же мне любопытно знать, почему Вы так решили, офицер, — и женщина тепло улыбнулась, чуть прищурившись.
И Остерлинг кратко, но предельно ёмко изложил свою версию — в конце речи он заметил, что на него криминалисты смотрят откровенно заинтересованно, в то время как напарник, похоже, уже мысленно назвал клиническим идиотом и не раз. "Дверь ведь была заперта изнутри на все замки, как у заправского параноика, до того, как её, собственно, взломали, да и открытых окон тоже не наблюдалось", так и читалось в усталом взгляде альфы.
— Проверьте внимательно все окна. Я не так много прошу.
...что же, на раме широкого окна, через которое наверняка мог пролезть гипотетический убийца, в спальне действительно нашли после непродолжительных поисков скол. Что примечательно, окна выходили аккуратно на стену соседнего кирпичного здания — стену, к которой крепилась пожарная лестница. Внизу лежал узкий грязный проулок, и детектив решил про себя, что обязательно должен после его осмотреть. Но — после. Сейчас он счёл делом первой необходимости вызвать на допрос некоего Сэмюэля Келли — социального работника "Руки помощи", с которым, что казалось достаточно вероятным, убитый общался в последнее время.
И пускай теория была шатка и не имела сильной основы, но Остерлинг ещё был готов копать в сторону убийства, а не несчастного случая.

Наблюдал за первым надрезом Остерлинг более чем спокойно и дожидался завершения Y-образного надреза, созерцая с непрошибаемым хладнокровием, как доктор Айленд отделяет лоскуты кожи от грудной стенки, словно свежуя добычу, в то время как его напарника явно замутило, и он отвернулся, скривившись от отвращения. Уйти альфе не позволяла врождённая гордость (не терять же лицо перед целыми двумя бетами, один из которых — его идиотский напарник, а второй — женщина?) и, как обычно описывают некоторые свои ощущения, приросшие к полу ноги.
Опытный патологоанатом тратит не более часа на несложное вскрытие, потому на этой стадии исследования Айленд не тратила сил и времени на бессмысленное изящество разрезов, быстро и умело орудуя скальпелем. Остерлинг видел в ней профессионала своего дела и обладательницу отменного чувства юмора; Мартин же глядел на неё, как на вспарывающего тушу мясника — не хватало огромного живота и толстой, воистину бычьей шеи.
Из-под снятой с грудной клетки кожи обнажились рёбра и мышцы. Помощник с секатором в руке наклонился над трупом и принялся усердно резать рёбра. Мартин морщился от каждого щелка огромных ножниц и бросал подозрительные взгляды на держащего себя в руках товарища. Пока альфа боролся с рвотными рефлексами, бета рассуждал про себя о том, как легко сломать человеческую кость и как наивно считать, что драгоценные сердца защищены прочной клеткой рёбер. Достаточно сдавить кольца секатора — и рёбра уступят закалённой стали.
Айленд перерезала уцелевшие хрящи и мышцы и вместе с помощником подняла грудину. В ней поблёскивали сердце и лёгкие — молодые органы. "Хотя какая это молодость — почти сорок лет?". Умерший омега выглядел неожиданно молодым — без бороды и явных морщин, кроме как мимических, прочно залёгших между бровей. Как раньше не заметил?
Насколько мог судить по внешнему виду Остерлинг, органы без очевидных признаков патологии. Стремительные надрезы — и вот доктор Айленд извлекает лёгкие и сердце и выкладывает их в металлический лоток. Затем совершила срезы лёгких и исследовала паренхиму, поднеся под яркий свет лампы.
— Эдемы нет. Не курил, — прокомментировала женщина, опустила орган в лоток и взялась за сердце. Оно до удивительного гармонично смотрелось в её руке. Мартин судорожно выдохнул и всё же покинул секционный зал, на ходу снимая накрахмаленный белый халат.
— Займись Келли! — крикнул вслед Сёрен.
Дважды хлопнули металлические двери. Повисла неловкая тишина.
— Что это с ним? — отвлеклась судебно-медицинский эксперт от исследования желудочков сердца. — Обычно терпел... коронарные сосуды недостаточно мягкие, клапаны не в лучшим состоянии, — она наконец вернулась к работе и, положив сердце в лоток, принялся за живот жертвы.
Когда был сделан глубокий надрез брюшины, взору открылись печень, поджелудочная железа и селезёнка. Доктор нахмурилась и сделала срез тканей печени — отправит на исследование, значит. Остерлинг припомнил найденный "Ньювелонг" и ничуть не удивился: венлафаксин метаболизируется печенью.
Та же участь постигла и почки.
Тем временем Айленд отправила кишки к другим органам, выпотрошила брюшную полость. Лоток с органами она отнесла на специальный столик и принялась исследовать их один за другим; первым делом она вскрыла желудок и отметила отсутствие в нём содержимого: давно не принимал пищу.
В результате доктор Айленд вынесла вердикт, что смерть наступила в результате асфиксии приблизительно два дня тому назад. Образы тканей печени и почек она обещала отправить на экспертизу и незамедлительно сообщить, как только будут получены результаты. Также Остерлинг поведал ей о венлафаксине и экстази, найденных в квартире умершего.
— Что-то мне в нём не нравится, — покачала головой женщина, задвигая тело в холодильник.

В каком состоянии явился альфа в участок, Остерлинг прекрасно представлял, но не ожидал, что всё будет настолько плохо. Из комнаты допроса слышался шум, а полицейские лондонского отдела разве что на ушах не стояли, так что Сёрен, мысленно выругавшись, поспешил выяснить, что же такое происходит.
Как оказалось, Сэмюэля Келли таки вызвали на допрос.
В долбанные пять утра.

Уверенность в том, что ему попадаются только самые тупые напарники и что начальство, видимо, специально их так подбирает и назначает, росла, крепла и процветала у Остерлинга с каждым днём — прямо пропорционально его раздражению в конкретный момент. Вызванный с утра пораньше свидетель уже успел потребовать замены детектива, и Сёрен, услышав эту новость от пылающего далеко не праведной яростью напарника, не удержался:
— Ты охуел, Мартин. Ты, блять, просто охуел, — голубой взгляд не предвещал ровным счётом ничего хорошего зазнавшемуся альфе, ибо где это видано, чтобы дёргать людей в пять утра на допрос, да и ещё и вести себя абсолютно неадекватно, попутно делая столь разумный вывод из обнаруженный визитки, что обыкновенно спокойный и хладнокровный Сёрен даже порывался рассмеяться? Офицер Остерлинг был из тех, кто решался спорить с альфами в состоянии аффекта и кто позволял себе высказывать своё мнение им в лицо, когда они и без того находятся на грани срыва.
Но, с другой стороны, нечто хорошее в этой ситуации всё же было: детектив считал каждое расследование своим и соглашался на чужую помощь в проведении допросов лишь в самых исключительных случаях — например, когда количество участников истории возрастало до столь огромного числа, что на самостоятельные расспросы каждого не оставалось времени. К тому же, умение Сёрена раскалывать людей, когда то требовалось, знали во всём участке, а Мартин, по всей вероятности, решил переплюнуть своего напарника по всем фронтам и так сразу, не имея на руках неопровержимых доказательств и прямых улик, выбить признание в убийстве, начав с идиотских рассуждений о том, что всем нравятся омеги... и эпично опозорился. Нет, не просто опозорился — проебался. И не то чтобы бета хотел издеваться или что-то типа того — нет, вовсе нет, однако перекошенное лицо перманентно выводившего из себя человека всегда бесценно.
Теперь, наконец, время взять допрос в свои руки и опять заявить, кто главный следователь, а кто — надоедающий придаток. Остерлинг прекрасно знал, что Мартин ещё припомнит это ему (хотя, казалось бы, с какой радости ему, ведь сам виноват, но логика этого человека настолько логична...), поскольку неоднократно встречался с подобным типом людей. Он мог легко предвидеть любую его реакцию.
Хорошо, что напарник недостаточно опытен для того, чтобы понять: Сёрен правильно истолковал брошенный в спину взгляд — драки не избежать. Увы и ах, альфа так и не уяснил, что столкнулся не с тем бетой, что будет готов уступить, сражённый мощным, в сразу превосходящим запахом.

Новый детектив зашёл в комнату допроса меньше, чем спустя десяток минут, однако прежде явился помощник, чьего имени он не мог вспомнить в силу частой смены таковых, доктора Айленд, который вежливо попросил у мистера Келли разрешения снять его отпечатки пальцев, чтобы сравнить с образцами из квартиры, и сделать мазок слюны для анализа ДНК на тот случай, если на месте преступления хоть что-то да обнаружится. Все причины помощник-бета, разумеется, не озвучивал, а только лишь аккуратно взял все необходимые образцы, закупорил пробирку с ватной палочкой, хранившей теперь ДНК, и, поблагодарив, ретировался из допросной в лабораторию.
Остерлинг же в то время наблюдал через одностороннее зеркало, подперев сложенными в молитвенном жесте пальцами подбородок. Он уже навёл справки об этом человеке и знал теперь о возрасте: шестое января одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года; обоих полах: бета, мужчина; месте работы: социальный работник центра "Рука помощи"; месте учёбы и семье, а ещё о том, что его дело удивительно... чистое для такого возраста и такого происхождения. "Насколько привычно Вам оказаться в комнате допроса? Насколько привычно, что снимают отпечатки пальцев?", невольно задумался детектив, по привычке беспокойно нахмурившись.
Только затем дверь открылась и закрылась в четвёртый раз за утро, вознамерившееся питаться чужими болью и страданиями. На серый металлический стол перед Келли опустилась белая чашка кофе, только что заваренного, судя по запаху и температуре. Впрочем, личный запах Сэмюэля — Сёрен моргнул чуть дольше, чем требовалось, ощутив ярость смеси нагретой резины и свежей краски, по не вполне понятной причине пришедшейся ему по вкусу, — перебивал кофе.
— Здравствуйте, мистер Келли, — едва заметно кивнул головой детектив, — не стану говорить Вам "доброе утро", ибо это утро ни для Вас, ни для меня, — "Нихуя", тут же пришло на ум лучшее слово, — не доброе. Надеюсь, Вы пьёте кофе, — то была не попытка загладить вину неадекватного напарника, который ещё получит свой рапорт, а, скорее, жест широкой души, понимание ситуации или около того. — Меня зовут Сёрен Остерлинг, и я веду это дело, — покончил он со знакомством толстым намёком для альфы, стоящем по ту сторону одностороннего стекла.
Незначительные мгновения уходят на то, чтобы внимательнейшим и достаточно незаметным образом рассмотреть человека, чей статус в расследовании пока оставался под вопросом. Келли ростом чуть ниже доставшегося ему детектива, однако весом определённо больше, потому как заметно плотно сложен. Даже когда тот сидел, проступала его сутулость и, пожалуй, некоторая скованность, а то и вовсе желание — как бы вернее выразиться?.. — слиться с окружающей средой: намётанный на такие детали взгляд давал о себе знать.
Детектив приметил также желтоватый цвет белков его глаз: возможно, следствие некоего почечного заболевания, названия которого не знал, но мог бы подобрать; под болотно-зелёными глазами залегли тёмные синяки, что было немудрено для столь раннего времени из-за не самого приятного пробуждения посредством звонка из лондонского управления полиции, и особого внимания не привлекали, так как бета уже привычке видеть и похуже в зеркале своей ванной комнаты. Желтизной отдавали и его зубы: очевидно, курит, причём долго и упорно.
Из особых примет — проколы в ушах и по два кольца в каждой брови. Наиболее вероятно, что сделаны во времена юности, а после были оставлены не столько из желания выделиться, сколько от привычки постоянно носить.
Исключая частности, Сёрен мог бы сказать, что Келли внешне напоминает ему собственное же отражение в зеркале. Помимо запаха, обществом принимаемым за неприятный и отталкивающий, Остерлинг видел пренебрежение к своему внешнему виду и неопрятность, тоже детективу свойственные. Было в этом человеке что-то странное: ощущение возникало такое, как будто бы он зажат — да, бета знал, что это такое, ибо сам скрывал и скрывает куда больше, чем хотел бы. Хотел бы? Смешно звучит, право дело.
Но пора бы вернуться к допросу, а не с замиранием сердца вспоминать о временах более ранних. Пускай ушло на рассматривание около десяти-одиннадцати секунд, детективу почудилось, что рядом промелькнула целая вечность.
— Вы уже пояснили, — "Редкостному мудаку", мысленно ввернул отличное словосочетание следователь, однако не произнёс вслух только потому, что брань под запретом, а не по той причине, что Мартин наблюдает за ними через одностороннее стекло, — что курировали Габриэля Аддерли, — детектив замолчал на пару секунд, вспоминая место преступления и само тело. Никаких следов борьбы. Ненасильственная асфиксия. Убийца ничего не забрал с собой. Всё, что было у Остерлинга, — это смутное предположение без твёрдой основы, что в квартире кто-то был и прибрался за собой. В отделе его уже назвали фриком. Что же, пускай. — Он был найден мёртвым в своей квартире вчера вечером, так что в Ваших интересах и в интересах следствия ответить максимально точно на мои вопросы.
Остерлинг не разглядывает, а смотрит; глядит не пристально, но внимательно. Вопросов у него накопилось не много, но достаточно: осмотр квартиры погибшего породил в нём любопытство и недоумение. О, сколько всего он желал узнать прямо сейчас! Единственное, он не был уверен, что Келли станет совершенно правдиво отвечать и не станет ёрничать (впрочем, на тот случай он достал из тонкой серой папки фотографии тела с места преступления и придвинул бете). Сёрену столько раз лгали на допросах в лицо, что верить свидетелям и сомневаться в их показаниях давно стало для него нормой.
Он сложил пальцы в молитвенном жесте и задавал свои вопросы по очереди, переходя к новому, лишь получив хоть какой-то, но ответ на предыдущий:
— Как долго Вы курировали его? Какая причина вынудила мистера Аддерли обратиться в "Руку помощи"? Когда Вы видели его в последний раз? Как бы Вы описали его состояние?
Найденный в домашней аптечке "Ньювелонг", особенно в сочетании с экстази, определённо не нравился детективу и до сих пор вызывал подозрения — в частности, следователь задавался простым вопросом в духе: "Насколько был адекватен омега, раз принимал такое сочетание? Точно ли его смерть не следствие обычного передоза?". Невозможно принимать антидепрессанты и зашвыриваться наркотой так, чтобы никто не заметил явных изменений в психике, и, если Келли вдруг начнёт лгать или выдаст некий признак поведения ли, физического ли здоровья, не характерный для велафаксина и метилендиоксиметамфетамина, Остерлинг заметит.
— Зачем ему столько замков на дверях? — Сёрен чуть прищурился, задав, наконец, свой главный вопрос. — Чего или кого он боялся?
Впрочем, замки могут быть пустой тратой времени, раз уж их труп рисковал принимать убойное сочетание лекарства и наркотика, и следствием мании преследования и галлюцинаций — вполне закономерно при такой "диете", однако убедиться в полной бесполезности этого наблюдения он просто обязан. В любом случае, всегда можно ещё проверить, откуда омега брал наркоту, кто выписывал ему "Ньювелонг", какова его семейная драма — это тоже может что-то дать.

Отредактировано Søren Arne Osterling (23 июля, 2015г. 00:45:30)

За всю свою карьеру офицер Остерлинг повидал немало убийц. Доводилось ему сталкиваться и с серийником, оставлявшим жертвам сухой букет белых лилий, и с подростком, зарезавшим сестру и мать, и с мужчиной, в пылу ссоры столкнувшим свою жену с лестницы, и с отцом, лишившим свою единственную дочь жизни за то, что та связала себя узами брака с сыном врага их семьи, и с девушкой, по неосторожности причинившей тяжкие телесные своему парню, вследствие чего тот умер, и решившей избавиться от трупа.
Их было много, и все они в конце оказывались напротив детектива, излагая свою историю.
Так, имея некоторый опыт в расследованиях, Сёрен никогда не брался, в отличие от Мартина, заявлять, что "убийцу видно по поведению, по глазам или ещё по какой-нибудь чуши". На взгляд напарника, Келли однозначно являлся их главным и единственным подозреваемым, который вскоре окажется на скамье подсудимых, в то время как Остерлинг с ним категорически не соглашался. Даже сейчас, имея возможность пристально наблюдать реакцию свидетеля, не спешил делать какие бы то ни было выводы. Келли с равной вероятность как мог замарать руки, так и оставаться в стороне. Надо будет в конце спросить, что тот делал семнадцатого декабря с приблизительно двух дня до семи вечера, и "кто может это подтвердить". Но алиби и дознание точных хронологических рамок в духе "когда видели его в последний раз живым", "по каким дням недели посещали" и прочее, и прочее — всё на потом.
Пускай поведает для начала об Аддерли, пускай соберётся с мыслями, а уже затем вспоминает точные времена, даты и свои действия. В квартире омеги катастрофически много подозрительного, начиная от экстази и "Ньювеланга" и заканчивая тонким слоем пыли и сколом на оконной раме, равно как и во всём этом деле, словно бы начавшем действительно источать запах алюминия и цинковой пыли.
О личности погибшего полиция знала не так много, как хотелось бы лично Сёрену. Купер, тот самый странный бета-парфюмер, утверждал, что не общался со своим соседом по лестничной площадке и что тот мог неделями не выходить из квартиры. Только появилась готовность услышать, что Аддерли привозили на дом еду и это может быть зацепкой, однако, согласно показаниям свидетеля, умерший приблизительно раз в месяц выходил из квартиры и возвращался с несколькими тяжёлыми пакетами еды. Так и жил. Алиби у Купера было: два дня назад он уезжал на целый день за покупками в Берлинский район, о чём свидетельствовала выписка с банковской карточки, и ночевал у своего друга. Второй сосед по площадке, Ливингстон Инсут, отзывался об Аддерли как о человеке нелюдимом и крайне нервном. Буквально пару раз они сталкивались на лестнице, и омега всякий раз отшатывался от обычного офисного клерка-беты так, будто тот был каким-нибудь восставшим ужасом из самой преисподней. Алиби было и у него: два дня назад, когда предположительно наступила смерть, тот настолько заработался, что уснул прямо в офисе. Один из офицеров уже проверил эти показания: охранник из ночной смены и записи с видеокамер тому свидетели.
Соседка с нижнего этажа, миловидная старушка, считала Аддерли редкостным тихоней и упомянула также, что тот страшно заикался, когда однажды она попыталась попросить его помочь подняться по лестнице, и всё время бегал глазами, точно ожидая, что из-за угла вот-вот выпрыгнет окровавленный маньяк. Вторыми соседями с третьего этажа была семейная пара. Беременная бета отрицательно покачала головой, когда её спросили о Габриэле, а её супруг лишь пожал плечами, заметив лишь, что знает, что мистер Аддерли — омега, судя по запаху. Ещё одного соседа не оказалось дома, когда нагрянула полиция, и Остерлинг пообещал себе, что разыщет этого человека или этих людей позже.
В целом, вырисовывался образ замкнутого фрилансера, занимавшегося голографическим дизайном, не замеченного в каких-либо связях (исключая Сэмюэля Келли, чьи приходы соседи подтвердили) и не покидающего пределов своей квартиры.
А теперь, внимание, вопросы, вероятнее всего, намертво скованные между собой по логике. С чего он запирался на все замки? Что его пугало? Что такого произошло в его жизни? Кто преследовал его? Почему не поддерживал контактов с семьёй?
Если кто-то и мог пролить свет на эти вопросы, то только сидящий напротив человек, как-то растерянно скользивший взглядом по фотографиям с места преступления и потерявшийся после того, как Остерлинг поведал ему о произошедшем. Келли упустил несколько важных вопросов; впрочем, на то детектив и рассчитывал. Вывалив сразу на свидетеля немало вопросов для начала, он добился того, что тот потерялся. Вообще, строго говоря, следователь ещё и ожидал, что Келли отправится к месту преступления, и планировал уже там вывести его на более откровенный разговор.
Сёрен имел полное право полагать, что Сэмюэль нервничает не только потому, что его столь потрясло известие о смерти и ранний вызов в участок, но без должной базы знаний все его догадки оставались только догадками.
— Что Вы, как человек, имевший с мистером Аддерли длительный контакт, можете сказать о его поведении? Замечали ли Вы за ним что-то странное и необычное?
Не мог курировавший его на протяжении одиннадцати месяцев социальный работник ровным счётом ничего не знать о биографии и личных переживаниях своего подопечного.

Слова о скрытности не произвели особого впечатления: по одному внешнему виду и роду занятий Аддерли вполне можно судить, сколь уединённый образ жизни тот вёл, и никакие друзья и добрые знакомые уж точно не вписывались в подобные рамки. Впрочем, ничто не помешало убийце проломить их и втесаться в чужую жизнь; вопрос в том, сколь близко знал убийца свою жертву.
«Пугливый. Тихий. Скрытный». Сёрен знает и видел, но не смеет прерывать.
Как бы ни старался сдержаться Остерлинг, но на его лице всё же отразилось с трудом сдерживаемое отвращение — не к разозлившемуся и бросавшему законные обвинения Келли, а к самой полиции. В который раз он задумался о том, чтобы уйти на пенсию поскорее и перестать видеть, но не мог, боясь лишиться более-менее внятной цели в бессмысленном существовании. Иногда казалось, что он делает благое дело, когда сажает убийц за решётку, но чаще всего он понимал, что, лишив себя работы, просто уйдёт в запой. Нет высшей цели — есть низменное оправдание, и это омерзительно настолько, что смотреть своему зеркальному двойнику в глаза омерзительно.
— Курите, — только кивнул детектив и вслушался в монолог Келли, мысленно прикидывая хронологию и стараясь лишний раз не проникаться чужими страданиями, но лишённый блеска в глазах Габриэль так и стоял перед глазами. На миг Сёрену почудилось, что за спиной Келли стоит мертвец — он явственно видел умершего омегу, на котором лишь чудом держалось покрывало, которым его заботливо накрыла доктор Айленд в морге перед тем, как задвинуть в холодильник. «Он смотрит прямо на меня», внутренне запаниковал бета и судорожно сфокусировал взгляд на мужчине напротив, — на том, что живой — неслышно, одним только измученным взором умоляя Аддерли исчезнуть, вернуться в неудобную морозильную камеру и не докучать ему своим присутствием. Дыхание срывается, но только на короткое мгновение: большего себе детектив позволить не может, да и разгуливающие вокруг мертвецы, соблюдавшие глубочайшую интимность их отношений и боле никому не показывающиеся на глаза, стали нормой его жизни.
Но Аддерли не уходил, не внимал мольбам, а слушал Сэмюэля. Двенадцатое января — он улыбнулся с болью и радостью одновременно; то была страшная для него дата, в тот же момент точно символизировавшая перерождение, побег от ужасного прошлого. Беременность и аборт — детектив слышит облегчённый вздох, пришедший на смену мучительному стону — и действительно, кому по нраву придутся сломанные кости? «Ты рад новой жизни?», так и хочется задать вслух риторический вопрос: конечно же, омега счастлив настолько, насколько мог позволить себе это чувство после кошмарных четырёх лет, которые сложно назвать жизнью.
Январь, февраль, март, апрель. Новый поворот в хронологии, новое примечательное событие.
— Какая фамилия у Илайи? — разумеется, они найдут его. Первый подозреваемый всегда супруг, парень или бывший, вот только, судя по описаниям, этот Илайя слишком импульсивен — равно как и прочие альфы — для такого убийства. Сёрен видел, во что в подавляющем большинстве случаев превращают альфы тела тех, кого ревнуют, и чувствует, что в этом деле — не эмоции, а расчёт столь точный и ледяной, что даже установить, чем вызвана ненасильственная асфиксия, доктор Айленд не смогла. — Вы знаете его контактный телефон или последний адрес проживания?
Остерлинг хочет спросить у Габриэля, как бы убил его Илайя, но мертвецы с ним не общаются словами. В глазах омеги бушуют гнев, ярость и ненависть, едва он слышит это имя, и он подходит к столу, на котором запечатлена его смерть, и улыбается — дико и злобно. Этого движения мышц рта хватает, чтобы изуродовать его некогда прекрасное, пускай исхудавшее и принявшее на себя трупный оттенок лицо, отмеченное высоким лбом, поистине скульптурным подбородком и чертами классических пропорций.
Увы, но четырнадцатое мая было слишком давно, чтобы сохранились хоть какие-то записи с камер наблюдения у больницы. Детектив, само собой, уточняет название и адрес той самой больницы, а также имя и фамилию врача. Существует некоторая вероятность, что наркотик Аддерли добывал именно там.
— У Габриэля тогда не осталось синяков на шее от захвата? — голос Сёрена звучит несколько… удивлённо. Какого бы ни был мнения о работе полиции Келли, но наличие явных следов насилия — это уже доказательство, да и за два дня, проведённых в шелтере центра, они просто не могли успеть сойти. «Если только этот инцидент имел место быть», пульсирует внутри головы мысль. «Если это было на самом деле». Остерлинг знает, что такое галлюцинации, и обнаруженный в квартире наркотик наводит на вполне определённые и закономерные мысли. Что, если Илайя тогда не был у больницы? что, если описанный визит есть не что иное, как следствие принятия экстази?
«Вы уверены, что он ходил именно на обследование?», невысказанного вслух слишком много. Детектив мучается, но не смеет вываливать сейчас личные измышления воспалённого рассудка. Впрочем, Сёрен не подаёт виду, что до дрожи желает вымолвить хоть слово. «Вы знали, что Ваш подопечный употреблял психотропные вещества, мистер Келли?», вопрошает он про себя и сталкивается взглядом с мёртвым омегой. Наверное, тот может читать его мысли. Наверное, тот прекрасно знает, что терзает Остерлинга. Наверное, это потому, что он порождён его фантазией.
— Буду благодарен, если предоставите копии, — кивает он. — Кто назначил Габриэлю антидепрессанты и какие именно, Вам известно? — заявление Келли согласуется с результатами обыска в квартире. Осталось лишь проверить частности, проверить врача и понять, как это связано.
Сёрен заносит к сведениям нервоз, возбуждённое состояние, тревожность, приступы паранойи и эмоциональность, и отчего-то ему кажется, ни течка, ни особая дата здесь роли не сыграла. Стоит ли пополнять этот список галлюцинациями?
— Про бабушку нам известно. Но что ещё Вы можете сказать о его физическом состоянии? Головные боли, тахикардия, озноб, слезотечение, как вариант, или что-то совершенно иное?
Самая логичная (да и единственная, чего греха таить) версия — это отравление. Единственное, странно, что никакой анализ не выявил, чем конкретно Аддерли был отравлен; невозможным оказалось и установить причину наступления асфиксии. Чем больше симптомов, тем больше вероятность того, что причина смерти будет установлена верно — сейчас данных слишком мало, чтобы Остерлинг мог делать хоть какие-то выводы, особенно без консультации с доктором Айленд.
Сёрен слишком хорошо знает, чего ожидать от смешения антидепрессантов и наркотика, так что не отдающее достоверностью описание наведёт его на вполне логичные мысли касательно Сэмюэля Келли. Есть и ещё кое-какие соображения касательно того, сколь, за неимением лучшего слова, сложно этот случай выглядит, но одновременно составить свои подозрения в цельное повествование и рассортировать показания Келли детектив не способен; его разум занимает ещё и блуждающий по комнате допроса мертвец, за чьими движениями он старался по мере своих скромных возможностей следить.

Илайю Томпсона они объявят в розыск, но что-то офицеру подсказывало, что этот альфа не повинен в смерти Габриэля и что, скорее всего, тот случай со встречей у больницы — порождение воспалённого сознания, затуманенного наркотиками и сильным антидепрессантом. Кое-что не согласовалось: то Келли заявляет, что Илайя избивал своего омегу и раньше, что сломал ему два ребра и запястье, то уверяет, что «он и раньше действовал аккуратно», согласно словам Габриэля.
Адрес больницы Сёрен запомнил, мистера Шнайдерса, к которому Габриэль записывался на приём, обязательно посетит.
Габриэль тем временем скривился, уловив раздражение Келли. В один момент детектив готов мысленно взмолиться всем выдуманным однажды человечеством богам, чтобы тот не начал лгать о физическом состоянии своего подопечного, задаваясь вполне понятной, ни ничуть не оправданной целью. Нужно быть полным идиотом, чтобы не догадаться, на что намекал Сэмюэль: несомненно, он подозревал из-за подобного рода вопроса, что смерть Габриэля спишут на некую болезнь, фальсифицировав документы, но Сёрен не считал за необходимость оправдываться перед допрашиваемым и уверять его в чём либо (особенно в том, что додумал сам, и несмотря на то, что Келли — главный источник информации). Он не станет говорить, что вскрытие провели, что не удалось выяснить, в результате чего наступила асфиксия, что проблем с внутренними органами, которые могли бы к этому исходу привести, не обнаружено, что анализ крови ничего не дал. Всё это — информация конфиденциальная, и потому детектив не испытал никакого раздражения, столкнувшись с едкостью в голосе Келли; ко всему прочему, от начальства он уже успел услышать слова куда более хлёсткие. Никто, кроме него и доктора Айленд, не верит в версию с убийством, а Остерлинг и сам себе доказать внятно не может свою версию.
А ещё это повод нервничать. Больший, чем упавшее на пол сердце Габриэля — Сёрен позволил себе представить вновь картину в морге, когда доктор Айленд держала в руках сердце умершего омеги. Из Y-образного надреза на его теле, каким-то образом разошедшегося в швах и не самых ровных стежках, показались внутренние органы. «Возможно, стоит наведаться к специалисту», обречённо-устало подумал он, малодушно переведя взгляд на Келли.
Мигрени, бессонница. Месяц назад — температура, расстройство желудка. Месяц... тоже месяц, как с эмоциональностью и приступами паранойи. С момента назначения «Ньювелонга» — май — до нынешнего дня — конец декабря — прошли восемь месяцев. Нет, минимум половину симптомов это средство не вызывает — есть смысл, пожалуй, проконсультироваться с каким пособием или обратиться к Айленд, опять-таки.
— Полагаю, нам этом можно закончить, — следователь кивнул головой, практически ощущая, как по ту сторону одностороннего стекла отчаянно материт его Мартин. — Мы с Вами свяжемся, если потребуется что-то ещё, — Остерлинг протянул визитку со своим номером телефона. — Если вспомните что-то, чего не рассказали здесь, но сочтёте необходимым, позвоните лично мне. Я провожу Вас, — обычно он этим не занимался, но его напарник способен, как и всякий альфа, вести себя настолько непредсказуемо, что лучше проследить за тем, как бы с первым фигурантом дела не приключилось чего по пути. Например, разъярённого и неадекватного альфы, напирающего на своей точке зрения.
Перед тем, как встать, Сёрен получил сообщение от доктора Айленд и неуловимо изменился в лице. Оказалось, в жирном пятне на ручке холодильника больше высохшего пота умершего, нежели непосредственно крема, которым он пользовался незадолго до смерти по неизвестной причине.

Когда они с Келли уже благополучно покинули полицейский участок, выйдя на парковку перед ним и благополучно избежав неприятного столкновения с Мартином, Сёрен заговорил снова и совершенно спокойным тоном озвучил то, что не мог сказать под наблюдением со стороны и под строгую запись допроса:
— Вероятнее всего, Габриэль был отравлен. Мне понятно Ваше раздражение: сначала ранний вызов, затем детектив Мартин (ублюдок занят решением своих проблем с контролем гнева, мать его), а после и то, что Вы списали на попытку свалить потенциальный глухарь на болезнь, — мужчина посмотрел серьёзно и пристально, но в его взгляде не сквозило льда и металла, скорее обречённость. Сэмюэль в жизни не узнает, что это вызвано шатающимся вокруг них Габриэлем. — Вас подвез…?
На середине слова интонация резко дёрнулась вверх, намекая на то, что должен был последовать вопрос, но Остерлинг оборвался быстрее, чем успел закончить предложение. Похоже, подвезти Келли он не сможет: в голову ударила новая мысль, объяснить которую он оказался опять не в силах, хотя мученическое выражение лица, мгновенное преобразившее его черты, говорило чуть больше, чем детектив хотел показать. «Нужно вернуться на место преступления», неясные звуки и буквы сливались в одну, как хотелось надеяться, мысль.
Он облизнул губы и отвёл взгляд, вперившись в служебную машину. Ему ещё хватало здравого смысла осознать, что в таком состоянии за руль садиться не рекомендует во имя личного и общественного блага, а Мартина или кого-то из полицейских, которого можно усадить на водительское сидение, рядом не было.
Зато был Келли. Это будет нарушением всех правил, предписаний и установок, но либо Сёрен попадёт в аварию, либо, не попав в квартиру Габриэля немедленно, потеряет идею.
Между двумя золами он выбрал меньшее — дал Сэмюэлю ключи и указал на одну из служебных машин.
— Сначала в квартиру Аддерли.
Так нельзя, но и наплевать. На место преступления он постороннего человека не пустит и помнит об этом — и то вперёд.

Откровенно говорить что-нибудь вроде «да я в душе не ебу, что у тебя прав нет, Сэм» Остерлинг находит весьма нетактичным и неприличным, а потому, недолго думая, придумывает уж точно более цензурный и достаточно приемлемый в данной ситуации ответ:
— Полицейскую машину не остановят.
Кроме этих четырёх слов он не смог больше сказать ничего, окончательно уйдя в собственные размышления. Он даже не сразу заметил, как автомобиль остановился, и ещё какое-то время остекленевшим взглядом, как будто лишившимся мигательного рефлекса, смотрит на лобовое стекло. О том, что наверняка показался Келли сумасшедшим, Сёрен не задумывается; он вдруг поворачивает голову в сторону невольного водителя и отчётливо видит на его месте Габриэля, благосклонно кивающего головой: «Иди, помоги мне, накажи убийцу». Вполне возможно, это потому, что Габриэль может читать его мысли — кажется, это уже второй раз, когда Остелинг смог сделать такой вывод.
«Скажи же, что я на верном пути». Мужчина не знает, почему звук столь отчётливый, и не совсем уверен, мысленно он обратился к сидящему рядом омеге или вслух. Хотя, зачем бы он стал говорить с ним вслух? Он и так всё понимает, этот Аддерли, потому и сам не вступает в беседы, предпочитая молча маячить рядом и за чужими спинами особенно. Омега знает слишком много, но общается беззвучно. А жаль.

Перед входом на место преступления Остерлинг надевает перчатки и специальный защитный костюм, который убережёт квартиру от порчи его следами вроде отпечатков пальцев, потожировых и волос. Если его мысль стоит хоть чего-то, то криминалистам определённо ещё придётся здесь поработать. «Они не закончили работу», практически уверен офицер, слишком громко хлопнувший за собой дверью. Очутившись внутри, он неуверенно остановился в прихожей, выдохнул и прикрыл глаза, а после нашарил негнущейся рукой включатель. По привыкшим к полумраку, извечно царящему в квартире, где сам воздух малоподвижен, глазам больно резанул свет, и мужчина сощурился, но, несмотря на это неудобство — лампочка слишком сильная, надо будет сменить на досуге, — он искренне рад оказаться дома.
В первую очередь он прошёл на кухню как-то боком, будто извиняясь, что занимает места и не может превратиться в нечто столь же плоское, как лист синтетической бумаги, и остановился перед холодильником. Жирное пятно на ручке никто не вытер, с него только взяли материал на анализ; Остерлинг в точности касается рукой этого места так, как вцепился Габриэль, но, к счастью, его рука в резиновой перчатке, и ничего испортить он не может.
Следователь придирчиво разглядывает внутреннее содержимое холодильника — практически половину продуктов составляют консервы и нарезка в вакуумной упаковке: продукты не скоропортящиеся, не придётся покидать квартиру на следующий же день, чтобы пополнить запасы. Зачем вообще выходить наружу, когда можно остаться в уюте и мраке? Есть с хлебом тоже не обязательно: батон быстро сохнет и становится непригодным для употребления в пищу, а в очередной раз провести едва ли не целый день в уборной не хочется. Ему надо работать.
Сёрен бредёт, точно в дурмане, к ноутбуку, на ходу меняя перчатку, проводит кончиком пальца по планшету, всё ещё присоединённому шнуром, и берёт перо, вертит его в руках и аккуратно складывает в специальное углубление. Он включает ноутбук, дожидается, когда тот загрузится, и открывает электронную почту. Келли что-то говорил про клиента, желавшего личной встречи, и Остерлинг быстро мониторит историю сообщений по месяцам, открывает каждое, подмечая приличное количество неловких опечаток со стороны Габриэля, но не находит ничего подобного. Строгая деловая переписка, пожелания клиентов, прекрасные образцы голографического дизайна. На личном сайте Аддерли особо отмечено, даже выделено жирным курсивом, что общение он готов осуществлять лишь он-лайн.
Против воли он открывает некоторые наработки в графическом редакторе — жаль, что больше некому закончить.
Закрыв ноутбук, детектив вновь возвращается в прихожую и думает, отчаянно соображает, что и где упустил, а потом вспоминает, что хотел проверить.
Пятно. Нет, два. Небольшие, почти высохшие, едва заметные и наверняка «пота в них больше, чем крема».
На полу кухни мелом помечено расположение тела — на животе, лицо повёрнуто в сторону холодильника, но при этом на полу имеются два небольших пятна, похожих на то, что располагалось на ручке холодильника. Судя по размеру, эти следы могли оставить локти.
— Доктор Айленд, — затараторил Сёрен по телефону, — проверьте, есть ли гематомы на голове… Да хоть обрейте на лысо. Тело могли переворачивать… — он сам не знает, вопрос это или утверждение: сейчас Остерлингу требуется просто говорить, говорить, говорить, дабы случайно не сбиться с мысли, вот только с каждым произнесённым словом звуки превращаются в нечленораздельный лепет, который не сможет разобрать даже привыкшая ко всему и повидавшая виды женщина-судмед. В результате офицер просто бросает трубку, отключает телефон вообще и носится по квартире Аддерли, не зная, за что схватиться в первую очередь.
Габриэль следит за ним утомлённым взглядом человека, порядком уставшего от жизни и характерной беготни.
Он смотрит на диван и обтянутой перчаткой ладонью касается покрывала: оно дубовое наощупь от пота; затем он после тщательно осмотра обнаруживает белые следы — практически наверняка крем для ухода за кожей локтей и коленей. Недолго думая, детектив берёт один из наиболее крупных пластиковых пакетов для улик и аккуратно заворачивает метра два одеяла, которые после отдаст Изабель на экспертизу. Если его точка зрения верна, это будет неплохим подспорьем для доказательства.
Что творится в его голове, детектив не сможет описать и при всём желании. Он ложится на диван, лишившийся покрывала, и закрывает глаза на несколько минут, но не засыпает, а просто молча смотрит в потолок. Перехватывает дыхание: на одной из полок холодильника оставался отчётливый след от прямоугольной упаковки. Находись он среди еды, Сёрен бы и значения не придал, но некоторые свои лекарства Габриэль, по всей видимости, хранил в холодильнике… Что же, теперь у него будет больше вопросов к врачу и повод придирчиво изучить медицинскую карту погибшего.
Остерлинг встаёт с дивана, и у него раскалывается голова. Своего лекарства у него с собой нет, нечем унять боль, нечем снять тремор пальцев — телефон, после включения вываливший двадцать семь пропущенных звонков, чуть не разбивается об пол, когда офицер старается сфотографировать следы на полу и в холодильнике. Изображение выходит нечётким, но, с другой стороны, он ещё направит сюда криминалистов повторно.
Выходит с места преступления Сёрен через окно: ему ничего не стоит дотянуться до пожарной лестницы на соседнем здании, даже держа в руках пакет с покрывалом. Защитный костюм поскрипывает в такт ржавым ступеням. Мужчина спрыгивает вниз, удачно приземляется на ноги и выходит из переулка, направляясь к служебной машине, где его должен был кто-то ждать. Кто? Мартин? Доктор Айленд? Нет, если бы они были здесь, то не стали бы звонить столько раз в общей сумме.
На Сэмюэля Остерлинг смотрит почти удивлённо, но после недолгих размышлений вспоминает, кто этот человек, и зачем-то кивает.
— Вещдок.

Отредактировано Søren Arne Osterling (28 августа, 2015г. 18:21:18)

Телефон звякнул — Остерлинг панически быстро открыл входящие сообщения, и зрачки его широко расширились. Доктор Айленд в самом деле нашла гематомы; ещё она просила заехать к ней, но до этого места детектив уже не смог заставить себя дочитать и тем более осознать текст, разваливавшийся на множество не связанных между собой слов.
Не понимая, о чём вообще твердит сейчас Сэмюэль, что за гуманитарная помощь, кто тот самый упомянутый «злой», а также причём здесь рация и орудие убийства, Сёрен в то же самое мгновение стремительно осознавал картину произошедшего. Он практически сумел воссоздать в своей голове события того дня, когда Габриэль Аддерли умер, когда уже лежал мёртвым на полу своей кухни и когда, вне всяких сомнений, был перевёрнут на живот своим убийцей, который не позаботился о том, чтобы избавиться от всех следов. Убийца что-то забрал из холодильника — сейчас Остерлинг имел право смело предполагать, что той коробочкой вполне могло быть некое лекарство. Пусть даже не так мало лекарственных препаратов должно хранить при низких температурах, это уже было кое-что; к тому же, форма пропавшей упаковки позволяла предполагать, что в ней был не тюбик, а, наиболее вероятно, неизвестные таблетки.
Но зачем? Трофей? Звучит вполне логично: возможно, Аддерли постоянно пользовался тем лекарством… и тогда выходит, что убийца был знаком либо с его медицинской картой, либо со своей жертвой (каковая вероятность, что лично?) — ещё одна причина затребовать у его больницы эти данные и разузнать, кто мог иметь к ним доступ…
Он степенно прохаживается по квартире, точно зная, что никто сюда не нагрянет внезапно: сегодня тот социальный работник, курирующий Габриэля, не должен появиться, да и из-за волнения по отношению к этому омеге или по неким иным внутренним причинам некому позвонить, некому постучаться, некому заглянуть в гости, чтобы проверить, всё ли в порядке. Он знает жертву; может, и не лично; может, просто выслеживал его небрежно и легко; может, он знал про то, что его жертва страдает галлюцинациями и скорее обратит внимание на мнимую угрозу, нежели на реальную. Он думает, что забрать с собой. Чего чаще всего касался Аддерли? Ноутбук? Нет, слишком заметно — слишком большой и дорогой предмет, его пропажу сразу заметят и могут списать на ограбление… Сёрен бы, к примеру, выбрал стилус от графического планшета — его убитый абсолютно точно использовал постоянно.
— Блять, — выдохнул офицер, резко закрыв лицо руками и после отняв их столь же стремительно и быстро. Похоже, он перепутал последовательность действий: сейчас ему кажется, что убийца сначала рыскал в поисках трофея, а уже после вытирал поверхности. Залезал ли он в шкафы, если как минимум забрал что-то из холодильника? Остерлинг, кое-как стянув перчатки и бросив их куда-то на пол автомобиля, открыл папку с фотографиями на своём телефоне и с мучительным выражением лица, как точно страшно желал произнести вслух нечто крайне важное, но не сумел найти слов для описания своих разбежавшихся в стороны мыслей, тщательно рассмотрел фотографии квартиры Габриэля. Она и так стояла у него перед глазами, но он должен был убедиться ещё раз в своей правоте, или неправоте, или ещё в чём-то, чему нет никакого адекватного определения.
Внезапно осознав, что вновь ассоциирует себя с убийцей и что только по этой причине представляет убийцу мужчиной, Остерлинг, отвлечённый от основного хода мысли, готов рвать и метать, хотя убить Габриэля могла и женщина с равной вероятностью: согласно статистике, женщины чаще выбирают отравление. С другой стороны, за время своей работы детектив уже сталкивался с женщинами, которые забивали насмерть, резали на куски, в состоянии аффекта превращали ножом или каким тяжёлым подручным предметом  невольную жертву в груду мяса; встречал и такие убийства, которые стоят вне привычных описаний. С другой стороны, женщин среди убийц сравнительно меньше, но это не показатель.
И всё же, Сёрен решает называть убийцу «он» — хотя бы потому, что он сам мужского пола, как бы мерзко то ни звучало.
Итак, квартира. На каких местах стёрта пыль? На столе в гостиной, играющей одновременно роль спальни, где стоят ноутбук. На столе на мелкой кухоньке, где едва хватило места для трупа. На тумбе в прихожей — при этом Сёрен помнит, что ручки были покрыты слоем пыли более чем недельной давности, в то время как с некоторых поверхностей убийца стирал пыль… стирал ли? Или случайность? Возможно, просто касался предметов на столе и комоде и так получилось? Второй вариант кажется более правдоподобным, а особенно учитывая неравномерность слоя пыли, детектив готов рассматривать его в качестве основного и уделять этой версии больше времени.
Теперь стало немного понятнее, стоило разобраться с последовательностью действий. Стоит ли делиться с Мартином?
Неожиданно Остерлинг вспоминает, что всё ещё находится не один и что с ним, в общем-то, говорили. Ну, не прямо-таки неожиданно: подумав о напарнике, Сёрен вполне логично вызывает у себя в памяти слова Келли о рации и понимает, что только один человек мог так быстро заметить пропажу одного «безумного детектива» и позволить себе выражаться так, чтобы быть названным «злым». Он снова переводит взгляд на Сэмюэля, предлагавшего пончики, кофе и вообще поесть. Сейчас он думает, что ел в последний раз, наверное, вчера, или позавчера, или три дня назад.
— А кофе с сахаром? — невольно выдаёт первое, что приходит на ум, офицер. — Просто одним из продуктов разложения сахара в организме является глюкоза, а глюкоза, в свою очередь, основной источник энергии. Поэтому я люблю кофе с сахаром, — он зачем-то кивает в такт скорее другим своим измышлениям в данный момент, нежели этому утверждению. Вообще, в квартире Сёрена всегда можно найти коробку с рафинированным сахаром: он часто берёт горстью эти кубики и ест их просто потому, что это «основной источник энергии».
Но, как ни странно, он берёт бумажный стаканчик и отпивает, толком-то не дождавшись никакой реакции. Смотреть на пончики детектив не может: в противном случае ему захочется есть, а отвлекаться на столь низменные потребности у него нет времени. Нужно к доктору Айленд, нужно вернуться в участок, нужно забрать бумаги у Келли, нужно поговорить со всеми врачами Габриэля Аддерли, нужно узнать полный список его лекарств, нужно отдать одеяло Медилейн Изабель как специалисту по волосам и волокнам… Остерлинг не знает, что бормочет свой список дел на ближайшие несколько дней вслух. К счастью, ему хватает некоего подсознательного здравого смысла, чтобы не упомянуть про экстази, найденные в его квартире, и умолчать про те, что лежат прямо сейчас в его кармане. Нехорошо воровать вещдоки, но…
Кстати, о вещдоках.
— Не только орудие убийства можно так назвать, мистер Келли, — как ни в чём ни бывало продолжает тему с одеялом Сёрен, вперив мало осмысленный бледно-голубой взгляд в своего собеседника. — Буду премного благодарен, если вернёте меня в участок… Либо можете сразу же отвезти меня в «Руку помощи», чтобы я забрал документы, и Вам не пришлось отвлекаться. Будет более рационально забрать сразу всё и р… — совсем тихо закончил небольшой монолог он, так и не произнеся окончания фразы. Логично предположить по первому звуку, что речь должна была идти про работу.
О том, что стоит снять защитный костюм, какие надевают на место преступления криминалисты и судебно-медицинские эксперты, детектив вспоминает только сейчас. Поставив в сторону стаканчик кофе и так и не разобрав, был там сахар или нет, он принялся расстёгивать своё облачение, не выходя из салона, для таких трюков однозначно не предназначенного (учитывая особенности облачения работников на местах преступления, это неподготовленному человеку и вовсе могло показаться невозможным и абсурдным). Однако Остерлинг, судя по тому, сколь ловко и непринуждённо разделся и бросил костюм на заднее сидение, не раз и не два проворачивал подобные вещи, и они для него чем-то ненормальным или сложным не представлялись.
По крайней мере, он не только отвлёкся от желания наброситься на еду, но и ничего умудрился не расплескать и не испортить — кроме осознания Сэмюэлем окружающей действительности.
Задумчиво покусав губы, Сёрен отправил Мартину короткое сообщение с просьбой прикрыть и клятвенно заверил, что «непременно объяснится после»; впрочем, со стороны этот текст по неким непонятным причинам извечно читается как «ты идиот, а я вновь первым нашёл нечто стоящее, но сейчас рассказывать не стану, да и ты всё равно не поймёшь». Окончив с смс, детектив откинулся на кресло и застегнул ремень, без слов намекая, что Келли пока никто отпускать не собирается, и погрузился в свои думы об убийстве. Теперь оно вырисовывалось в его голове яснее, чем раньше. Теперь стало понятнее.

Если честно, то Сёрен ожидал, что Мартин появится в лондонском филиале «Руки помощи» раньше их, так что его появление не стало неожиданностью, пускай немного из колеи и выбило: времени на моральную подготовку было не так много, как хотелось бы. Куда ещё мог отправиться буйный следователь? «Вернее, куда ещё мог заставить направиться Келли», мысленно поправил себя он.
— Мартин, — сухо проговорил бета, не отрывая взгляда от разделывающегося с пончиками товарища, а особенно — от увесистой папки с документами, прибывшей недавно из архива, в его руках.
— Мразь, — невозмутимо парировал альфа, практически вырывая у Келли коробку с пончиками. Но, если выражаться точнее, то бета сам отдал полицейскому свою ношу; Сёрен же подхватил документы и принялся их листать прямо здесь, работая на предельной скорости. Он бегал глазами по тексту, цепляя отдельные фамилии и даты; сейчас его больше интересовало подтверждение всего, что оговаривалось на допросе, и он это нашёл, как и ожидал. По Келли было видно, что он не лгал и не изворачивался. Нервничал, несомненно, — может, даже и не без причин, которые не волновали следователя особо, однако ни разу не скривил душой, в этом Остерлинг, умевший отличать правду от лжи, не ошибался. Прочесть человека достаточно просто.
На какое-то время повисла тишина: один представитель правосудия с упоением ел, а другой читал документы. Так они и встали посреди прохода, категорически забыв о Сэмюэле хотя бы по той причине, что его личность сейчас не требовалась правосудию. Прекрасный тандем, ничего не скажешь.
Способность Сёрена к самообладанию достигла за всю его не самую лёгкую жизнь невообразимых высот, однако всякий раз рядом с Мартином ему становилось не то неловко, не то просто дурно: с этим чувством, возникавшим, когда офицер полиции пытался перекрыть работу следователя, к которому был приставлен, он так и не сумел разобраться. Сейчас же, отчётливо осознавая всю ответственность перед Габриэлем и обязанность изловить его убийцу, он смог сдержаться и не улизнуть под шумок, хотя имел все шансы.
Мартин явился раньше, по праву ожидая появления в этом месте Остерлинга, не столько потому, что решил перехватить документы, имеющие отношение к Аддерли из «Руки помощи», но потому, что хотел донести дурные вести. Мнение следователя не совпало с официальной версией, которая успела появиться неизвестно когда и неизвестно кем порождена, ведь, казалось бы, следователь по делу один. Скол на оконной раме и особенности слоя пыли не убедили, а доктор Айленд ещё не успела написать отчёт с новыми фактами.
— Это убийство, Мартин, — негромко повторил бета, подойдя совсем близко к альфе и оторвавшись, наконец, от чтения. Несмотря на некоторую (может, и несущественную, но тем не менее) разницу в росте, могло показаться, что это Остерлинг, источавший необыкновенную уверенность, нависал над своим оппонентом. — Доктор Айленд подтвердит, что тело переворачивали.
— Хуйбийство, — простодушно отозвался офицер, уминая пончики. — Несчастный случай, Сёрен. Смерть от неправильного сочетания лекарств. От наркоты. Да мало ли, что можно написать в отчёте, — он махнул своей огромной рукой, нарочно громко произнося свою речь как если бы их разговор сейчас подслушивало начальство, — не портьте себе статистику и репутацию, следователь, — Остерлинг подавил улыбку, уловив намёк, и остался всё таким же беспокойно нахмурившимся и источающим с трудом сдерживаемую злобу.
Почти убивая друг друга взглядами, они шумно покинули лондонский филиал «Руки помощи».
Напоследок Сёрен улыбнулся Сэмюэлю Келли — на сей раз не бездумно и очень даже живо.

Уже на парковке они разговорились снова.
— Придётся тебя отпиздить, — задумчиво проговорил Мартин, — я уже весь участок на уши поставил этим обещанием. Все хотят поглядеть на Вас избитым, следователь Остерлинг, — он хохотнул и шутливо ударил рукой по плечу Сёрена. Тот с трудом устоял на ногах. — Так вот, о чём это я? Начальство изъявило желание, чтобы дело не поднимали, а смерть Габриэля списали на несчастный случай. Если ты уверен, что это убийство, то действуй максимально быстро, незаметно и в обход предписаний и протоколов… Времени у тебя до четверга, если повезёт и получится оттянуть момент.
Они чуть помолчали.
— Похоже, кто-то настучал уже на твоё мнение о том, что того омегу убили. Убийство никому не нужно.
Невольно Сёрен вспомнил лица всех тех, кто засветился на месте преступления из полиции, и не мог назвать ни одного, кто вызывал бы у него искреннее беспокойство. Разве что помощник доктор Айленд: этого прыткого бету он практически не знал, так что ожидать можно было всего, чего угодно, от этого человека. «Надо будет спросить у Мойры лично. Она, наверное, уж точно должна знать», решил про себя Остерлинг. Он доверял судебно-медицинскому эксперту, а вот людям, что окружали её известную персону, не совсем и имел на то полное право.
А затем неожиданно Мартин начал орать, злобно скомкал картонную коробку из-под пончиков и схватил слегка опешившего и даже выронившего бумаги следователя за грудки. Именно таким образом, будучи немилосердно брошенным на капот служебного кара, Сёрен получил крайне живописный синяк на скуле, разбитую губу и огромное количество царапин по всему телу.

Вместе Остерлинг и Мартин прибыли в участок, где незамедлительно отыскали Медилейн Изабель — ту самую специалистку по волосам и волокнам, крайне известную в своей области. Они застали ей за чашечкой кофе, который они распивали вместе с доктор Айленд; Изабель откинула пряди густых чёрных волос, достающих ей до лопаток, горько вздохнула, поглядев на часы, и пожелала коллеге удачи, предрекая, что ей непременно придётся оказаться в загребущих лапах буйных полицейских, на что Сёрен, передавая одеяло и не совсем в тот момент понимая, какой результат хочет получить, возразил, что он «лейтенант юстиции, а не полиции».
Бросив последний взгляд на овсяное печенье с шоколадной крошкой, Изабель удалилась в свою небольшую лабораторию, а Мартин и Остерлинг насели на доктора Айленд с двух сторон, предварительно закрыв дверь в комнату отдыха.
— Габриэля Аддерли в самом деле переворачивали, — начала судебно-медицинский эксперт, доставая из сумки фотографии. — Можно предположить, что он лежал, запрокинув голову и опиравшись на неё, — она указала на характерные гематомы, — с учётом, что покровные ткани его пяток повреждены…
— …можно подозревать опистотонус, — одновременно закончили предложение Сёрен и Мойра.
Мартин, что вполне ожидаемо, поглядел на них, как на умалишённых.
— Серотониновый синдром. Пока это моя единственная версия, исходя из столь необычного положения тела и описаний поведения Габриэля, данных Сэмюэлем. Скорее всего, Габриэль страдал галлюцинациями: это легко доказать, если сопоставить содержимое его ноутбука и данные из отчётов, а Тихонов подтвердит, что никакие письма не удалялись с почтового ящика убитого. Как пример, никакого клиента, настаивавшего на личной встрече, не было: это лишь плод его болезни, которая развивалась, очевидно, длительный срок…
— Какого извращенца мы тогда ищем? — хмыкнул в ответ напарник. Ёрничает и не верит, да и, что вполне возможно, просто не понимает, о чём идёт речь.
— Имеющего характерное образование, как минимум, — Остерлинг оставался предельно спокоен. — Химическое, медицинское... по профессии он может быть и научным работником, и врачом, и соответствующим профессором университета, и фармацевтом, и ветеринаром — словом, вариантов огромное множество, равно как и подходящих под эту категорию людей.
— Но если не повезёт, то это может быть просто любитель, — заключила доктор Айленд.
Однако подозреваемый в их деле, подходивший под описание, всё же был.

Запросить личной встречи у врача, осматривавшего Габриэля Аддерли, труда для сотрудника полиции не составило. Особенно стоило прозрачно намекнуть на убийство, как регистратор моментально «нашла время» именно в этот же день, всё никак не желавший заканчиваться поскорее. Сёрен ничуть не устал, мотаясь по городу. Раз уж оказалось, что ему лучше не привлекать никого из сотрудников к следствию, дабы избежать лишнего внимания к своей деятельности, он легко принял все обязанности на себя.
В назначенный срок следователь подъехал к одной из больниц Нео-Лондона, что ориентировалась на клиентов из низших и средних социальных слоёв. Прежде чем заходить внутрь и направляться на беседу с врачом, он наведался в аптеку, прилегавшую к зданию, и вышел оттуда только спустя полчаса, после чего получил от регистратора подтверждение тому, что доктор Мёрфи «уже ждёт».
Доктором Мёрфи оказался мужчина средних лет с лисьим лицом и как бы свистящим голосом; он легко играл интонациями и вёл беседу быстро, практически стремительно, постоянно вставляя своё мнение и пытаясь выразить искреннюю озабоченность происходящим, пускай своего волнения скрыть никак не мог, то и дело бегая глазами с телефона, стоявшего на письменном столе, на следователя. Собственно, разговор начался абсолютно нормально, спокойно и ничто не предвещало скорой беды. Остерлинг получил полную справку о пациенте, выслушал сочувственные слова касательно Габриэля и даже умудрился сдержанно прояснить происхождение синяка на скуле, а уже после, наслушавшись вдоволь чужого голоса, наконец перешёл на те вопросы, которые волновали его больше всех прочих, которых накопилось приличное множество и каждый из которых грозил вполне реальным сроком: начиная от очевидной подделки рецепта и заканчивая незаконным сбытом лекарственных препаратов.
— «Ньювелонг», — просто произнёс Сёрен. — Какого хера, доктор Мёрфи?
— Не понимаю, о чём… — начал врач, но следователь перебил его крайне грубым способом — схватил за грудки и воззрился настолько злобно, что сам ужаснулся своему отражению в тёмно-карих глазах.
— Вы осматривали Габриэля Аддерли после того, как он перенёс аборт. Вы уверены, что у Вас есть полномочия назначать пациентам антидепрессанты? Почему же тогда на рецепте стоит Ваша подпись? Почему фармацевт в аптеке при больнице в учётной книге сделала совершенно иную запись? — прикрикнул он, сильнее сдавливая свою жертву. — Почему в те дни, когда Аддерли покупал «Ньювелонг», записан вовсе не этот препарат? — однако доктор лишь крепче стиснул зубы, пускай на его лице и залегла тень сомнения. — Если ответите мне на этот вопрос сейчас предельно ясно, если убедите меня в том, что Вы не убийца, то эта информация не пойдёт выше.
— Шантажируете меня, — безбоязненно хмыкнул он. — Знаете что? Идите нахер, детектив.
Сёрен, подавив желание объяснить разницу между детективом и следователем, узко сощурился и с минуту пристально вглядывался в лицо Мёрфи, после чего незаметно улыбнулся и отпустил его. То, что он увидел, ему понравилось, и он уже не сомневался, что припугнул фармацевта в аптеке и врача достаточно для того, чтобы они либо пошли на контакт, либо заторопились и сделали ошибку, либо совершили нечто, что даст очередной повод их уличить. Он точно знал, что, получив свою информацию, непременно доложит руководству больницы о махинациях их сотрудника, а вот доктор Мёрфи вполне мог ещё в этом сомневаться.
За Габриэллой Санчес, фармацевтом, он непременно проследит сам.
— Не знаю, что у Вас за дела в больнице, — медленно проговорил Остерлинг, не отрывая застывшего пристального взгляда от своей жертвы, — но непременно это выясню. Ваше начальство получит доказательства того, что Вы ведёте свою игру, доктор, раз уж сотрудничать со следствием Вы не готовы, — он шагнул по направлению к двери. — Всего хорошего.
Выйдя в полупустой коридор, следователь с самым невозмутимым видом прошествовал мимо подозрительно косившейся на него седоволосой уборщицы, по всей видимости, уловившей беседу на повышенных тонах в кабинете номер триста восемь.
Улица встретила его вечерней прохладой; забегавшись за день, Сёрен не сразу успел отметить, как изменилось время. Постояв с пару минут на свежем воздухе, он прикинул, как действовать дальше, и остался приблизительным планом своих действий крайне довольным. К сожалению, сейчас, по большей части, ему оставалось только выжидать, когда Медилейн закончит анализ одеяла и напишет заключение, когда доктор Мёрфи начнёт действовать и выдаст себя хоть как-то… Завтра вечером он намеревался отыскать дилера Аддерли, что продал ему экстази, и он уже знал заранее, к кому обратиться в своих поисках и как действовать: старые связи из весьма занятного прошлого всё ещё функционировали.
А пока что Остерлинг, постаравшись отпустить лишние измышления, направился домой на Бриджит-стрит, где ждал его Ламьер: пора бы уже выгулять пса и покормить его. По дороге появлявшийся за спиной Габриэль не побеспокоил.