Пятью днями ранее.
Если бы ты соизволил работать быстрее, мы бы были живы.
Мертвецы не умеют разговаривать, но им хватает взглядов, не несущих осуждения и оттого мучительных до невозможности, чтобы Сёрен забился в угол своей квартиры и стойко боролся с подступающими рыданиями, из-за которых горло судорожно сжималось, не позволяя кислороду в должной мере поступать к лёгким. Расхаживающие рядом мёртвые люди давно стали для него делом привычным и понятным настолько, что он наивно полагал, что готов столкнуться с ними в любой момент времени и не потерять самообладания. Иногда они приходили на допросы своих убийц, иногда вставали на месте преступления и совсем редко заходили в гости, но и то делали это глубокими ночами, соблюдая некую мистическую интимность обстановки этих протекающих в сплошном молчании встреч.
Нет, не просто мёртвые люди. Не просто трупы. Не просто галлюцинации. Они — следствие его ошибок, его медлительности; они — вина, полностью лежащая на его плечах. Это он не распознал убийцу в охраннике, это он спровоцировал его на острый эмоциональный отклик своим поведением, это он убил этих двух юношей, это он связал их руки кишками, чтобы они чувствовали единение, пока умирали. Это он, детектив Сёрен Арне Остерлинг, настоящий убийца, и его руки марают кровью лицо и волосы. Впрочем, Аллен не позволяет закрыться и делает это совершенно спокойным жестом, как если бы ненароком толкнул плечом в толпе или случайно коснулся в общественном транспорте. Таких ситуаций полно в жизни, когда нежеланные телесные контакты неизбежны, но они не несут в себе никакого подтекста — просто не хватило места, чтобы изящно или не совсем изящно разминуться, вот и всё.
Сёрен отрывает взгляд от пола и вглядывается в разорванные брюшные полости, из которых торчат внутренности. Он не ощущает запаха разложения, который уже должен бы витать в воздухе, судя по трупным пятнам, и мысленно благодарит своих визитёров за это. Правда, они капают кровью на пол, но, по крайней мере, делают это беззвучно, не нарушая оглушительного стука сердца в ушах, да и пол вроде бы коричневого цвета — когда высохнет, будет не так заметно. Наверное. Он уже ни в чём не уверен, кроме того что Аллен и Майлс, будто лишившись голосов, укоряют его и считают виновным в своих смертях.
Надо бы извиниться, подсказывает знание этикета и правил приличия, но Остерлинг не может выдавить из себя ни слова, лишь только срывается на какой-то жалкий хрип, который должно расценивать как «Простите, я виновен, простите, прошу», но отчего-то Сёрену кажется, что его мертвецы вовсе не расположены прощать и слушать извинения, и потому он не решается продолжать свои жалкие попытки, зная, что прощения ему нет и никогда не будет.

Третье декабря.
Время уже перестало что-либо означать.
К тому же, Сёрен не имеет ни малейшего представления о том, сколько дней прошло с того момента, как он в последний раз покидал пределы квартиры, потому, что Аллен забрал его телефон. Сёрен просто хотел позвонить Сэму и сказать, что не может забрать Ламьера прямо сейчас, попросить того придержать у себя пса подольше, да и услышать знакомый, родной голос — тоже хотел. «А мы больше не можем поговорить с родными», повисает после того инцидента с отключённым телефоном немой укор, и Остерлинг боле не пытается связаться с внешним миром. Казалось, за плотно закрытой дверью квартиры номер шестнадцать на шестом этаже сорок восьмого дома на Бриджит-стрит уже ничего не существует, а проверить возможности нет.
В последний раз, когда Сёрен приблизился к двери, намереваясь хотя бы сходить в магазин за едой, Майлс преградил путь и несильно толкнул обратно, вглубь комнаты. Не удержавшись на ослабших ногах, детектив упал на пол и долго смотрел прямо перед собой, отметив, что у Майлса больше не течёт кровь из вспоротого живота. Наверное, вытекла вся. Наверное, поэтому вся его одежда теперь такая липкая, поэтому на стенах отпечатались красные следы, поэтому скудные остатки пищи приобрели характерный запах и вкус. Не совсем уверенный, что испытывает голод, единственный живой человек в квартире добрался до кухни и налил себе в стакан воды. Он расплескал практически всё на себя, но от этого одежда стала только чище. Затем, немного подумав, Сёрен выпил вина из горла и обрадовался: алкоголь у него ещё оставался, а значит, покинуть квартиру придётся нескоро. Экстази оставалось гораздо меньше — всего одна таблетка, последняя на этот раз: Остерлинг точно знает, что больше нигде не найти.
С этими мыслями он глотает свой наркотик и ложится на матрас, закрывая глаза и заворачиваясь в одеяло. Он уже не один раз уточнял, что не намерен делиться своими постельными принадлежностями, и Аллен с Майлсом больше не претендуют на одеяло, бесшумно ложась по обе стороны от него. Все минувшие дни, а, может, часы они спали так втроём, и первое время Сёрен ворчал, ощущая липкие от крови конечности на себе, но, стоило крови застыть и прекратить вытекать, прекратил возмущаться. Несмотря на холод мёртвых тел, он ощущал себя в тепле — такой парадокс. От таблетки ему легче, и он практически благодарен своим визитёрам за то, что те хотя бы не бросают его в одиночестве, не оставляют один на один с кошмарами и криками. Наверное, они могли бы стать хорошими друзьями со временем.
Они вместе не только спят, но и моются, чистят зубы, сидят на кухне и на полу в единственной комнате, уставившись в стену, на которой развешаны материалы минувшего расследования — того самого, где жертвами были Аллен и Майлс. Они ничего не комментируют и не задают вопросов, не торопят с разрешением дела и не грозятся уволить, не рыдают в попытке ответить на допросе и не впадают в истерику возле своих тел в морге. Несмотря на опыт работы, Сёрен по-прежнему плохо умеет успокаивать людей — это лучше получается у Сэма. Чужие страдания и боли частенько бьют по нему слишком сильно, особенно когда он смотрит на тела жертв.
— Я скучаю по Сэму, — нарушает однажды тишину Сёрен и смотрит на давно или недавно, суть не в этом, выключенный телефон, будто ожидая, что тот включится сам и зазвонит, но ничего не происходило, и он вновь перевёл взгляд на фотографии с места преступления, на отчёты, на личные заметки, на протоколы допросов — всё это пора убрать в коробку и отправить на балкон, либо, если по-хорошему, просто сжечь, но Аллен уже, кажется, раза три не давал это сделать. Наверное, ревнует. Или завидует. У них-то больше нет никого, к кому можно прийти — кроме Сёрена. У них остался только детектив, провалившийся в расследовании: поимка убийцы ничего не значит, когда понимаешь, что мог спасти как минимум две жизни, спасти Аллена и Майлса. Они бы сейчас не сидели рядом с ним и не смотрели бы в стену, показывавшую хронологию дела и освещавшую детали.
Только сейчас Остерлинг понимает, что уже очень давно не был на работе и что не имеет ни малейшего представления о новых преступлениях. Он закрылся в своём мире вместе с Алленом и Майлсом, оставив за порогом всех остальных, кто нуждался в его помощи. Наверное, это потому, что он эгоист; это потому, что он боится за свою жизнь больше, потому, что ценит свою жизнь больше, чем жизни остальных. Наверное, новые мертвецы стоят за порогом и скребутся в отчаянном желании не быть забытыми, но тишина поглощает каждый возникающий звук.
Деланое спокойствие моментом разрушилось, стоило только осознать, что за дверью впрямь кто-то есть. Сёрен был готов вскочить с матраса, небрежно брошенного на покрытый засохшей кровью пол, и забегать паническими кругами по комнате, являвшейся его квартирой, но у него нет сил ни двигаться, ни начать осознавать, что за пределами квартиры остался какой-то мир, в котором кому-то нужна его помощь.
Или он сам.
Где Сэм?