Что хорошо умел Сёрен делать, так это выжидать. Он услышал каждый звук, произнесённый Ворлогом, однако внешне не придавал особого значения — только растерянно кивнул для виду, уставившись на фотографию штыря, на котором были обнаружены мелкие частицы серебристой краски, и терпеливо дожидался момента, когда незваный гость покинет его скромное жилище. Лишь поняв, что не слышит больше чужих шагов, он дал волю эмоциям и, закрыв лицо руками, неслышно закричал; в коридоре занервничал Ламьер.
Он не ошибся, нет. Нигде не допустил промаха. Официально только завтра из полиции смогут запросить право проверить личную переписку Ноа Ворлога, так что всё правильно, следователь не забыл о положенных сроках, а брата пропавшего омеги ему просто нужно было чем-то занять; как показал недавний инцидент, не зря: меньше всего Остерлинг хотел, чтобы за ним кто-то следил и тем более выследил весьма удачно. Сёрен уже знал, что ничего полезного тот не обнаружит, ибо не только понимал, но и знал, как на самом деле действует убийца и как получилось так, что его жертва оказалась в одежде того самого цвета, какого требовалось, однако этот маленький секрет пронесёт сквозь следствие. Уж что-что, а скрыть это он сумеет. Сумеет заткнуть Винсента. Он уже не позволял альфам портить свои расследования.
Главный вопрос в том, как логично подвести полицию к имени убийцы, как указать на Кикути Итиро, как самому не допустить осечки и как не позволить зародиться сомнениям в отношении себя…
Парк имени Каору Авасимы был для них, задыхающихся в тесной квартирке грязного бетонного дома, воздвигнутого наспех в одном из ничтожных островков Японской диаспоры в точном и практичном стеклянно-металлическом Белинском районе, подлинным спасением. Терпеть отца, вечно злобного и раздражённого, и его побои у Итиро уже не оставалось никаких сил, но он держался — держался изо всех сил ради своей маленькой сестрёнки, ради бедной Нозоми, девочки слабой и болезненной. Он и сам выглядел не лучше: жалкий и голодный оборванец в растянутой одежде, под которой он скрывал следы постоянных побоев, с трудом научившийся читать название парка, ставшего для них приютом. Когда на улице царила чудесная погода, что обыкновенно бывало во все времена года за исключением осени и зимы, ибо достаточно тёплой одежды у них не водилось, они прятались там и прогуливались, держась за руки, по аллеям изысканного японского парка. Отец ничего не знал об этих вылазках; он запрещал покидать пределы квартала и исходил пеной, стоило речи зайти о ком-то с белым цветом кожи и носящим «неправильное» имя.
Чистый воздух шёл Нозоми на пользу, но больше ей помогли бы лекарства. К сожалению, они не являлись частью «традиционной медицины», но Итиро хотел помочь сестре, которая с каждым днём предпочитала всё больше сидеть на скамейке и наблюдать за дивной природой, хоть чем-то. Иногда у неё уже не оставалось сил, чтобы вернуться обратно в их квартал, и он нёс её на руках; идти приходилось тесными переулками, стараясь не попадаться на глаза полиции и гражданам Берлина в строгих деловых костюмах. Местные люди были как небоскрёбы — колоссы из металла и стекла, упиравшиеся в синеву над головой и наверняка устроенные наподобие муравейника: из таких зданий всегда выходило множество людей, а люди постоянно звонили по телефонам, связывая себя невидимыми линиями с кем-то другим.
Итиро любил сравнивать людей с насекомыми, которых он любил. Несмотря на невозможность получить приличное образование хотя бы на уровне школы и уж тем более не имея и малейшего шанса двинуться дальше, в загадочный университет, он мог рассказать о каждой букашке, что проползала или пролетала мимо, совершенно всё. Он знал каждую их повадку и привычку, интересовался и их внутренним строением, однако больше всего знал об осах и бабочках.
Однажды он увидел, как удивительной расцветки оса — фиолетово-зелёная, будто самоцветный камень, — вонзила своё жало в прекрасную жёлтую бабочку с покрытыми короткими волосками крыльями, и это зрелище страшно его захватило, чего нельзя было сказать о Нозоми, отвернувшей со слезами на глазах и жалостью в дрожавшем голосе. Она была готова оплакивать каждую травинку и каждого муравьишку, а он понял, что всякая жизнь конечна.
Вот только в один день их идиллия кончилась, распались на миллиарды осколков их удивительные прогулки и молчаливые посиделки в прекраснейшем парке Неополиса, столь близкого их детским сердцам: отец, запрещавший покидать пределы диаспоры, дабы не опорочить себя контактом с «белыми людьми» выследил их.
Ранний вечер густо синел, когда на отдалённых тропинках, какими не ходили обыкновенно напыщенные посетители парка, поднялся шум, не предвещавший ничего хорошего. Итиро и не надеялся на благополучный исход; он был готов зубами и кулаками отстаивать своё право, наконец, не быть избытым, но это ему не пригодилось, ибо свершилось настоящее чудо.
Та самоцветная оса, что убила когда-то при них бабочку, прилетела вновь, будто привлечённая детскими слезами и громкими, стонущими мольбами сестры, обратившейся к Эбису — единственному богу, которого она знала и к которому взывала всякий раз, когда чувствовала себя настолько плохо, что даже не могла плакать. Жужжа, оса села на шею отца и впилась в него немилосердным жалом. Отец остановился на мгновение и хрипло задышал; Итиро наблюдал, как он краснел и хватался за горло в попытке вдохнуть, и быстро зажал сестре рот, чтобы та не позвала кого-то на помощь, и, закрыв ей свободной ладонью глаза, созерцал смерть в одиночестве. Быть может, им в самом деле явился Эбису в тот день, наконец вняв детскими слезам и громким просьбам.
Итиро недолго смотрел на мёртвое тело и вдруг ощутил, как на его волосы села оса, однако поднятый Фундзином ветерок не позволил ей ничего сделать, и она торопливо улетела в густо синевшие вечерние небеса, сверкая брюшком и крыльями.
Так или иначе, но они были спасены милостью высших сил. Итиро страшился, что однажды отец забьёт его насмерть; теперь же Итиро, подхватив потерявшую сознание сестру на руки, унёс её, а уже из побитой телефонной будки вызвал скорую помощь в парк имени Каору Авасимы. Этим же вечером к ним явились социальные работники — милая японская пара, и Итиро, будучи уже совершеннолетним, сумел взять опеку над своей маленькой сестрёнкой. Вместе они переехали в Лондонский район, вознамерившись забыть ужасную жизнь. Итиро усердно молился Тоёукэ бимэ, дабы даровала она им одежду, кров и еду, и вскоре отыскал работку — пыльную, тяжёлую, непосильную для его изношенного тела, однако он обязан был заботиться о сестре, которая в последние месяцы своей бедной жизни уже не вставала с постели. Он обращался к врачам, однако у них не было страховки и денег, чтобы оплатить лечение, а доктора из трущоб, где они жили в полуразвалившемся покосившемся домике среди стайки точно таких же, лишь разводили руками, будучи не в силах определить, что сталось с милой Нозоми.
В марте она умерла, прожив только год после смерти отца. Эбису не помог ей, но облегчил страшные мучения.
Итиро остался один.
Сёрен открыл глаза, но образ молодого убийцы с выкрашенными в насыщенные фиолетовый и зелёный цвета, изумительным образом ставшие единым и неразрывным целым, никуда не исчезал, продолжая упрямо занимать главенствующие позиции в голове.
Лишь затем сознание переключилось на юного Танаку Кейтаро — свежего, будто только распустившийся бутон, яркого, как крылья Monema flavescens, и искавшего духовного просветления в смене мировоззрения и миропонимания. Он и стал первой жертвой начинающего серийного убийцы четыре года тому назад, запав ему в душу, сам того не подозревая; его жёлтый шарф стал тем, что запало в сердце и душу. Итиро тогда небрежно бросил тело, и его бы, несомненно, быстро отыскала полиция, если бы не вмешался Джек, всегда благоволивший начинающим маньякам. Он перепрятал тело так, что его до сих пор не нашли, и оставил Итиро знак, который, как был уверен, тот расшифрует.
Что же, так и произошло. Само собой разумеется, Джек не раскрылся перед новичком, а приглядывал за тем издалека, приговаривая, что в Лондонском районе слишком мало активных серийных убийц, что это никуда не годится и что столь печальное положение дел стоит немедленно исправить, дав волю и дорогу юным талантам; Кикути был именно таким: необычным и запоминавшимся, пускай и имел поразительное сходство с Уильямсом.
Итиро принял помощь покровителя и сумел развиться: вторую, которую подсказал Джек, и третью его жертвы полиция не отыскала, а вот с Карлом Монсом он… провалился. Ещё до того, как Карла, собственно, нашли, Остерлинг понял, что его протеже сделал кое-что не так, и намеревался от него избавиться, решив вновь помочь с выбором будущей бабочки, хотя, конечно, не ожидал, что старший брат Ноа окажется настолько деятельным и стремительным; с другой стороны, это могло сыграть на руку, поскольку было и ещё кое-что, что вынуждало Сёрена действовать на скорость: он знал Карла Монса лично и не хотел допустить того, чтобы обнаружилась его связь с четвёртой жертвой серийного убийцы. Карл был предупреждением, которого нельзя было не понять.
Кикути Итиро должен умереть, но замарать свои руки кровью следователь просто не может.
В тот же момент его лицо перекосило от боли, и он опёрся двумя руками на стену и крепко зажмурился, ощутив, какой жуткой болью пронзило спину — в тех же самых местах, где убийца делал глубокие надрезы своим жертвам. Из его плоти, прорывая кожу и одежду, вырастали крылья; вот он улавливает их шумное движение и больше всего на свете боится обернуться и узнать, какие же они — жёлтые, как у Monema flavescens, или полупрозрачные, как у Praestochrysis shanghaiensis.
Утром следующего дня Остерлинг направился к матери Карла и попросил её позволения осмотреть комнату её сына ещё раз, более внимательно и желательно в одиночестве. Он знал, что искать и куда метить, и не прогадал, вытаскивая как следует спрятанные записи четвёртой жертвы серийного убийцы, которые позволили бы следователю сделать очередное «непонятное умозаключение»: теперь стало понятно, на какой главе «Реинкарнаций» остановился Монс в своё время — образ насекомых в реинкарнации, а также, исходя из дат, он мог бы невзначай заметить, что довольно короткую главу юноша изучал довольно долго, а после практически сразу исчез.
А ещё он мог соотнести эти даты с тем днём, когда исчез. Ещё он мог начать делать предположения о том, почему убийца изувечивал спины своих жертв. Мог сопоставить свои выводы с картинами Ноа Ворлога. Мог, наконец, плавно подвести окружающих к причинам убийств, чем и занялся, едва прибыв в участок. Сёрен заметил, что штат подчинённых ему сотрудников полиции, пришлось сократить, но на самом деле только порадовался: он страшно не желал привлекать внимание к этому делу и постарается сделать так, чтобы в газетах об этом написали необходимый минимум.
Прежде всего, как образцовый следователь, он должен был для начала отдать распоряжение заняться проверкой контактов Ноа, пускай и понимал, что это станет пустой тратой времени; с другой же стороны, у него появились те необходимые часы, за которые он мог сделать вид, что дошёл до первой разумной версии. В свидетели он выбрал, как и делал это ранее, доктор Айленд и офицера Мартина, которых сначала напугал своей настолько исключительной эмоциональной отрешённостью, какой никогда не наблюдалось ранее, а после, поколебавшись, изложил некоторые факты, особенно обратив внимание на тему полёта, заигравшую особыми красками на полотнах Ноа Ворлога, и на главу, на которой остановился в своё время Карл Монс. К сожалению, он не мог сказать больше, но знал точно, что былые жертвы также имели прямое или косвенное отношение к насекомым. Выпадал из общего ряда Ноа, да и по понятной причине: Сёрен этого сам захотел.
— …я думаю, стоит обратиться в отдел по защите животных и поднять все… необычные дела, в которых фигурировали насекомые. Мне кажется, убийца пытается отразить в своих делах некий цикл… как у бабочки, например: личинка, гусеница, куколка, имаго. У него наверняка есть некие временные рамки, по которым он определяет готовность своей жертвы умереть, или нечто в этом роде. Мне кажется, в прошлом он мог засветиться.
Остерлинг произносил последнее предложение крайне неуверенно, пускай и знал, что, обратившись в соответствующие инстанции, получит на руки дело, в котором будет фигурировать имя Кикути Итиро. Он знал точные год и месяц, но не показал, само собой разумеется, что знает гораздо больше.
— Ты можешь и ошибаться, — мгновенно возразил Мартин, едва только Сёрен произнёс последний звук, — это может быть что угодно. Может, это какой-нибудь властолюбец там, или визионер, или кто ещё…
— Штырь, на мой взгляд, символизирует жало, — невозмутимо продолжил гнуть свою линию следователь, — помнишь следы серебристой краски? Вряд ли она попала туда случайно.
— Осиновый кол, — парировал Мартин, а Сёрен с трудом сдержал усмешку: «Неужели все альфы мыслят в одном ключе и ассоциации у них сходны?».
— Осиновый кол имел бы другую форму, — следователь указал на фото штыря. — А это более похоже на жало. Если присмотреться, будет заметен некоторый изгиб, который определённо не мог появиться случайно, — он провёл пальцем по фотографии, точно очерчивая форму. — У нас есть только сорок пятый размер, необычный цвет волос и наиболее вероятная национальность… — задумчиво проговорил Сёрен, не отрывая взгляда от фотографии мумии. — Вопрос в том, был ли Карл первой жертвой. Он достаточно умело спрятан, и чувствуется, что у него уже наработана рука. Он точно знает, кого и что хочет.
— И всё же, — вмешался в неровное течение мысли Мартин вновь, — почему насекомые, а не птицы? В картинах Ноа…
Вместо ответ Сёрен протянул записи, которые делал Карл Монс с книги о реинкарнациях.
— Посмотри внимательно на даты записей. Если сравнить содержимое тетради с текстом книги, то можно заметить объёмные дополнения, которых не наблюдается в оригинале, а если дополнительно поинтересоваться, что ещё брал в библиотеке Карл, то можно сделать вывод, что у него больше не было на руках соответствующей литературы. В его комнате я также ничего не обнаружил, из чего можно сделать вывод, что либо он искал информацию в интернете, либо ему кто-то подсказывал со стороны, — Сёрен покусал губу и беспокойно нахмурился, столкнувшись с Мартином взглядами. — Я знаю, как это звучит со стороны, но пока что у нас есть крайне мало объективного, — он хмыкнул, припомнив, какие оперативные мероприятия распорядился провести в первые же часы после подачи заявления и какие результаты это всё принесло: абсолютный ноль.
— Думаешь, этот ублюдок говорил с Карлом ранее?
— Возможно. А может, и нет, — следователь передёрнул плечами. Внутри нехорошо похолодело, стоит вспомнить своё состояние перед повторным походом на завод. — В связах Ноа не обнаружили ничего подозрительного, хотя Тихонов говорит, что он почистил некоторую часть своей переписки, которую он постарается вернуть.
Они опять замолчали. «В каждом серийном убийце умер великий психолог», подумал про себя Сёрен, наблюдая, как хмурится и щурится Мартин, как вглядывается в материалы дела. Остерлинг же надеялся, что нигде не ошибся и не промахнулся. У него было намерение постараться придать следствию большую динамичность; к тому же, всегда было, на что отвлечь сотрудников полиции. Осталось только решить, что делать с Итиро, как освободить Ноа с наименьшим риском для себя. Пускай он уже имел кое-какое представление о Винсенте и сомневался, что тот решит отомстить следователю напрямую, всё же не хотелось, чтобы тот загорелся желанием разобрать весь ход расследование.
Несмотря на скептицизм Мартина, Сёрен всё же подал запрос на получение информации и, получив разрешение, направился в архив сам, прихватив офицера с собой, не обращая внимания на все его сопротивления, ставшие к концу дня весьма слабыми. Насколько мог Остерлинг судить, того в самом деле интересовала судьба несчастного омеги-художника, причём настолько, что он оказывался более чем способен не замечать весьма подозрительные детали.
За несколько часов кропотливой работы он отсмотрели немало дел, пока верное, наконец, не попалось в руки Сёрена. Он с трудом подавил торжествующую улыбку, спрятав её за усталостью и зевотой: в две тысячи втором году полиция арестовывала молодого человека по имени Кикути Итиро, которого поймали на поедании Praestochrysis shanghaiensis в парке имени Каору Авасимы, где этот вид охраняется.
Отредактировано Søren Arne Osterling (2 октября, 2015г. 20:49:27)
