Последней книгой, которую пытался прочесть Сёрен, был «Образ и суть реинкарнации в различных религиозных течениях», но ввиду непримиримых противоречий между ним, его желанием видеть мелкий шрифт и неприятными ощущениями, оставшимися после удачного спасения Ноа Ворлога (пускай и прошли почти два месяца), он так и не осилил: пожалуй, ему становилось физически дурно, стоило лишь поглядеть на тяжёлый том, так что «Реинкарнация» обрела постоянную закладку в начале главы, посвящённой насекомым.
Он и сейчас, движимый стыдом и бесцельным, разрушительным гневом на самого себя, силился разобрать слова, распадавшиеся на невнятные сочетания букв, вольно скользивших по искусственной бумаге, пока не прислушался к сторонним звукам в сорок восьмом доме по Бриджит-стрит.
То, что по лестнице кто-то поднимается и что этот кто-то именно Сэм, Остерлинг понимает сразу: стены достаточно тонки, чтобы слышимость стала максимальной, и шаги Келли мужчина узнает всегда, в практически любом состоянии, даже близком к коме, вот только его лучший и единственный друг об этом не знает. К тому же, у Ламьера потрясающий слух: он уже напряжённо замер перед дверью и наверняка почуял знакомый запах нагретой резины и свежей краски, от которого чихал в первые месяцы.
Он опирается рукой на стену, зажмуривается до боли и ярких пятен перед глазами, а затем стремительным шагом направляется в ванную комнату, если этот клочок, где тяжело разминуться с мокрым Ламьером, можно назвать столь гордым словом, и нашаривает в аптечке свои таблетки из безымянной упаковки. Выпивает залпом пригоршню, запив водой из-под крана, пока Сэм у двери обнимает извечно скучающего по ласке и жадного до внимания Ламьера, и ждёт несколько секунд — постоянно выдающий его тремор пальцев утихает, головная боль отступает на задний план, внутри будто разворачивается тугой узел, мешавший ровно и спокойно дышать, и Сёрен понимает, что теперь-то точно может улыбнуться. С трудом и слабо, но тем не менее. «Это не наркотик», лжёт он своему отражению в зеркале в который раз, тактично упуская из виду тот факт, что единственная разница между лекарством и наркотиком — в дозировке. На всякий случай мужчина умывает лицо и вытирается полотенцем, но полностью избавиться от влаги на волосах не торопится — в том и смысл, сделать вид, мол, решил умыться или что-то в этом роде, ничего криминального и необычного, только не смотри на меня укоризненно.
Ламьер заливается лаем на дверь ванной комнаты, указывая верный путь и выполняя команду «ищи», успевает отскочить в последний момент — пса бы точно зашибло дверью, не обладай он поразительной для своих-то лет реакций — и мчится обратно к Сэму, подпрыгивает, складывая на него ещё не до конца просохшие после длительной дневной прогулки лапы и вновь радостно слюнявя.
— Привет, — он улыбается осторожно и тепло, даже не позволяя хитрой заинтересованной проскользить во взгляде: бета что-то держит за спиной, к тому же, детектив уже слышал шуршание пакета или какой обёртки, не суть важно. Ему не нужно слов, чтобы объяснить, как он рад видеть Сэма, ему вполне хватает короткого слова и едва уловимого жеста: обычно Остерлинг не улыбается, поскольку в его жизни поводов для улыбок вообще набиралось мало, и Келли был среди этих самых причин ощущать счастье.
«Мы иногда спим вместе и делим одного пса на двоих, но так-то мы просто друзья, да, честное слово», думает Сёрен, прежде чем поцеловать Сэма, одновременно запуская пальцы в его жёсткие волосы, а свободной рукой коварно и мягко выхватывая свёрток, предназначенный известно кому. Судя по форме объекта, в пакет завёрнута книга, но неприятные мысли о «Реинкарнации» не мешают ему провести кончиками пальцев по шее и предплечью, не мешают приобнять и прижать к себе. Сэм тёплый и приятный, как никто другой.
Лишь затем мужчина отстраняется и с хищным видом распаковывает пакет. Название книги ему уже не нравится, равно как и автор — будь Сёрен сейчас немного в другом состоянии, он бы непременно вспомнил, но его память после принятия лекарства будто растянулась во времени и пространстве и походила на исписанную словами резину.
Предчувствуя неладно, он распахнул книгу на форзаце и начал читать:
— Сёрену Арне Остерлингу, — в тоне сверкает удивление, — моему преданному фанату… и верному ученику… — он замедлился и пристально, с недоверием поглядел на ухмыляющегося Сэма, — черпай и дальше рабочее вдохновение в моих… достоверных описаниях, — он остановился. —…всегда твой, Ричард Строук.
Повисла тишина.
Тишина продолжалась.
И продолжалась ещё, пока Сёрен не вздрогнул едва заметно всем телом и не уставился на Сэма нечитаемым взглядом.
— …что, мать твою?!
Во-первых, он не любил своё второе имя: только мать употребляла его и только она умела столь ласково произнести «Арне», чтобы её сын успокоился; «Арне» напоминало ему о жизни, которой он никогда не вернёт, и о самых лучших годах, вспоминать которые казалось подлинным кощунством. Во-вторых, он вспомнил, кто такой Ричард Строук, и вспомнил те самые «достоверные описания» — да, те самые, когда он исходился криками, что личинки на этой стадии разложения не могут завестись в теле мертвеца.
Немного не рассчитав силу и направление объекта, Остерлинг бросил книгу прямо в Сэма.

Отредактировано Søren Arne Osterling (28 августа, 2015г. 16:05:21)

Вторжения на личную территорию Сёрен обыкновенно воспринимал болезненно и всегда противился — чаще пассивным молчанием, периодически просьбами помолчать — любым попыткам себя разговорить на некие сторонние темы, однако без явной агрессии, которую позволить себе в силу ряда причин не мог; Сэм же являлся уникальным и исключительным человеком, нарушившим былые установки и предписания: ему можно было всё. Он имел право повышать голос на Сёрена, имел право теребить его за плечо, имел право делать всё, что угодно, если пожелает вывести своего друга-следователя из состояния, близкого к очередному припадку. Разрешение валяться на кровати, являвшейся на самом деле матрасом, и брать его вещи Остерлинг никогда не озвучивал, да и не нужно было.
Как ни странно, но ему понравилось впускать настоящего, живого человека в свой небольшой, укромный мир. К сожалению, посвятить во все грани своей личности, скрытые густыми зловещими тенями, насквозь пропахшими ложью и кровью, Сэма абсолютно точно нельзя, но кое-что показать ему получилось, и получилось гладко. Сёрен и не планировал раскрываться во всей красе, когда встретил этого человека впервые — во времена расследования смерти Габриэля Аддерли. Оказалось, можно подпустить человека к себе настолько близко. Оказалось, это даже не так страшно, как чудилось поначалу; он всё считал, что Сэм непременно догадается, почувствует, поймёт, но этого, к счастью, не случилось.
Сёрен какое-то время вертит в руках книжицу с самым независимым видом, раздумывая, что с ней сотворить далее, и свысока погладывая на глядящих на него Сэма и Ламьера, а затем улыбается скупо, будто всеми правдами и неправдами силясь предотвратить это движение мимических мышц; он всегда так делает — неловко, сжато, словно страшась показать подлинные чувства. Его друг знает, что последнее затяжное расследование кончилось не так уж и давно — этим и можно обосновать привычное зажатое поведение. Не то, чтобы за это время не совершалось убийств, краж и актов насилия, но все они раскусывались на раз-два, в отличие от иных неополисских серийных убийц.
В отличие от того, связанную с чьей деятельностью книгой Сэм без интереса повертел в руках и отложил. Остерлинг лишь незаметно скривился: не все оставшиеся ощущения сгладились, да и спина до сих пор нещадно болела.
— Вещдок, — медленно проговорил он, не отрывая пристально-туманного взгляда от томика «Реинкарнаций», но прежде, чем Сэм успел побледнеть, Сёрен улыбнулся — на сей раз широко и искренне. — Шутка. Эта книга связана с августовским делом… — вспомнив подробности, следователь беспокойно нахмурился и стрельнул взглядом в сторону балкона, где хранились многие коробки с материалами минувших расследований. Он не хотел погружаться в работу вновь, не хотел вспоминать о ней сейчас и мог только молиться о том, чтобы в Нео-Лондоне не произошло ничего такого, что потребовало бы его немедленного вмешательства. — …но неважно, — торопливо проговорил Сёрен и ненадолго замолчал, перестав вертеть книжицу Ричарда Строука — совершенно точно один из тех самых популярных детективчиков, которыми забиты полки книжных магазинов и которые не знают реалистичности, и чей главный герой — беспардонный детектив, не ведающий порядка расследования.
Он присел рядом с Сэмом на матрас — на пол, если называть вещи своими именами — и, только на одно мгновение притормозив, что-то явно обдумывая, самым подлым и неожиданным образом огрел того подушкой по голове. Ламьер взволнованно подскочил и дважды обернулся на месте, оглушив обоих бет своим громогласным лаем.
— Это война, Келли! — сквозь смех и собачий лай прокричал он, навалившись всем телом на Сэма и нанося быстрые и точные удары. Впрочем, он не прикладывал практически никакой силы, боясь нанести своему другу какой-либо ощутимый вред и потерять контроль над своими действиями: заливать свою постель кровью не шибко-то хотелось. Ламьер вцепился в штанину своего хозяина, не прокусив, впрочем, ткани и кожи тем более.
К счастью, Сэм всегда может найти, чем ответить: в последнее время у Сёрена водилось дополнительное «оружие» для подобного боя.