Глупый мотылек
Догорал на свечке.
Гражданская Оборона - Отряд не заметил потери бойца

Сентябрь.
Казалось, что серые свинцовые тучи исчезли, освободив от своих грузных оков холодно-далёкое небо, что тёплое ласковое солнце вновь осветило обманчиво-прекрасным светом землю, впитавшую в себя осеннее дыхание, погрузившуюся в спячку под тёплым покрывалом луж и грязи, сокрытой под золотом и багрянцем опавшей листвы.  Скорбная пора обратилась в пору оживления, пробуждения. Пусть твердят иные люди, что Осень - меланхоличная дама, разряженная в пёстрые одеяния, что льёт слёзы над умершими, истлевшими, но всё ещё незабытыми, ступая тонкими маленькими ножками по гниющей листве. Нет, она не такая... не такая... Осень - ветреная девица с огненно-рыжими волосами, использованная солнцем, любимица ревнивого ветра, бросившего к его ногам всё драгоценности хмельной природы. Своенравная милая Осень...
Именно Осень свела его с доброжелательным дружелюбным омегой Риком Лански, ставшим впоследствии его хорошим другом. Весёлый громкий весельчак вынудил замкнувшегося в себе юношу покинуть скорлупу собственных страхов и переживаний, оставить четыре стены квартиры, в которых тот скрывался от враждебного, как казалось ему, мира. Смех и веселье, его странные идеи и задумки и дурманящий запах рома. Пожалуй, Рик стал его панацеей, его солнцем, что согрело, помогло приобрести уверенность после чёрной полосы его жизни: потеря дома, встреча с Зеннхайзером, ссора с Винсентом, обманутые надежды, подаренные Киараном – всё это, казалось, обратилось в сыпучий песок, более сковывая стальными оковами мысли омеги. Он ещё жив, он ещё может смеяться и быть счастливым…
События прошлого постепенно слабели, тускнели. Лица недругов и вовсе стёрлись и памяти юного омеги. Кто желал ему зла? Не вспоминать их, забыть, не ворошить прошлое, пусть желтеет и падает в грязные лужи, пусть гниют, унося за собой жизнь увядающую, умирающую, чтобы затем дать жизнь новую. Нельзя зацикливаться в железной клетке страхов, воспоминаний.
Если Рик стал тёплым, но далёким недосягаемым солнцем, способным лишь осветить и согреть, то надёжной опорой и помощником стал преподаватель ГУДН – Владилен Даньяров.
После того, как омега вернулся к учёбе,  Владилен помог ему разрешить проблемы с ректором университета; оный дал студенту второй шанс, не исключив его из образовательного учреждения, однако отправил омегу в академический отпуск, посчитав, что беременный худощавый болезненный парнишка не сможет продолжать посещать лекции, а если с ним что-либо приключится, то университет не желает брать на себя ответственность за дурную голову Стевича.
Так, отучившись лишь один месяц на втором курсе лингвистического факультета, серб был вынужден уйти в принудительный отдых. Несмотря на то, что сей факт огорчил серба, всё же сам он понимал, что подобные меры только положительно скажутся на его здоровье, а главное – на здоровье его ребёнка. Время летело стремительно быстро, изменения, происходившие в его теле, несколько пугали его. Неопределённость грядущего тяжёлым камнем легла на сердце. Что он будет делать, когда подойдёт срок? Надо лечь в больницу, нужно накопить средств, нужно взять больше работы. Однако найти нетрудную работу для омеги, не требующей физической нагрузки, бесконечной беготни, при этом без документа о высшем образовании, было невозможным. Отлично понимая, что Грэхэм Ной навряд ли пойдёт на уступки, позволив студенту взять работу на дом, а скорее всего просто-напросто уволит его, найдя сотню причин, аргументирующих его решение, Стевич даже не надеялся прокормиться работой редактора.  Остаться без работы… но на что жить? Как жить, когда ты один, совершенно один, когда собственная семья от тебя отвернулась? Какое право он имеет принимать финансовую помощь от Рика Лански, от такого же ребёнка, как и он сам, ещё не окончившего образование. У того нет лишних средств для  содержания глупого проблемного омеги, не способного позаботиться о себе сам. Да и могут быть? Он солнце, он светит, греет, дышит и живёт. Не усидит на месте, нет,  ему нужно двигаться, спешить жить, а сербу… а сербу не угнаться за ним. Только бы не потерять его руку, что так крепко сжимает запястье… как тогда, когда рыжеволосый парень вспышкой вторгся в его жизнь, озаряя сгустившиеся над головой мрачные тучи. Возник и спас… Приятные теплые воспоминания, которые портит горестное осознание своей слабости, никчёмности, неприспособленности к этой жизни. Он словно паразит… живёт, пока кто-то о нём заботится, помогает. Так неправильно! Он изменится, он исправится, он докажет им всем, что может… И пусть Рик остаётся солнцем, пусть… Мстислав не попросит его помощи, он станет лучше, станет сильнее… достойным того, чтобы быть рядом с Лански, быть его другом, а не обузой.
И, быть может, сии думы ни к чему бы так и не привели, оставив юношу стоять на исходной точке, если бы в его судьбу не вмешался Владилен Даньяров. Понимая, что юноша не примет финансовую помощь, зато согласится поработать у него, отрабатывая полученные средства, Влади решил поступить хитро и незаметно для омеги помогать ему. Помощь подобного рода Даньяров считал более правильной и полезной для отчаявшегося мальчика, ведь осознание того, что ты получаешь что-то благодаря своим силам, благотворно повлияет на неуверенного мальчишку, придаст ему уверенности в том, что он может добиваться поставленных целей, что он не пропащий, что рано ставить на себе крест.
Вопрос денежных средств, всегда стоявший особенно остро для Стевича, являлся одним из болезненных, неприятных. Ему не хотелось, чтобы его тёплые отношения с кем бы то ни было хоть как-то касались подобного, однако от реалии современного мира не уйдёшь. Не в силах обеспечивать себя сам, омега был вынужден принимать косвенную помощь Владилена Даньрова. Стевич устроился к нему в качестве помощника, проверял сданные работы первокурсников, помогал с заполнениями отчётов. Нередко Владилену приходилось брать работу на дом, чтобы позволить юному омеге избежать посещения университета, встреч с одногруппниками и лишних допросов.
Стевич был благодарен Влади за помощь, им оказанную. Пожалуй, он был слишком во многом ему должен. Изначально столь лояльное отношение вызывало подозрение, отчего Стевич не стремился принимать, так называемые, поддачки и послабления от Даньярова ещё во время учёбы на первом курсе. Вечно строгий и серьёзный преподаватель не ругал его за невыполненные домашние задания, разрешая занести позже, за пропуски. Обернулось всё это внимание со стороны преподавателя просьбой остаться после пар. Насторожила ли такая просьба? Нет, Владилен никогда не вызывал в нём опасений, напротив, Слава считал, что этот человек, несмотря на свою сдержанность и строгость, по сути не является плохим и злым. Тёплая беседа, в результате которой Стевич узнал Даньярова не только как хорошего требовательного специалиста, но и как человека, с которым они были так похожи. Два бесконечно одиноких, замкнутых в себе человека, сокрывших в душе обиду и озлобленность. В тех самых пор Слава почувствовал,  что в этом мире есть тот, к кому он может обратится, с кем может поделиться своими мыслями…

Необходимо было в скором времени обратиться в клинику для обследования.  Спокойный и размеренный образ жизни положительно сказался на состоянии омеги. Более не опасаясь тех людей, с которых считал своими недругами, расставшись со своей нервной напряжённой работой на месяц-два, серб ощутил себя свободнее, счастливее. Вероятно, на пользу пошло ещё и то, что он перестал видеть Ноя.
Однако… здесь следует поговорить немного обстоятельнее. Стевич сохранял  свою неприязнь к Грэхэму Ною, считая, что этот грубый человек, насквозь пропитанный едким запахом никотина, но одна из их последних встреч породила в его душе зерно сомнения, связанных с тем образом, который сложился в голове Славы. Может, Ной не такой плохой? Ведь он тогда, когда они остались одни, когда Стевич сдал необходимую работу, не был с ним слишком строг, не ругал и не отчитывал, а напротив… И чем объяснить тот его поступок? Зачем он укрыл омегу своим пиджаком? Разве стал бы так делать начальник, который терпеть не может безответственного подчинённого? Так странно… так сложно. Серб боялся ошибиться в своих доводах. Нет, лучше остаться прежнего мнения о Ное, так будет безопаснее, нежели отыскать в  нём человечность и предполагать, что он может быть добрым и сострадательным… Нет и нет.
Лучше отдохнуть от редакции, от университета, от Грэхема Ноя и Криса Лореллейна – ото всех и сосредоточиться всецело и полностью на одном человеке, уже существующим, но ещё не явившемся в этот мир.
Есть культуры, в которых принято считать возраст ребёнка не со дня рождения, а со дня его зачатия. Стевич улыбался всякий раз, когда в голове вновь возникали эти странные мысли, эфемерные, лёгкие, почти прозрачные. Жизнь – поистине чудо,  удивляющее всякого, кому пришлось так тесно с нею соприкоснуться, увидеть, почувствовать её зарождение: как из неживого образуется живое, развивается, растёт… Серб опускал руку на свой живот, задумываясь о том, что скоро его линия жизни тесно переплетётся с линией жизни другого человека, столь близкого, родного, что связь с ним не сотрёт безжалостное время, не ослабит расстояние. Они уже так тесно связаны, являя собой единое существо, единую жизнь, расцветающую всё более и более, чтобы, достигнув акме, явить в этот мир новое существо, хрупкое, слабое, беззащитное. Нет, он не позволит этому ребёнку познать такое детство, которое испытал он. Пусть он будет счастливым, пусть много улыбается и смеется, наблюдая за тем, как дышит и живёт природа, как проносится время, извечно опаздывающее куда. Жить, жить, жить.
Стевич вздрогнул, приподнимая ткань мешковатой футболки, подаренной ему Владиленом,  рассматривая свой живот.
- Я люблю тебя… и во всем этом свете у меня есть ты… прости меня… прими меня… - Стевич провёл кончиками пальцев вдоль живота. Нечто родное близкое, и при этом столь таинственное, неизвестное.

25.09.2015 – 2.10.2015.
Мстислав рано утром, часов к восьми утра, двадцать пятого августа получил от отца сообщение, в котором оный сообщал о семейном ужине, что должен был состояться сегодня вечером. Подобное извещение означало, что Владимир желает, чтобы блудный сын сегодня вернулся в отчий дом. Подобное желание нередко имело ряд причин, явно не связанных с отцовскими чувствами или переживаниями Стевичей об их неоперившемся птенце. Вероятно, Стевичи приняли решение по поводу того, что же сделать с юношей.
Столь томительные формальности. Классический костюм, который ранее мешковато висел на омеге, теперь сел на него, словно его и сшили на него. Мстислав приблизился к зеркалу, застёгивая пуговицы на белой рубашке. Отдых действительно пошёл ему на пользу: болезненная худоба и круги под глазами исчезли. Теперь он выглядел куда здоровее, вероятно, даже немного прибавил в весе. Улыбнувшись, Мстислав пригладил свои чёрные немного вьющиеся волосы. Тонкая ткань рубашки обтянула выпирающий животик, грозясь расстаться с пуговицами.
« Может… стоило надеть футболку? К чему эти формальности… Я не…» - но мысли оборвалась иной мыслью: «Да он не станет меня слушать. Надо… значит надо».
Как давно он не был в доме? И не вспомнить. Не важно. Всякий раз, отправляясь в эту змеиную яму, которую ему нужно было тепло и нежно называть родным домом. И сейчас, подъезжая к особняку Стевичей, серб выдохнул, жмурясь:
«Я… дома… дома… Лишь бы только быстрее уехать…»
Мстислав подпёр ладонью лицо, смотря из окна машины на мелькающие сбоку дороги деревья сада, в котором он любил проводить время когда был ещё совсем маленьким. Вместе с ней. Серб прикрыл глаза, вспоминая невысокую стройную молодую женщину, чьё бледное тело сковывали тонкие ткани шёлка. Цвет её глаз… светло-голубой, словно небо, такого цвета было и её платье, чёрные вьющиеся локоны, спадающие лентами с отблеском по нагим фарфоровым плечами. Она улыбается, протягивая к нему свои тонкие руки, зовёт к себе.
«Слава! Слава!»
Серб бежит к ней, прислушиваясь к любимому родному запаху цветущей вишни, торопясь скорее коснуться её рук, прильнуть к груди, прячась. Глаза такие ясные… голубые… сокрывшие  в себе кусочек неба.
- Мама…
Машина остановилась. Сладостная пелена видения растворилась, перенося сознание в липкую слякоть реальности. Серый дом, серые стены, мертвенно-серые глаза отца. Серые глаза Стевичей. Серые лица. Серые улыбки. Всё здесь слишком серое…
Семья… Семь я… какое интересное слово, как особое звучание. Нечто тёплое, родное, приятное должно отзываться в нем, согревая душу, как пристань, где можно укрыться от бури, как станция, что скроет от ненастья, заставшего путника в дороге. Почитать семью: семья - главная ценность в жизни. Ты принадлежишь ей всецело, ты есть её звено. Все твои мысли, чувства и поступки – всё принадлежит этому ненасытному хищнику, плотно сковавшего тяжёлой цепью людей, гордо носящих фамилию «Стевич». Истины, которые вдолбили в его сознание ещё в детские лета, те аксиомы, которые не нуждаются в доказательствах. Прими на веру, почитай, как некий суррогат религии, наслоившийся на такой же суррогат православного учения, который сербы блюли с такой строгостью. Стремясь сохранить свою культуру, этническую принадлежность, они совершенно замкнулись в  своих косных убеждениях, создав из них стальные рамки, выход за которые был невозможен – нельзя, табу, наказуемо. Подчинись, смирись. Было в этом нечто языческое – в этом слепом почитании культа предков, в этой безосновательном убеждении в правоте тех, чьи лица избороздили морщины, а волосы стали сребренно-белыми. Возможно, отчасти именно такой способ существования сделал невозможным культурную разбавленность, её постепенное ослабление, стирание за счёт диффузионных процессов, однако каждый её приверженец так или иначе сталкиваться с тем фактом, что культурные постулаты и требования, чётко прописанные в родовой книге семьи, нередко становятся препятствием в их попытках прижиться в этом новом обществе. Неополис развивался, так или иначе некоторые предрассудки канули в лету, и жизнь омег стала намного свободнее, независимее, однако Стевичи всё ещё сохраняли строгую иерархию, во главе которой обязательно должен был быть альфа-мужчина.
Мстислав горько усмехнулся, следуя за дворецким по длинному холодному коридору. В этом доме всегда было невыносимо холодно… Его мысли то и дело прерывались, когда нужно было ответить на приветствие прислуги. Он ловил на себе недвусмысленные взгляды, зная, что станет сегодня предметом их шушуканий, будучи в таком положении. И снова стыд… хоть он и зарекался, что более никогда не будет стыдиться своего ребёнка, своего положения, своего одиночества, а напротив, обратит в свою гордость, выказывая другим силу своего характера. Пусть один, пусть ещё так юн, но он сможет обеспечить хорошей жизнью себя и своё дитя.
Омегам предписывалось беспрекословное подчинение. По правде сказать, среди многих семей диаспоры данное правило сильно выцвело, потускнело. К примеру, те же Раевские, где госпожа Раевская, будучи женщиной-омегой, является властной и горделивой особой, не дающей воли мужу, то же самое касалось и Полонских, которые отчасти утратили свои славянские корни, сильно смешавшись с другими этносами, стали представлять собой некое сложное образование, что чёрт ногу сломит, чем и как живут они нынче. И только Стевичи пытались соблюсти данный завет предков. Вероятно, причина данного явления крылась в том, что во главе семьи стоял Сильвестар, озлобленный и сухой старик, за которым смерть (назло всем жаждущим наследникам – охотникам до власти и его состояния) не хотела наведываться в гости. Слава знал, что пока Сильвестар жив, ему навряд ли удастся жить тихо и спокойной среди Стевичей. Злобный старик словно задался сознательно целью устранить внука, которого считал позором семьи и которым упрекал своего любимого сына Владимира.
«Беспрекословное подчинение…» - пронеслось в голове омеги. Ведь он уже нарушил это правило, значит, его не простят. Серб опустил голову, смотря на свои ноги. Голоса, сухие приветствия. Люди как тени, лица как стены, речи как скрипы и взгляды как иглы. Снова погружаясь в свои мысли, серб только сухо односложно отвечал, когда к нему обращались, спрашивали о чём-то, или и вовсе ограничивался лишь кивком головы. Чем меньше здесь он будет раскрывать рот, тем безопаснее для него произойдёт сей ужин. Это он уже давно уяснил для себя…
Почему же он не мог просто подчиниться? Ведь его мама была именно такой. Тихой грустной женщиной, которая, казалось, и вовсе не обладала даром речи, поскольку говорили так редко, так тихо, что многие слуги и не слыхали её ни разу в своей жизни. Мстислав помнил лишь всего несколько слов, которые она ему произнесла. Остальные стёрлись из предательского разума, вытеснены словами иными – грубыми, резкими, сухими и холодными. Речи отца.
Почему он не был похож на мать? Почему не был так тих и покорен, почему что-то внутри него, на самом дне души выражало протест против сложившейся системы, против змеиного гнезда, который Стевичи гордо называли семьей? Почему… Почему он не хотел терпеть жестокость, насилие и унижение, ведь его мать терпела, не смея сетовать на свою судьбу. Они принимала всё, что давал ей Владимир: будь то пощёчина или ненавистный поцелуй. Почему он не такой, как она? Почему он хочет сопротивляться, убегать прочь? Почему его сердце разъедает обида, озлобленность и ядовитая ненависть, обратившаяся в горячую желчь? Потому что… его отец был ужасным человеком.
А он? Он тоже ужасный человек?

Удивительно, как один вечер может разрушить былую уверенность в том, что жизнь начала налаживаться, что впереди светлый и чистый путь без преград и страхов…
Безусловно, это приглашение на ужин было неспроста. Причина выяснилась из  реплик, которыми Стевичи перекинулись во время, так называемого, ужина. Особенно много сегодня говорил дедушка Славы, посыпая его столь явными оскорблениями, что сербу хотелось провалиться под землю, сбежать, закрыть уши, лишь бы только не слышать его, не слушать. Как больно ранят порой слова, больнее лезвия ножа, впиваясь в сердце, до крови, до наворачивающихся на глаза слёз, да острого кома в горле, накатывающего вместе с рыданиями. Проглотить, сдержать их в груди, молчать, не издавать ни звука, не отводить мертвенно-серых глаз от дедушки, сверлить его стеклянным бессмысленным взглядом.
«Позор. Посмешище. Стыд», - слова отголосками врывались в сознание, терзая. Только бы кончилась эта пытка, только бы… Серб сильнее сжал в руке вилку, ловя себя на остром желании закричать, лишь бы только он замолчал, не произносил более ни слова. Едкая головная боль стачивала виски. Молчи, терпи…
Однако последние слова окончательно расстроили нервы омеге, отчего тот резко поднялся, окинул взглядом сидящим ему родных-чужих людей, змей с фамилиями Стевич и тех, кто так или иначе с нею связан, намеренно устремляя взгляд в глаза каждого сидящего,  пытаясь найти хоть в ком-то сострадание, жалость или хотя бы неодобрение, несогласие со страшным решением. Но никто… абсолютно никто! Серб пошатнулся, вцепившись в край стола, чтобы не упасть.
Чьи-то руки, голоса. Сидящие слились для него в однородную серую массу, зашумели, загудели своими голосами, в то время как нарушитель спокойствия был удалён. Ощутив, что кто-то подхватил его на руки, Слава всхлипнул, давая волю скопившейся боли, когда уносивший его прочь из зала, повернулся к этим змеям спиной, удаляясь. Сеть извивающихся коридоров и пустая холодная комната. Когда его положили на кровать, Стевич пришёл в себя, схватился за руку человека, прижал её к своей щеке, поднимая мутную серость глаз на «спасителя».
Владимир нахмурил брови, опускаясь на край постели, всматриваясь в лицо сына. 
- Я не хочу, не хочу! – задыхаясь, произносил омега, вздрагивая от страха, от приступа рыданий, нехватки воздуха в лёгких.
- У тебя нет права высказывать свои желания. Ты здесь никто, - сухо проговорил отец, пытаясь убрать от себя тонкие холодные руки ребёнка, - ты опозорил нашу семью своим поведением. Ты не достоин носить эту фамилию, и ты ещё смеешь показывать характер и не соглашаться? Из тебя выскоблят эту грязь, - Владимир схватил сына за подбородок,  рассматривая заплаканное юношеское лицо. Повзрослел, стал очень похож на нее…
- Позор.
Владимир поднялся, освобождаясь от рук сына, и покинул комнату. Решение принято: ему сделают аборт, и спустя месяца два сосватают за Раевского младшего, получив хороший выкуп, сбыв несносного омегу в чужую семью. Такого плана действий предлагал придерживаться брат Владимира, отец же настаивал на избавлении дома от проблемного мальца. После высказываний старшин семьи, Стевичи принялись наперебой делиться своими суждениями и мыслями насчет судьбы наследника, в конечном счёте, поделились на три лагеря: первые приняли позицию Сильвестара, вторые его старшего сына, третьи же предпочли сохранить нейтралитет. По возвращении Владимира бурная дискуссия утихла, предоставив возможность высказаться владельцу предмета спора - отцу омеги.

Мстислав проснулся рано утром, как только под окном защебетали неугомонные птицы и ночная мгла спала с сада, окружающего дом. Невыносимо сильно болела голова. Поднявшись с постели, серб огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить события вчерашнего дня. Резкой вспышкой возникли в его голове оные, сковав сердце страхом. Не помня себя, он бросился собирать свои вещи, то, что нашёл в этой комнате, что не взял ещё с первым уходом из сего места. Наполнив рюкзак, серб поспешил покинуть особняк, избегая встреч даже с прислугой. На удивление никто не воспрепятствовал его побегу. Встречающаяся прислуга лишь здоровалась с ним, кивала головой, проходя мимо по своим домашним делам. Поскольку Сильвестар вставал рано утром, то и всей прислуге приходилось быть на ногах ни свет ни заря.
Снова витиеватая цепь коридоров, холл и желанная входная дверь, которую перед ним распахнул дворецкий, предоставляя возможность покинуть дом. Серба удивило подобное. Почему никто не стремится его задержать, если вчера было принято решение о его дальнейшей судьбе? Странно.
Но не было времени думать, нужно было поспешить к монорельсу. Уехать… уехать как можно дальше. Но куда? Сначала нужно к себе домой, забрать вещи, а затем к Владилену. Нужно попроситься пожить у него несколько дней. Бог весть, что удумали Стевичи. Нет… пусть лдучше не знают, где с ним и что с ним. Сбежать от них, спрятаться. 
Слава прислонился щекой к стеклу, рассматривая мелькающие деревья, дома и тени, похожих на людей, людей, похожих на тени. Достав мобильный телефон, серб улыбнулся, спешно набирая сообщение Рику:
- Здравствуй… как ты поживаешь?
Стевич вновь перевёл взгляд в окно, в котором мелькали здания, деревья, люди, фонарные столбы. И всё кажется таким чужим и бледным, а нечто тёплое и родное сосредотачивается в маленьком кусочке стекла, изнутри подсвеченного, где всплывает текст, набранный тем, кто тебе очень дорог.
- Рик, я ездил к родителям. Всё не очень хорошо прошло…
Серб принялся печатать студенту  сообщение о событиях, произошедших с ним за полмесяца в спешке, не обращая внимания на опечатки, словно опасаясь, что не успеет «сказать» всё то, что наполняет сейчас его мысли. Он хорошо знал, что если будет печатать медленно, задумываясь над каждой фразой, выискивая тавтологии и опечатки, то в конечном счёте отправит Рику сухое холодное сообщение, констатирующее факты… Нет, ему хотелось поведать рыжему всё в мельчайших деталях.
Пока серб с таким увлечением печатал Рику, обмениваясь с ним своими переживания,  он и не заметил, как зарядка на его телефоне сократилась вдове, а поезд  остановился на нужной станции. Опомнившись, Слава схватил свой рюкзак и небольшой чемодан с необходимыми вещами на первое время, поспешил покинуть транспорт.
Все эти приготовления отняли слишком много времени. Метания из района в район, двухчасовые путешествия на поезде, затем ещё на монорельсе. Стевич выдохнул, осматриваясь; он вспомнил, что с самого утра и крохи в рот не брал. Голод скручивал желудок. Твёрдо решив, что поужинает только тогда, когда доберётся до Владилена, серб прошёл мимо ларька, завлекающего соблазнительным аппетитным запахом. Если он остановится на перекус, то придёт слишком поздно к Влади, а тот очень не любил, когда поздно вечером тревожат его покой.
«Он получил моё сообщение? Странно, ничего не ответил… может не заметил?»
Мстислав остановился на пешеходном переходе, придвигая к себе ближе чемодан. Звонок телефона заставил Стевича отвернуть от пешеходного перехода и побрести к светофору, став активатором знания, хранящегося в памяти: о вспомнил, что тем путём, которым собирался идти до Влади, не пройдёшь, поскольку улицу загородили, производя строительные работы. Пришлось обходить, делать лишний круг. Мстислав достал телефон, отвлекаясь на него, разблокировал, выясняя причину звона: пришедшее сообщение от Влади. Серб открыл сообщение, испытывая в душе смутное едкое ощущение страха. Возможно, Даньяров не согласится его приютить на некоторое время. Наверняка будет против. Вцепившись взглядом в строки, в которых преподаватель извещал, что находится не дома, серб вздрогнул, продолжая движение, не осознавая этого.
«Его нет дома? Уехал? Нет… нет… нет…»
Мстислав зажмурился, а дальше… Вспышка боли, сменившейся другой, ещё более острой. Удар и за ним ещё удар. А дальше… а дальше глухая бездна беспамятства.
Сквозь едкую дымку голоса. Чьи голоса? Неизвестно. Головная боль точит виски, расползается по всему телу, сковывает, не позволяя пошевелиться. Приоткрыв глаза, Мстислав перевёл взгляд на сильный источник света. Белая лампа. Ниже капельница. Трубка. И люди в белых халатах. Что-то говорят? Что-то…
«Я… умру? Здесь… мама… Мама, мне очень больно…»
И снова забытье.

5 октября 2015 года, утро.
Мстислав с трудом приоткрыл глаза, всё ещё не ощущая себя, словно находясь где-то на грани между жизнью и смертью. Дышишь, значит, живёшь, но отчего тогда всё тело – от пальцев ног до головы не слушается, не подчиняется, словно плотно приковано к постели, словно он стал отдельной аморфной субстанцией, не в силах более владеть материальным. Гадкое состояние.
Мутные серые глаза устремились к белым стенам. Слишком стерильно-чисто.
Мстислав вздрогнул, силясь пошевелиться, припомнить, что произошло.
- Так бело… как тогда…
Стевич шумно выдохнул, цепляясь взглядом за стены, вздрагивая
- Что…
Резкая боль прервала его попытку подняться, пронзив тело, словно электрический разряд. Прикрыв глаза, давя болезненный стон, серб запрокинул голову, судорожно хватая губами воздух.
- Кто-нибудь…
Дверь в палату  отворилась и вошла молодая миловидная девушка, вероятно,  медсестра.
- Доброе утро, мистер Стевич. Как вы сегодня себя чувствуете? Голодны?
Улыбчивая девушка всё продолжало настойчиво задавать Стевичу вопросы, получая на них весьма скудные по содержанию ответы. Мстиславу ещё трудно было говорить, но девушка, похоже, не преследовала цель получить какую-то информацию от Стевича, скорее она заставляла его реагировать, думать, вспоминать.

Как долго эта девушка пробыла здесь? Неважно… всё вдруг стало таким неважным, блёклым. Кусочки воспоминаний пазлами складывались в голове, воспроизводя картину произошедших с ним событий. И, кажется, что нет сомнений в том, что всё это реальность, что произошло несчастье, а нынче ничего и не воротишь, но в сердце всё же тлеет лучина надежды на то, что происходящее является лишь страшным сном, который должен закончиться, стоит только себя ущипнуть. Но… сколько не щипай себя, сколько не озирайся по сторонам, уповая на рассеивание пелены сновидения, ничего не происходит. Ты здесь и сейчас. И пред тобою сухие факты, с которыми ты должен смириться, принять их и… жить?
Рыдания душили. Слезы скатывались по бледным бескровным щекам омеги. На дне… снова он скатился на самое дно жизни… не выбраться…
К чему было всё это движение? К чему были попытки измениться, исправиться? Доказать им всем, что ты можешь, ты сильный, ты справишься… К чему эти томительные часы размышлений о том, что растворилось за мгновение… К чему такая жизнь?
Задыхаясь, Стевич вздрагивал, опуская ниже голову, наклоняясь вперед, чтобы ещё острее чувствовать боль от шрама на животе, чтобы ещё острее осознавать свое умерщвление.
Когда силы иссякли, а слёзы кончились, остались лишь слабые вздрагивания, сотрясающие бледное тело омеги и мысли, ядовитые, словно ртуть, тяжёлые, словно свинец.
Бесполезно… всё бессмысленно… абсолютно всё….
Какие-то люди в его палате. В белом. Мстислав бессмысленно впивался в них взглядом, не думая, не понимая, кто это, зачем пришли, не слыша их голосов.  Больно…больно… невыносимо больно.
Омега успокоился, когда ему вкололи успокоительное, вновь погружаясь в тяжёлый сон без сновидений.

5 октября 2015 года, позже.
Когда омега вновь пришёл в себя, то он снова увидел эту девушку, аккуратно вносившую поднос с лекарствами.
- О, мистер Стевич, вы уже проснулись?
Она улыбнулся, внимательно наблюдая за тем, как омега отреагирует. Не дождавшись никаких слов, она решила исполнить то, зачем сюда пришла, чтобы затем вновь предпринять попытку вернуть больного в чувства.
- Вот, выпейте таблеточки.
Мстислав послушно выполнил просьбу, не осознавая своих действий, не сводя мутной ртути серых глаз с незнакомки. Она вновь что-то говорила… Но до сознания омеги донеслись лишь последние слова: «посетитель к вам». Лишь только на мгновение показалось, что во взгляде омеги сверкнула искра, но слишком быстро та оказалась утопленной в двух мертвенно-серых озёрах глаз.
«Владилен? Рик? Кто? Отец? Кто же… помогите мне… помогите мне…»
Девушка покинула палату, оставляя Мстислав наедине со своими острыми, словно иглы, мыслями, терзающими затуманенное продолжительным тяжёлым сном сознание.
Тихий едва слышимый стук в дверь. Мстислав перевёл взгляд к источнику этого звука, всматриваясь. В палату зашёл мужчина, незнакомый ему.
Стевич невольно вздрогнул, ощущая смутное дежевю:
- Кир? Киаран… это ты?
Присмотревшись к мужчине, омега вздрогнул. Как он мог так ошибиться. Как он мог спутать. Это было так давно. Он также лежал в больнице, он отчаялся, но тогда появился он… странный незнакомый мужчина, протянувший к нему руки, обещавший подарить ему счастье. Обещавший… и исчезнувший. Вздрогнув, Слава закусил губу, ощущая, как ком подступил к горлу, предвещая рыдания. Нельзя… Нельзя более.
«Ошибся? Не знаю его… не знаю…»
- Как ты… себя чувствуешь?
Впившись взглядом в незнакомого человека, серб молчал, не понимая, кто он и зачем пришёл к нему. Но в сознании возникли слова, сказанные медсестрой: привёз мужчина. Это тот, кто помог ему, кто оказал помощь, когда его сбил автомобиль?
- Вы… в-вы… помогли мне? Вы… вы спасли меня... не позволили моей никчёмной жизни оборваться… - тихо, едва слышно проговорил Стевич, - спасибо вам…
Мстислав взглянул на цветы, но на них его взгляд задержался лишь на долю секунды, затем вновь устремился к лицу мужчины. Этот незнакомец заставил его разогнать едкий рой мыслей в голове, поддаться любопытству.
- Не очень хорошо… живот болит… словно из меня всё вырезали, набили соломой и зашили… больно. Не хочу… не хочу, чтоб было больно… - дрожащим голосом проговорим омега, ощущая, что близок к тому, чтобы вновь заплакать. Нельзя… нельзя выказывать свою слабость при чужих людях.. Нельзя позволять себе быть слабым…
Мужчина внезапно опустился на колени перед постелю серба, заставив того вздрогнуть:
- Что вы… - но Стевич не успел  договорить, прислушавшись к словам незнакомцам.
Недоумение на лице омеги сменилось иным выражением лица, странным, неопределённым, правильно сказать, что эмоции и вовсе исчезли, более не касаясь его мимических мышц. Линия губ, стеклянный взгляд мертвенно-серых очей, прикованный к мужчине, болезненная бледность, словно слова мужчины вынули жизнь из ослабевшего тела, умертвили душу, оставив лишь холодный фарфор плоти.
- Расскажите мне, что произошло.
Мстислав не сводил взгляда с незнакомца, ощущая, как к его сердцу подступает злоба. Вот перед ним виновник его падения. Вот тот, кто опустошил его, забрал из него жизнь, разорвал на мелкие кусочки, растоптал, оставив эту пустую оболочку. Он! Это всё он! Виноват… Мстислав вздрогнул, словив себя на мысли, что желает причинить боль этому человеку, ударить его, отомстить ему, чтобы тот познал, что значит очутиться на дне, задыхаясь от боли и рыданий, когда все твои надежды и мечты рушатся…
Серб выдохнул, пытаясь отогнать эти думы. Мужчина говорил так тихо, так искренне, словно стоял на коленях перед вечным судьёй, который должен был решить: простить ли ему деяния  и пустить в Рай или отправить на вечные муки в Ад…
События того рокового вечера прояснялись в сознании. Стевич прикрыл глаза, ничего не отвечая, отчего в палате воцарилась тягостная тишина. Он помнил сообщение Владилена, помнил, как в груди стало очень больно, а затем… Он переходил дорогу. Его сбил автомобиль. Водителем этого автомобиля был этот человек, молящий о прощении, стоявший теперь перед ним на коленях.
Стевич открыл глаза, вновь смотря на мужчину, ждавшего его ответа.
Злость отступала по мере того, как мысли лились в его сознании, проясняя рассудок. Ведь он был виноват больше, чем этот человек. Он был не осторожен… Именно Слава не смог сохранить жизнь своему ребёнку… Он виноват и…именно он должен был сейчас стоять на коленях,  читая взахлёб молитвы, прося создателя простить его, умоляя нерождённого даровать ему вечный покой. А что мужчина? Ведь он загубил и его жизнь, являя собой преступление, им содеянное. Может быть, он зажат в тиски суда и ожидает смиренно наказания, изводя своё сознание беспощадной совестью, что вкалывает в сердце длинные острые иглы, осуждая, отравляя. Простить… Нужно спасти его. Нужно отпустить его, приняв на себя всю вину. Он должен быть наказан…
- Встаньте… я прощаю вас, - негромко проговорил омега, придвинувшись плотнее к мужчине. Слава вёл неправедный образ жизни, не читал молитвы, не ходил в церковь… и… посмел совершить страшное преступление – ослушаться воли отца, предать семью, сбежав от неё, сокрыв в душе злобу и ненависть. Господь покарал его, отобрав всё самое ценное. А жизнь? Зачем оставил жизнь? Чтобы он осознал всю тяжесть содеянного?
Мстислав вздрогнул, ощущая, что слёзы вновь наворачиваются на глаза. Наклонившись к мужчине, серб спешно проговорил:
- Заберите меня отсюда… мне здесь страшно…
Затем совсем тихо, чтобы никто не услышал:
- Заберите мою жизнь. Я устал.  Я очень устал… Я хочу покоя.

Простил ли? Мстислав не знал. Ему казалось, что он совершенно потерялся, выпав из пространственно-временных координат этого мира. Что-то внутри с громким шумом разбилось на сотню мельчайших острых осколков, вонзившихся в мысли едким осознанием неизбежного. Что это? Мечты, надежды, стремления? Ничего нет более. А глупый омега, собирая спешно ладонями осколки, раня руки, надеется, что алое скрепит их воедино. Нет, не скрепит, ничего не скрепит, сколько крови не пролей. Нужно отпустить, спешно смести всё, выбросить. Но что останется тогда? Что? Страшная невыносимая пустота. Чем её заполнить, кем? Смирись, опусти руки, сдайся. Мстислав прикрыл глаза, ощущая, как тело терзает дрожь, словно в лихорадке. Он услышал достаточно, так что сейчас всё, что ему хотелось, это остаться одному. Но... что он сделает, если останется один? Серб перевёл взгляд на окно, несколько наклонив голову вбок. И так совершенно ясно восстановилась в голове картина из воспоминаний-пазлов о том августовском дне, когда он приблизился к окну больничной палаты, как к двери, что должна была позволить ему покинуть этот мир и перейти в другой. Нелепая случайность... а всё же он благодарен.
Ощутив чужие ладони на своих щеках, Стевич поднял голову, впиваясь мутной серостью глаз в мужчину.
- Ты… ведь Мстислав?
В ответ омега только кивнул, а затем опустил голову, будучи не в силах вынести прямого взгляда незнакомого мужчины, спасшего и уничтожившего его.
– … я не смогу этого сделать.
Мстислав вновь только кивнул, прикрыв глаза, пытаясь понять, отчего его так пугает это место. Возможно, совсем скоро отец узнает про случившееся. И Стевичи… и Сильвестар…Что он сделает? Что... а впрочем, разве это важно? Совершенно не важно, ничего не волнует. Нужно только сбежать... спрятаться где-то в тёмном углу, чтобы к нему не приходили эти люди в белых халатах, чтобы его никто не беспокоил. Сбежать отсюда... Вероятно, если бы мужчина отказался бы взять с собой омегу, то тот бы и сам попытался сбежать. Больничные стены давили на сознание, чужие люди пугали. И не было ни одного знакомого лица, ни одного необходимого и дорого человека, что поддержит, поможет.  Как тяжело обходиться без помощи близких, как тяжело признаваться в собственном одиночестве.
Ощутив чужие пальцы на щеке, что так болезненно потянули за кожу, серб вздрогнул, пытаясь мягко убрать руку альфы от себя.
- Собери пока самое необходимое.
Серб вновь поднял голову, чтобы взглянуть на мужчину и понять, всерьёз ли он это говорит или шутит. Наверное, и вправду... возьмёт. Сейчас ведь неуместны шутки. Но… не солгал ли он? А, может быть, сейчас он покинет палату и не вернётся более?  Мог ли омега верить ему? Лишь бы он только…
Серб посмотрел по сторонам, осматривая больничную палату, когда мужчина оставил его одного. Стевич придвинулся ближе к краю постели, силясь осмыслить сказанное альфой. О каких вещах он говорил? Какие вещи у него должны были быть? Взгляд Славы опустился на чёрный чемодан, поверх которого лежал рюкзак. Серб приподнялся, опираясь на прикроватную тумбу, пытаясь вспомнить, его ли это вещи или нет. С трудом доковыляв до оных,  Стевич коснулся ткани рюкзака, выискивая замок. Расстегнув его, омега заглянул внутрь, высматривая содержимое. И правда, его. Знакомая помятая футболка, упакованная зубная щётка, зубная паста, салфетки, полотенца, расчёска. Всё то же, что он, помнится, брал с собой, отправляясь к Владилену. События того рокового дня постепенно прояснялись, изображая перед Стевичем полную безрадостную картину случившегося.
Решив, что нужно бы переодеться, серб поспешно снял больничную одежду, швырнул оную небрежно на постель.
-Больно…
Стевич вздрогнул, пошатнувшись, когда взгляд опустился на живот. Стараясь спешно сокрыть, забыть увиденное, серб небрежно натянул белую смятую футболку, которая была явно не по размеру. Мстислав покупал её, учитывая свой выпирающий живот, а сейчас... сейчас он походил на скелета, сокрывшего наготу костей под наволочкой. Убрав рюкзак на пол, серб раскрыл чемодан, достал тёмные джинсы, носки и кеды, тихо радуясь тому, что поступил предусмотрительно, взяв с собой столько запасных вещей, собираясь к Даньярову. Надеть джинсы оказалось непосильной задачей. Стевич не мог наклониться: резкая боль пронзала тело так  сильно, что к горлу подступал ком, а к глазам - слёзы. Первая попытка окончилась неудачей, опустившись обессиленно на пол, серб прикрыл ладонями лицо, пользуясь драгоценными минутами одиночества, позволяя себе выплакать скопившееся. Задыхаясь, Слава вздрагивал, судорожно хватал губами воздух, плотнее прижимая ладонь к лицу, словно стараясь скрыть и от самого себя эту слабость, ощущая резкую боль в области живота, беспрестанно напоминающую ему о... Сжав руку в кулак, серб нервно ударил оной по полу, наказывая самого себя за то, что распустил нюни. Взяв с собою джинсы, серб вновь опустился на постель, стараясь надеть оные в лежачем положении. Спустя n-ое количество минут, превозмогая боль, Стевич с  горем пополам сокрыл свои тощие ноги тканью, откинувшись на подушку. Отчего так невыносимо болела рук... Мстислав взглянул на руку, скованную гипсом.
- Надо снять...
Прикрыв глаза, серб тихо проговорил:
- Больно... - тихо прошипел Мстислав, переворачиваясь на бок, выискивая положение, в котором боль хотя бы немного притупилась. Повернувшись на бок, Стевич зажмурился. В таком положении его и застал альфа.
- Готов?
Стевич поднялся с постели, указав на свои вещи рукой, чтобы показать мужчине, что его приказ был выполнен: вещи омега собрал. Приблизившись к альфе, серб заметил, что тот протянул ему руку, предлагая свою помощь. Стевич кивнул, вкладывая свою холодную руку в ладонь мужчины, опустив голову.
Сбежать... нужно сбежать отсюда...

Ещё никогда маршрут так чётко и ясно не врезался в сознание омеги. Он знал, сколько шагов было сделано, на каком именно шаге острая вспышка боли напомнила о себе. Каких усилий ему стоило не издать ни вздоха, ни стона, чтобы не выдать своей боли, только он знал, лишь слёзы катились по щекам, кои омега спешно оттирал, боясь, что альфа заметит. Скрыть дрожь в голосе было бы не так легко, но, к счастью, альфа не провоцировал его на диалог, отчего между ними воцарилось тягостное молчание. Да и услышал бы его омега? Его мысли были целиком погружены борьбой с собственной немощью, в которой тот не хотел самому себе признаваться. Поболит, пройдёт! И не проходит…Сжимая в кулак руку, липкой жижей глотая едкую боль, он шёл рядом с альфой, не замечая ничего, коме пола, измеряемого в шагах.
Оказавшись в машине, серб прикрыл глаза, словно погружаясь в сон, притих. Ему хотелось сейчас стать как можно не заметнее для всех и для альфы в том числе, чтобы избежать диалога. Рассказывать ему что-то о себе… зачем? Сбежать…. Сначала нужно сбежать подальше от этого неприятного места, а уж затем думать, что делать дальше, да и нужно ли что-то вообще делать. Спрятаться.
Вторая половина пути, начавшегося по приезде, оказалась намного сложнее. Лишившись поддержки альфы, Стевичу пришлось брести самостоятельно, по-прежнему скрывая лицо от мужчины, глотая свою боль, не позволяя ей взять над ним верх. Лифт,  затем снова шаг за шагом. И, кажется, что расстояние не сокращается, никогда не закончится путь. Серб вздрогнул, когда альфа остановился, открывая для него дверь квартиры. Секунда смущения, затем усилие над собой, и серб послушно вошёл в чужое жилище.
- Не голоден? Я, правда, готовить не умею… могу предложить сок,
Омега в ответ покачал головой, забормотав:
- Нет, спасибо, не нужно, мне… только отдохнуть, - нерешительно подняв голову, Стевич взглянул в лицо альфе, словно спрашивал у него разрешения, помедлив несколько секунд, Мстислав снова опустил голову , приблизился к дивану, присел на край.
Мстиславу хотелось поблагодарить альфу за то, что тот его забрал с того страшного места, но, вспомнив о случившемся, серб воздержался от благодарностей. Слишком тяжело отпустить… Нет, лучше просто молчать. Ему и мужчине. Ничего не говорить об этом. Не вспоминать, пережить и… жить… жить… жить.

Отредактировано Mstislav Stevich (2 мая, 2016г. 11:29:26)

- Хорошо. Но если что-то понадобится, не стесняйся обращаться,
Мстислав слабо улыбнулся, пытаясь выказать альфе свою благодарность и показать, что не о чем ему беспокоиться.
– Разреши прикоснуться к тебе,
Услышав просьбу мужчины, Стевич поднял голову, устремляя взгляд бесцветных глаз на него, вновь пытаясь разгадать намерения альфы.
- За...
Чужая рука коснулась живота. Серб вздрогнул, словно его кожи коснулась раскалённая сталь: он явно не ожидал подобного от него. Стевич  коснулся тонкими холодными пальцами запястья мужчины в желании мягко отстранить от себя чужую ладонь, предупредить альфу, что ещё не совсем оправился, и не смог. Не отводя взгляда от мужчины, замершего у его ног, Мстислав до боли закусил губу, не в силах понять: что ему делать, как себя вести, что нужно было ему сказать - благодарить или обвинять. Мысли в голове путались. Обида, раскрыв свою огромную пасть, прильнула к нему, впишись острыми зубами в сердце, терзая, жадно поглощая алую горечь, и в то же время хрупкими тонкими крыльями внутри трепетало иное чувство, скрываясь глубоко в темнице сердца, как в коконе, выжидая, когда окрепнут слабые крылья, когда разрушится темница, чтобы упорхнуть на волю. Словив себя на новой, доселе неизвестной ему мысли, серб покачал головой, прикрыв глаза, пытаясь снова сокрыться в своей скорлупе, спрятаться, чтобы никто не коснулся впредь его, не затронул немые струны души в ложной эфемерной надежде. Нет... Нет… Нет.
И правда, ему было бы намного легче простить мужчину, если бы оный более не напоминал о случившемся, если всё, что произошло, осталось бы для них двоих страшным сном, кошмаром, который вот-вот закончится, рассеется, подобно тяжёлой цинковой туче после дождя; ибо всякий раз, когда Стевич вспомнила об этом, когда Армандо извинялся, виня себя, Мстислав осознавал, что едкая ртуть обиды и злости всё более и более отравляет сердце. Лучше было бы для них погрузиться в сон хотя бы до тех пор, пока не зарубцуются раны.
- Спасибо вам, - тихо проговорил Стевич, как только мужчина открыл глаза и посмотрел на него, и что значило это "спасибо", за что он благодарил - это всё осталось между ними, в стенах этого дома, сокрывшего их от мира, от людей - ото всех и всего.
Ответив мужчине кивком головы, Стевич прижал ладонь к своему животу. Из собственных мыслей его вновь вытащил альфа, подняв его на руки. Мстислав вздрогнул, вцепился пальцами правой в одежду мужчины, опасаясь упасть. Так близко-близко чужой запах, слишком близко чужое ложное тепло. Стевич прикрыл глаза, укладывая голову на плечо мужчины. Неожиданно, но так приятно.
- Меня зовут Армандо,
Мстислав кивнул:
Оставшись один в комнате,  Стевич закутался в одеяло, уложил голову на подушку, погрузился в липкий тяжёлый сон.

Эти три дня прошли для Стевича так, как он и хотел:  скрывшись в стенах чужого дома, он сознательно изолировал себя от всего того, что пугало его, от всех тех, кто беспокоил его. Постепенно он привык к запаху альфы, что более тот и не вызывал у него беспокойства. Рику он решил не рассказывать о случившемся, а лишь отписать сообщения о том, что уехал жить с родителями, поэтому какое-то время будет недоступен. Вопрос с учёбой решить было сложнее, ибо здесь скрывать случившееся было проблематично. Связавшись с Владиленом по телефону, Мстислав, стараясь в своём рассказе придерживаться только фактов, исключив эмоциональные примеси, чтобы снова не разрыдаться, изложил преподавателю о причинах его плохого самочувствия. Даньяров пообещал, что свяжется с куратором и сообщит ему о Славе, а что касается лекций и домашних заданий, то  он поручит старосте обеспечить телемост, чтобы Мстислав мог присутствовать на лекциях и усваивать материал. Серб тогда впервые посмел забрести в комнату к Армандо, чтобы тихо и стыдливо попросить его дать ему ноутбук в течение временного интервала от девяти и до трёх часов, чтобы он мог учиться. Первые дни питаться пришлось заказной едой. Странно было то, что Кастро сам не готовил, а только заказывал. Возможно, с его графиком он уже и привык к такому образу жизни.
Стевичу было неловко в чужом доме, но ещё более неловко просить Армандо о чём-либо, однако мужчина сам предлагал ему необходимое. Укутавшись в старую футболку Армандо, Слава не желал возвращаться к своим вещам, хоть и стыдился перед мужчиной за своё пристрастие.
- Удобно… И… мне нравится…. – так всякий раз объяснял Мстислав свой выбор, опуская голову виновато, словно провинившийся сын перед отцом.
По-прежнему чувствуя себя неловко при беседах с Армандо, Слава старался избегать диалогов, ни о чём его не просить, а жить как можно тише от визита и до визита врача. Однако было одно "но", не дававшее покоя Стевичу. Это "но" заключалось в осознании того, что он был рядом с тем молодым человеком, который на протяжении нескольких лет являлся его кумиром, а потому Мстислав то и дело тихо прокрадывался гостиную или на кухню, где присутствовал Кастро, чтобы понаблюдать за ним: ему всё ещё сложно было поверить в то, что этим нехорошим человеком оказался его любимый актёр. Возможно, Слава слишком поверил в одну из его ролей, а потому видел его человеком добрым, хорошим… и при этом сильным и смелым. Что он знал о самой личности Армандо? Ничего… совершенно ничего. Как к нему относиться, что делать? – вопросы, терзавшие сознание юноши с тех пор, как он оказался сожителем (или скорее временным гостем) Армандо. Он должен был возненавидеть его… но… как он мог? Ведь Армандо был таким замечательным человеком. Ведь был же? И пусть только роль…. Ведь он не смог бы играть злодея.. Нет, он всегда играл только положительные роли. Ведь всегда? Значит, он и сам хороший. Припомнив эпизод из фильма, где Армандо взял на себя чужую вину, Стевич вздрогнул, словив себя на предположении, что, возможно, это же произошло и сейчас. Может быть, кто-то другой… а Кастро взял на себя вину и пообещал позаботиться об омеге? Всякий раз, когда эти мысли посещали Славу, тот счастливо улыбался, скрываясь под одеялом, в желании спрятать ото всех свою крохотную дольку счастья. И ведь как долго он мог греть себя этой мыслью, придумывая все подробности. Он уже создал в своих мыслях образ злодея-друга Кастро, который совершает дурные поступки, а Армандо стремится ему помочь. Может быть, это действительно так? 
На третий день утром Мстислав тихо забрёл на кухню, чтобы найти что-то перекусить. Ему не хотелось беспокоить Армандо, тем паче он надеялся, что сможет сам что-то сделать на скорую руку… одну руку. Левая рука по-прежнему была скована гипсом, который серб уже успел разрисовать разными узорами, скучая по занятиям с Дарвином.
Услышав шипение,  ворчания с кухни, серб вздрогнул, тихонько прокрался к источнику шума: оным оказался альфа, стоящий у плиты и ведущий неравный бой с кастрюлей и сковородой. Вероятно, он хотел сам приготовить обед для них, но потерпел неудачу в этом сложно деле. Мстислав, тихо приблизился, с интересом наблюдая. Когда Кастро снова выругался, браво орудуя лопаткой, перемешивая пригоревшее содержимое сковороды, защищаясь крышкой, как щитом, омега тихо рассмеялся, выдав своё присутствие.
- Может… мне помочь тебе? – улыбнувшись, спросил слава, протянув руку к  ручке сковороды, - я смогу с одной, Армандо… не беспокойся, - серб улыбнулся, кивнув альфе, даже не заметив того, что впервые обратился на «ты»

Отредактировано Mstislav Stevich (7 мая, 2016г. 14:00:05)

Мстислав слабо улыбнулся, пытаясь подбодрить альфу, похвалить за отчаянные попытки управиться с кухонным монстром. Он прекрасно помнил про свои неудачи: не раз испорченный суп, сгоревшее мясо, пересоленную рыбу. Самые большие оказии случались тогда, когда Стевич ставил что-то подогревать или варить, а затем отлучался, как ему казалось, на минут пять... а в итоге все, что ранее было в жидком состоянии, выкипало, оседало на кухонных обоях, потолке, всё остальное же... спокойно себе так жарилось в кастрюле, обратившись в пугающую чёрную жижу. Но ошибки учат, и вот, когда уже набьёшь себе шишку на лбу, наступая по нескольку раз на одни и те же грабли, усвоишь, что делать можно, а чего нельзя.  Так появляются часы-таймер, напоминающие о времени забывчивому кулинару, так появляются закладки в книгах о приготовлении тех или иных блюда на скорую руку, так появляются навыки и умения.
- Ты молодец, правда, - негромко проговорил омега, улыбнувшись, опустил голову, коснулся кончиками пальцев гипса.
"Быстрее бы"
Опомнившись, Слава поднял голову, осматривая плиту. Так, похвала похвалой - дело важное и необходимое, но запах в кухне стоял невыносимый.  Мстислав поспешно приблизился к окну, взявшись за ручку, потянул на себя, позволяя потокам свежего осеннего воздуха ворваться в кухню, принести столь особенный, но тяжёлый запах осени. Вновь было облачно. Мягкие барашки облаков обратились в тёмно-серые волчьи тучи, сбились в кучу, плотнее примыкая серыми боками друг к другу, словно готовились к большой охоте. Значит, сегодня снова будет дождь.
- Погода испортилась, - чуть слышно проговорил Стевич, не обращаясь к Армандо, а по старой привычке ведя беседу с самим собой, более похожую на констатацию фактов, - Холодно...
Серб приблизился к Армандо, отвлекаясь от своих мыслей. Сейчас важнее было помочь альфе одержать победу в этой неравной схватке. Омега наклонился, подобрал лопатку и вернул её владельцу.
– Поможешь мне с ними справиться? Иначе я спалю кухню и получу нагоняй от Уолтера, -
"Уолтер?"
Стевич кивнул, соглашаясь оказать помощь, хоть и догадывался, что сейчас от него мало толка.
- Кстати, что предпочтёшь? Крупы или макароны?
Омега опустил голову вновь, набираясь смелости высказать альфе, что не хотел бы ни то и ни другое.
- Для завтрака это... немного тяжело, Армандо, может, что-нибудь полегче?  - негромко проговорил омега, ощущая знакомое головокружение. Было не очень хорошо от запаха пригоревшего мяса. Мстислав поднял голову, пытливо выискивая на стене часы. Найдя оные, серб проследил за положением большой и малой стрелки. Было почти десять часов утра. В такое время было бы неплохо дать организму что-то лёгкое, а в обед плотно поесть. Стевич перевёл взгляд на альфу, не зная, как ему деликатно намекнуть на то, что он хотел бы просто каши или салата, или, возможно, творога, фруктов, овощей.
Слава протянул руку к кастрюле, полагая, что ожидаемая помощь состоит в его непосредственном участии, однако протянутая рука была перехвачена. Вздрогнув, словно его ошпарили горячей водой, серб поднял голову, взглянув на Армандо, ощущая, как горят щеки.
- Нет. Я сам. Ты просто указывай. Я справлюсь. Так будет лучше…
Стевичу осталось только кивнуть и согласиться с альфой. Пришлось начинать сначала. Новый кусок мяса был отправлен на сковороду, только перед этим Мстислав, не гнушаясь использовать данную им власть, направил альфу отбить кусок и добавить специй. За всеми действиями мужчины наблюдал омега, не отводя от него взгляд светло-серых глаз, контролируя. Затем альфа, получив пару советов, был отправлен отваривать макароны. Как только закипела вода, Стевич добавил щепотку соли, после чего позволил Кастро высыпать макароны, чтобы тот сам определил необходимое для него количество. Наиважнейшая цель была достигнута - более не было едкого запаха сгоревшего мяса, значит, всё уже было не так плохо.
Когда наконец-то конфорки были потушены, а "завтракобед" разложен по тарелкам, тогда Стевич позволил себе сесть за стол. Аппетита не было, но серб прекрасно понимал, что необходимо было есть, если он рассчитывал поправиться как можно скорее. Но возникшая мысль снова отбила аппетит: он поправится, пусть даже получит некоторую сумму в качестве компенсации за причинённый вред здоровью, а что дальше? Он снова останется без крыши над головой. Куда идти? Снова быть нахлебником у Рика или Владилена? Нет, нужно было искать квартиру, и начинать эти поиски с сего дня, ибо оные дело не быстрое. Нужно хотя бы подыскать несколько вариантов, а затем, как станет немного получше, можно будет посмотреть их и выбрать. Из собственных размышлений омегу вывел вопрос, заданный альфой.
- Ты хорошо готовишь? Прости, тебе нужна здоровая пища, а я, похоже, совершенно в этом бесполезен… - Мстислав неловко улыбнулся, опустив взгляд на свою руку.
- Нет, меня никто не учил готовить. Я просто живу один, так что я... далеко не выдающийся кулинар. Да, я знаю, можно было самому учиться, но я прихожу... приходил домой поздно вечером, так что мне хватало сих только перекусить и лечь спать. Порой я и до постели не доходил. Впрочем, так было до того, как мне... мне помог один человек, обеспечив более лёгкой работой. Небольшая бумажная работа. Я ещё учусь, потому на большее и не могу рассчитывать, - увлекшись, говорил омега, - но... - опомнившись, серб опустил голову, резко прерывая рассказ о себе. Он боялся, что альфа начнёт задавать вопросы... много вопросов, кои будут обязывать его ответить. Нет, не сейчас. Вопросы о нём. Нет, лучше говорить о Кастро.
- Хобби? Мне... мне нравится рисовать. Я работаю редактором в отделе детской литературы, - улыбнувшись, проговорил Стевич, подняв голову, устремляя взгляд светлых серых глаз на Кастро, но только он вспомнил про редакцию, как в воспоминания возник образ Ноя, отчего Стевич вздрогнул, побледнев, снова уткнувшись в тарелку.
- Интересная работа, но мой начальник очень... требовательный. Я рисовал немного. Делал иллюстрации. Я ещё очень плохо рисую, но...
-Кстати, ты уже предупредил своих, что поживёшь вне дома?
Стевич кивнул, коротко добавив: - Близким людям сообщил, а семья... Нет. Им нет дела.
-  Ты довольно симпатичный. У тебя приятные черты и очаровательная улыбка. На кого ты учишься?
Словив на себе взгляд мужчины, Слава залился краской, отводя взгляд в сторону.
- С-спасибо, - тихо ответил омега, - Моя мама была очень красивой. Очень красивой, а потому несчастной. А я... а я похож на неё. Так говорит отец. Но глаза. У нее были такие красивые глаза. Голубые. - вновь негромко проговорил омега, словно стыдясь рассказывать что-то о себе, - Я учусь на лингвиста. Хотя, возможно, это вовсе не моё. Раньше мне казалось, что у меня есть талант к быстрому осваиванию языков. Но, как оказалось, всего-лишь казалось, - Слава прикрыл глаза, сделав глубокий вдох. За окном поднялся ветер. Громкий раскат грома заставил омегу вздрогнуть, спешно подняться, чтобы закрыть окно. На улице стемнело, словно настал вечер. По капле из цинковых туч накрапывал дождь, с каждой секундой всё больше и больше, вскоре обратившись в ливень. Мстислав покачал головой, затем повернулся к альфе:
- В такую погоду лучше сидеть дома, укутавшись в плед. Армандо. Армандо Кастро, А ведь я вас знаю. очень хорошо знаю... вернее... вас в одной роли. То есть, я просто... я просто смотрел несколько ваших фильмов, где вы были... где вы играли роль хорошего человека, - голос серба стал тише, - Мы можем посмотреть этот фильм? Я хотел бы вас спросить... о некоторых сюжетных поворотах. Просто... раньше я часто его пересматривал. Знаете, - сбиваясь, совсем тихо проговорил омега, забывая о том, что перед ним виновник его несчастья. Ведь он даже и подумать не мог, что когда-либо в жизни встретит своего кумира, человека, которого он так долго и трепетно любил, храня под подушкой фотографию. И так хотелось не вспоминать о случившемся, так хотелось отвлечься.

Отредактировано Mstislav Stevich (5 июля, 2016г. 12:28:43)

Мстислав видел, как напряжён Армандо. Складывалось ощущение, что Кастро опасался его, как опасаются люди ядовитой змеи. И пусть стенки террариума кажутся надёжной защитой, но страх гложет, рисуя в воображении длинные зубы, впивающиеся в плоть, вливающие смертельный яд. А ведь змея так же боится человека, как и он её. Так и они, Кастро и Стевич, находясь в одной комнате, поглядывали друг на друга, скрывая необоснованные опасения. Да, они слишком мало знали друг друга. И, вероятно, люди иного склада ума нашли бы в такой ситуации только положительные стороны, подметив прекрасную возможность познакомиться и узнать друг друга получше, но Кастро и Стевич видели это вынужденное соседство только в тёмных тонах. И если Мстислав, терзаясь сомнениями, так или иначе предпринимал шаги к сближению, то Армандо, будучи человеком опасливым и недоверчивым, относился к омеге с подозрением. Отчасти, в этом его винить не стоит. Когда в твой дом напрашивается нежеланный житель по неизвестным причинам, ты вынужден быть настороже: не украдет ли? Не испортит ли имущества? Мстислав уже стыдился своей просьбы. Правда в том, что он позволил себе её тогда, когда был не совсем в здравом уме, и сейчас хотел исправиться. Также необходимо учесть и то, что "знаменитости" крайне щепетильны относятся к любым близком знакомствам. Возможно, Арамандо даже допускал мысль о том, что омега специально бросился под машину, чтобы только стать к нему ближе, как это свойственно безумным фанатам, или того хуже - затаскать его по судам. Сколько таких мошенников, которые подстраивают псевдонесчастные случаи, чтобы потом вымогать огромные суммы с горе-водителей. Но... разве похож был тихий покалеченный и пугливый юноша на них? Видимо, порой страх заволакивает наш разум. 
- А... фильм… посмотреть… Да, можно… Как его название?- проговорил альфа. Судя по выражению лица Кастро, он растерялся, не ожидавший такого предложения. Чувство неловкости снова больно ужалило Стевича, отчего тот поспешил улыбнуться, выказать мужчине, что он не стремится доставить ему неудобств.
"И зачем я только предложил. Надо позвонить Влади. Надо позвонить Рику. Я не должен здесь находиться. Не должен... " - пронеслось в голове Стевича, "Но он... он..." - Слава вздохнул, отводя взгляд в сторону. И зачем он только предложил это, нужно было просто уйти в комнату... С другой же стороны, когда ещё у него будет такой шанс? Правильно, никогда. Но... он совершенно не знает этого человека. Сплошные сомнения.
- Я не во многих снимался в главных ролях… В основном мне приходится играть друзей или родственников главных героев… И по большей части там довольно… грустные истории…
Мстислав вновь взглянул на Армандо. Он и действительно совершенно не знал этого человека: ни его, ни его карьерных успехов. Юношеская слепая любовь в образ, ничего более. Стевич и сам понимал, как наивно было с его стороны вручать свои чувства выдуманному персонажу, являющего себя лишь на экране телевизора. Однако тогда он был юн. Да и к тому же... для него было важно хранить чувства светлые, непохожие на то, что ему приходилось видеть в семье. Это помогало ему уберечь себя от впитывания свойств среды, в которой влачил своё существование. Впрочем, несмотря на все попытки, процесс диффузии имело место.
Серб нередко задумывался о том, можно ли эту странную любовь считать его первой влюблённостью? Пожалуй, оттого он и хранил столь трепетные чувства к этому образу, создав идеал хорошего альфы. И пусть этот идеал существует лишь на экране, пусть он атрибут прекрасной сказки, но нужно верить во что-то светлое. Нужно.
Мстислав кивнул, приблизился к дивану и мягко опустился на край, соблюдая дистанцию между ним и Армандо.
– Может, лучше посмотреть какую-нибудь комедию? Тебе бы не помешало. - предложил Кастро.
Стевич кивнул, стараясь показать, что Армандо -  хозяин этого дома, а значит, ему решать, что они будут смотреть, а потому пульт "всевластия" был возвращён Кастро.
- Слав... - вероятно, Армандо хотел что-то сказать. Стевич вновь перевел на него взгляд.
-Да? - негромко спросил Слава, поднимаясь.
- Подойди.
Стевич медленно, осторожничая, но всё же сократил расстояние между ним и альфой. Ощутив чужую руку на плече, Мстислав вздрогнул, поддаваясь немного назад.
- Не говори никому. Не зови меня по фамилии. Не хвастайся. Не обвиняй. Не бойся, - проговорил альфа.
Мстислав вздрогнул, заметно бледнея.
- Я.. я.. я... - Стевич уже был готов спешно отстраниться, ощущая, как сердце сжали когтистые лапы страха, - Я не буду... я не стану. Пустите меня. Отпустите меня, пожалуйста. Я соберу вещи, - голос альфы напугал его, но больше напугали... просьбы? Приказы? В сопровождении с краткой дистанцией между ними и чужой рукой на плече. Он ошибся в нём? Этот человек может причинить ему вред? Дернувшись, Мстислав сделал шаг назад, стараясь вернуть необходимое расстояние между ним и альфой, которое можно было обозначить, как расстояние доверия, поскольку необходимый метр между ними ослабевал страх.
– Я всё сделаю. Просто… не надо.
Слава выдохнул, успокаиваясь. Возможно, он зря так остро среагировал, возможно, альфа просто хотел попросить его, но не смог подобрать нужных слов. Стевич опустил голову, снова ощущая острую неловкость.
- Извини, я испугался. Нет, мне ничего не нужно. Прошу, не пугайте меня только.
Мстислав вернулся на диван, снова опустившись на самый край, упираясь локтем в подлокотник, притих. Собственная пугливость раздражала. нужно было успокоиться, а ещё лучше спрятаться в комнате.