Поначалу этот мокрый весенний понедельник даже казался совсем нормальным: вчера до поздней ночи проработав над эскизами, утром Джеймс, как заведено, вынул себя из кровати за шкирку и доволок до учебных аудиторий. Но когда пятый человек кряду, причем последним — преподаватель живописи, спрашивают: "Джеймс, с тобой всё в порядке?" — это, определённо, повод переменить своё мнение и признать: нормальное на сегодня не то что закончилось — оно даже не начиналось. Признать и, в очередной раз со рваным вздохом приходя в себя, поднимая взгляд на спрашивающего и расплываясь в виноватой улыбке, отнекиваться и отвечать, что не стоит беспокойства, нет, температуры нет, всё хорошо — просто не выспался, вестимо, бывает. Врать, потому что проблема совсем не в этом.
"А в том, что я трус и неумеха, который двух слов не может внятно связать!.. Охх.." — Джеймс с отсутствующим видом прижался виском к холодной опоре беседки на остановке в ожидании нужного маршрута трамвая. С крыши шлепались капли воды, асфальт тут и там затянули неглубокие ещё лужи. Рассеяно глядя в пространство перед собой, Кэнделл едва успел очнуться и понять, что подъехавший трамвай как раз его — и поспешно добежать, запрыгнуть в закрывающиеся двери, прижимая к себе плоскую сумку с бумагами. Это уже был инстинкт, не помять и не повредить итоги бессонных ночей.
Если в субботу он просто волновался, грыз пальцы и нервно не находил себе места, то к понедельнику эта нервозность, похоже, исчерпала запасы энергии и превратилась в состояние сродни пыльным мешком по голове ударенному. Хотелось просто остановиться и никуда не идти, ничего не делать, просто... существовать, молча дышать, чувствами пытаясь объять то необъятное, что внезапно вторглось в его жизнь и вытеснило из неё абсолютно всё иное. Но жизнь не собиралась ждать, пока молодой альфа разберётся со своими проблемами переживаний — и приходилось толкать себя следом за ней, тащить, волочь, что угодно... крутиться, работать в прежнем режиме, в заданном темпе, не отставать и не сдаваться. Он должен, даже если вдруг забыл, кому и зачем...
Ну, эскизы-то заказчику всяко должен отнести. Тому принципиальна ручная работа в оформлении его рукописи и личное общение с иллюстратором, которому подкинули заказ — и оттого иллюстратор, у которого пока не было ни права, ни позиции назначать свои условия, послушно тащился в дождь через пару районов, чтобы из рук в руки передать готовые материалы. Это тоже опыт, уговаривал себя Кэнделл, выслушивая придирчивые комментарии и кивая пометкам в блокноте. Это тоже опыт, и без него никак. Потом будет легче. Потом обязательно...
"Я хочу его увидеть", — неожиданно ясно для себя понял Джеймс, выходя из парадной дома заказчика обратно на улицу. Пустая сумка-планшет подпрыгивала, подбиваемая его шагами, и от ветерка не сразу опускалась на место. Вот зараза... Не надо было складывать зонт, опять заклинило спицу. Покрутив полураскрытый зонт в руках и подёргав его туда-сюда, Кэнделл с сокрушенным вздохом признал свою несостоятельность и убрал зонт обратно в рюкзак. Ну да морось не слишком сильна — а куртка у него дождевик и не промокает.
Минуту спустя ноги уже несли Джеймса вниз по улице, до ближайшего узла пересадки на маршрут в нужную сторону. Окрыляющее желание пульсировало в груди так ярко, что впервые с начала утра ослабло налегающее на плечи мутное чувство страха и стыда, порождённое попытками представить свои дальнейшие действия. Провальными попытками, надо сказать: под диафрагмой словно лопатой выкопали дыру, полную сомнений и колебаний, в которую стоит вступить, и не заметишь, как затянет с головой. До немеющего языка, до холодеющих пальцев, до комка в горле, мешающего дышать, до мучительно острого желания немедленно разорвать эту натянувшуюся, вибрирующую нить, сбавить накал в груди, хотя бы просто прооравшись в стенку. Слишком много эмоций, чтобы с ними можно было совладать, слишком безумно кружит и гудит, и совсем не удаётся в этот момент принудить себя творить что-то разумное, доброе, трезвое. Бурлящие и беснующиеся волны, поднимаясь изнутри, накрывают его с головой, и хочется чего-то невероятного, просторного, искреннего...! А язык не заставить даже два слова связать. Каким же тупым и нескладным ощущал себя из-за этого Джеймс — словами не передать. И...
— Ой! — сильный удар от столкновения разом вытряхнул Кэнделла из его слепого движения и параллельной реальности мыслей. — Изви... ох!
Если самого альфу от этого удара едва шатнуло, заставив сделать шаг назад, то тот, на кого он налетел — а им оказался парнишка, на вид как будто даже и школьник-старшеклассник, с голубой вихрастой макушкой, — не удержался на ногах и упал прямо в лужу на мокром асфальте. Ощутив острый укол совести, Джеймс хлопотливо наклонился, пытаясь помочь ему встать:
— Ох, прости... не сильно ушибся?..
Сочный ягодный запах ударил в нос, необычно выделяясь из сырого, бетонно-железного аромата улиц и дождя. Перед ним был омега — надо же, снова парень-омега, — и взгляд Кэнделла, растерянно метавшийся по лицу и рукам нечаянно задетого, невольно зацепился за цепочку пирсинга, тянущуюся из его губы. В висок ударила болезненная мысль, что может случиться, если такой случайно за что-то зацепиться и неудачно дёрнуться — и Джеймс поспешил, сглотнув, поднять взгляд глаза в глаза...