Поместье "Юмэ", конечно, располагало всем необходимым для удачной и приятной прогулки: огромная территория, много зелени, растущей с той аккуратной дикой небрежностью, которая может быть только следствием человеческих рук, дорожки, выложенные тесанным камнем, между плит которого, как и было задумано архитекторами, в тени пробивался густой мох, а на солнце — трава, скамеечки вдоль этих дорожек, даже пруд с карпами-кои и мостик через него — ходи, наслаждайся, отдыхай. И поначалу, когда поместье было только отстроено и благоустроено, Юмэми так и делал. Но все имеет свойство приедаться, а человек — адаптироваться. Вот и омега спустя какое-то время, придя в себя после многочисленных операций и изучив поместье вдоль и поперек, начал выезжать на прогулки за его пределы. Сначала редко, а потом чаще и чаще. Благо, позволяло все, а самое главное, возможность Анкеля обеспечить отцу охрану. Четыре телохранителя стали неотъемлемой частью Юмэми Аосикаи и сейчас на достаточном, чтобы не давить на мозги, расстоянии сопровождали своего хозяина тенями, ненавязчиво вытесняющими из периметра вокруг омеги всякого желающего подойти ближе.

А возможно, их вытесняли два здоровых черных добермана, которые в холках доставали омеге до бедра и объективно были заметно крупнее хозяина. По тому, как чинно псы шли рядом и провисали небрежно накинутые на запястье мужчины поводки-цепочки, можно было сделать выводы, что собаки дрессированные, знают и выполняют команды "сидеть", "лежать", "рядом", "голос", а возможно даже и "фас". Принимая во внимание, что собаки были без намордников, именно фас они и должны бы по идее уметь делать очень хорошо. Но кто бы об этом так увлеченно размышлял? На данный момент собачьи пасти были заняты "колючими" мячиками с пищалками, и стоило какому-то из доберманов посильнее сжать челюсти, как раздавался пронзительный писк. Уши псов стояли торчком, а сами они едва ли не плясали от нетерпения, сдерживаемые только командой Юмэми.

— Рядом, — негромко повторил он и закинул за плечо выбившуюся из свободной косы прядь волос.

По тенистой аллейке вся эта группа в полосатых купальниках неспешно двигалась вглубь парка. Туда, где голоса города уже почти неслышны, а пешеходные дорожки, усыпанные свежим колотым кирпичом, уступают место обширному газону. Юмэми нравилось выгуливать здесь Бонапарта и Робеспьера. Нравилось это и псам, которые, судя по всему, нашли здесь себе компанию и всякий раз носились по газону до одури, в беге мощными лапами выдирая клочья травы с землей.

В общем-то, вот они уже и пришли.

— Стоять, — так же негромко скомандовал Юмэми, чуть наклонился и отстегнул карабины от ошейников. Забрал из пастей (обслюнявленные) мячики. — Гулять.

И псы сорвались с места, мощными мускулистыми силуэтами рванув вглубь засаженного деревьями газона. Сам же омега медленно пошел следом, сопровождаемый своими верными телохранителями.

В своих псах Юмэми был уверен. Да, Бонапарт и Робеспьер были способны разорвать человека — и более того, этому они были специально обучены, — но также они были обучены не делать этого, пока не получат прямой команды. И поскольку дрессурой животных занимались профессионалы из кинологического центра, можно было не волноваться, что собака тебя вдруг не услышит, не заметит или просто проигнорирует. Собственно, доберманы также были научены не кидаться на других существ, будь то другая собака, кошка, крыса или еще какая-нибудь живность. Поэтому услышать в той стороне, куда умчались Бонапарт и Робеспьер, собачий лай, переходящий в захлебывающийся визг, для него было неожиданно и дико.

Юмэми на секунду замер на полушаге, отчего, иди телохранители ближе, точно налетели бы на омегу, но быстро опомнился, закрыл рот и кинулся туда, в сторону дальних кустов, где продолжала заливаться несчастная псина. Он был уверен, его мальчики никого не покусают, - но слыша вот этот жалобный визг, переходящий в огрызающийся лай, начинал сомневаться.

Ох, эта сотня с лишним метров далась ему... Конечно, не так, как в далекой юности, когда работа на тренажерах составляла половину его рабочего времени. Сейчас, в без малого пятьдесят, даже при всей должной заботе о здоровье, пробежка на переделе возможностей отозвалась гулом крови в ушах, колотящимся сердцем и сбитым дыханием. Кричать на бегу "Бон, Пьер, фу!" было сложно, но он кричал. А потом хватал ртом воздух, чтобы попытаться сделать новый рывок к цели. Он кинулся в кусты, цепляясь за ветки шелковой своей рубашкой, царапая руки, которыми прикрывал лицо, - и выскочил с той стороны зарослей, чтобы увидеть... сидящих по стойке "смирно" псов, перед которыми истошно заливался перепуганный черный комок. А чуть поодаль, метрах в трех в траве валялся странный мужичок, размахивая... Чем?! От такого несоответствия мозг Юмэми на секундочку дал сбой, шаблоны скрипнули и синие глаза невольно расширились.

Он постарался что-то сказать, прижав ладонь к груди, которую после пробежки словно сдавило тисками. Хватал ртом воздух, как рыба, и тщетно силился выдавить "Простите, что здесь произошло?". Вроде бы, почти получилось, и Юмэми  издал членораздельный звук, но тут ветки зарослей сирени затрещали, словно сквозь них пробиралось семейство медведей, и на едва дышащего после минимаршброска Юмэми налетел охранник-альфа, таки снеся того, с чьей головы не должно упасть и волосинки, с ног.

Его, конечно, тут же подняли и чуть ли не отряхнули, что-то бормоча под нос. А потом замерли рядом, вперившись пристальными взглядами головорезов в валяющееся на траве недоразумение.

— С вами все в порядке? — наконец сподобился сказать Аоксикая, кое-как восстановив дыхание.

Спустя несколько секунд стало понятно, что лежащий на траве мужчина — мужчинка, с вашего позволения — никак не пострадал. Быть может, его и сшибли с ног доберманы, что в игривом угаре теряли всякое чувство осторожности, но уж точно он не был покусан, изгрызен, обглодан или загрызен на смерть. Потому, успокоившись, Юмэми теперь с некоторым, впрочем, привычно осторожным интересом и скорее ощущаемой по наитию, нежели заметной в его взгляде, отстраненностью наблюдал за незнакомцем.

Тот, несомненно, являл собою печальное и вместе с тем занятное зрелище. Худющ до остроты суставов, нелеп в своей неказистости — и в то же время не возникало желания отвести взгляд, отвернуться, бросив сухое и формальное "прошу прощения", и удалиться, чтобы побыстрее прекратить контакт с этим незнакомцем. Была в альфе — и это тоже было для него крайне удивительно, потому что в своей жизни Юмэми привык к альфам совершенного иного формата — изюминка, что ли. Аура. Харизма. Зовите, как хотите, но он очаровывал. Нескладностью своей, дурацкими своими движениями и дурацким своим псом, манерой оскалисто улыбаться — и вот так вдруг расплыться в какой-то полудетской и до идиотизма счастливой улыбке. Совсем неожиданно для самого себя он улыбнулся в ответ.

Не потому что его узнали. Не потому что сработал не то что условный — безусловный рефлекс улыбаться всем, кто признает в нем некогда известную топ-модель. А потому что вот таких искренних улыбок в своем окружении сам Юмэми видел не так уж и много, тем более у альф. Альфы его жизни бы суровыми, жесткими и... разными. Он действительно боялся их. Неосознанно, не понимая этого, просто всегда держась рядом с ними — даже на сто процентов зная, что не тронут, не обидят, будут защищать до последнего вздоха — осторожно, аккуратно, сдержанно, официально и вежливо той самой вежливостью, что держит от тебя людей на безопасном расстоянии. Да, он никогда не мог расслабиться рядом с альфами — душевно особенно. Единственным исключением, конечно, был сын. Но и Анкель в первую очередь был для него далеко не альфой.

— Правы, — ответил Юмэми, несколько ошалевая от такого вольного поведения в отношении себя, даже чуть не отступив назад. Будь незнакомец повыше и покрупнее, омега бы действительно вздрогнул всем телом, против собственной воли вспоминая былые годы.

Охрана, что было закономерно, верно и иного от приставленных к Юмэми цепных альф и не ожидалось, на действие чудного мужичка среагировала молниеносно, тут же перехватив того за запястья обеих рук мертвой хваткой. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: дернись — и какая-нибудь из костей громко хрустнет. Еще два охранника, что бросились не за Аосикаей в кусты, а обогнули заросли, сейчас стояли в нескольких шагах за спиной потенциального самоубийцы, отрезав путь к возможному бегству, и ждали дальнейших действий кого бы то ни было.

— Нет! — Юмэми испугался как раз вот этой боевой реакции своих телохранителей, и этот страх невольно скользнул в его окрике. — Отпустите, — куда как спокойней и жестче сказал он. — Отпустите и отойдите на шаг.

— Отходить не велено, — спокойно ответил один из крупнокалиберных альф, все же отпуская тощую ручонку странного типка со странным псом.

Конечно, не велено — у охраны был четкий приказ блюсти безопасность омеги, несмотря на мнение самого омеги. А поскольку специально обученные бойцы в ситуациях, подобных этой, считалось, разбирались лучше, то мнение самого Юмэми аккуратно пододвигали в сторону. В такие моменты он совершенно отчетливо ощущал себя бесправной собственностью, как много лет назад. И это чувство тут же аукалось щемящей болью под ложечкой.

— Бон, Пьер, ко мне!

Псы, что до этого чинно сидели с примерным видом, мгновенно оказались возле хозяина — и только тогда альфы отступили на несколько шагов, прекращая нависать над душой тщедушного мужичка.

— Прошу прощения, — Аосикая снова улыбнулся, отчего на щеках у него, как и во времена былой юности, появились ямочки, и через голову надел ошейник одному из доберманов. — С вашим псом все в порядке? — спросил он, чтобы как-то сдвинуть не совсем чтобы ловкую ситуацию с мертвой точки.

Отредактировано Yumemi Aoshikaya (27 февраля, 2015г. 00:11:15)

В общем-то, ответ мужчинки уже и не требовался — черный пес неизвестной Юмэми породы (хотя где-то в в глубине души омега подозревал, что не известной никому) уже весьма жизнерадостно жевал траву, напрочь забыв о пережитом только что ужасе. Но как-то слова самого Юмэ и слова худосочного и напрочь непредставительного незнакомца вывели ситуацию на ровную дорожку, где вроде бы нет места обидам, которые могут быть между совершенно не знакомыми людьми. Впрочем, не "совершенно" — его-то как раз знали. Аосикая приятно, но сдержанно улыбнулся. И удивленно приподнял брови, когда альфа — язык не поворачивался так называть это недоразумение — продолжил говорить что-то свое, личное.

Он, в целом, конечно привык к подобным речам — поклонников у него хватало. За всю долгую — действительно долгую — карьеру модели Юмэми откровенно устал от них. А если быть правдивым, не от них, а от этого хождения по лезвию ножа между восторгами, порой крайне откровенными, обожателей и Герхардом Гуттенбергом. Он привык к тому, что само имя мужа заставляло многих из тех, кто мог до него дотянуться, каменеть и прекращать делать суицидальные попытки приблизиться к элитному и чертовски манящему с обложек и подиумов омеге. Он привык в пиетету и крайне вежливому обращению, которые были и при Герхарде и никуда не делись при Анкеле. Муж мог измываться над своим омегой как угодно, избивать, унижать, причинять боль, заставляя кричать и глотать слезы, но Герхард никогда и никому не прощал непотребного поведения с Юмэми. Даже косого взгляда и брошенного шепотом в его сторону ругательства не прощал. Аосикая принадлежал ему со всеми своим потрохами, а обращаться плохо с собственностью Гуттенберга не смел никто.

И потому сейчас от этой блаженной наглости у Юмэми вытянулось лицо. Он растерянно моргнул, еще когда его назвали виноватым, а от самодовольной непосредственности, помноженной на лукавство, с какой была потребована моральная компенсация, у него и вовсе открылся рот.

Он не знал, что ответить. Святые угодники, да эта наглость ни в какие ворота не лезла! Телохранители стояли, поглядывая то на хозяина, то на сомнительного чмыря, явно ожидая от Юмэми приказа вышвырнуть того да подальше. Однако сам омега от этой вопиющей, восхитительной в своей неприкрытости наглости просто растерялся. Он на этого странного альфу, чем-то похожего на своего пса-замухрышку, даже разозлиться не мог, потому что ему вдруг стало смешно. И он рассмеялся, чуть нервно, но вместе с тем искренне, забирая пятерней, на манер расчески, волосы со лба.

— Слушайте, а вам палец в рот не клади, — в веселом возмущении ответил он, упирая правую руку костяшками кулака в бок. — Вы любитель острых ощущений или это совсем уж отчаянный шаг? — он склонил голову к плечу, изучая — тьфу, простигосподи — альфу. На суицидника тот похож не был от слова "совсем". Такого наглого, хитроватого и самодовольного выражения глаз у них не бывает. Уж он-то знал.

Но черт побери, Юмэми это нравилось! Да, поклонник, один из многих. Которых он не видел и не встречал уже приличное количество лет, без которых, признаться, даже отчасти скучал, как бы ни наслаждался своей новой, тихой жизнью. Обретя наконец покой, спустя несколько лет он вдруг осознал, насколько был — да и, пожалуй, остался — зависим от всеобщего внимания, восхищения и желания склонить перед ним голову. То была другая сторона жизни с Герхардом — сторона, на которую можно было сбежать на краткое время и забыться.

И вот сейчас в его размеренную и безопасную жизнь, тихую и спокойную как гладь пруда на рассвете, упала капля и пустила по поверхности круги. Или, говоря менее поэтическим языком, на кусочек диетического хлебца со сливочным сыром положили ложку дижонской горчицы. А горчицу Юмэми любил. И потому он поманил к себе пальцем из охраны того, что помоложе, кивая на его удивленный взгляд.

— И к вину чего-нибудь тоже. Я люблю голубые сыры, — улыбнулся он крепкому русому альфе и еще раз кивнул, как бы говоря "ноги в руки и бегом". — И сигарет мне купите. Легкие "Элайя Слимз"*. У вас будут какие-нибудь пожелания кроме вина? — поинтересовался у мужичонки, пока гонец еще не умчал за заказом.

И когда телохранитель скрылся за кустами, Юмэми сделал шаг вперед, намереваясь продолжить прогулку в рамках газона, а не стоять на месте столбом.

______
* по задумке какие-нибудь сигареты, такие же элитные, как и сам Юмэми.)