• ВНЕШНОСТЬ •
› рост/вес: 192|86
› цвет волос: льняной блонд
› цвет глаз: светло-голубой
› особые приметы: глаза на ярком свету светлеют настолько, что кажутся пугающе стеклянно-прозрачными; Шеннон порой нарочно нервирует людей, уставившись на них с загадочным видом и не мигая.

Крепкий длинноногий альфа ростом немного выше среднего, поджарого типа сложения, с сухой, тщательно проработанной мускулатурой. Осанист, спортивен, это заметно по развороту плеч даже под свободной офисной рубашкой. Склонен быть стильным, тщательно подбирать гардероб и носить его самым безупречным образом. В одежде предпочитает классический стиль: начищенные до блеска туфли, галстуки, искусно выглаженные манжеты и воротнички, — но не любит пиджаки независимо от их покроя, предпочитая им строгие жилетки. Всегда начисто выбрит, обладатель весьма симпатичного интеллигентного лица без ярко выраженных маскулинных черт... без каких-либо ярко выраженных черт вообще. Аккуратный прямой нос, тонкие губы, только глаза и выделяются. Спокоен, статен, очень сдержан и прохладен внешне. При зрении в сто (если не в сто двадцать) процентов порой носит очки с простыми стеклами в тёмной оправе, отчего кажется старше и серьёзней, эдаким ценителем культуры из Парижского квартала. Светлые волосы длиной немногим ниже плеч обычно носит распущенными, реже собирает в низкий хвост или условно-небрежный узел. Артистичная плавность жестов и "аристократический" стиль поведения — строгие рамки для его типичной альфийской порывистости и энергичной прямолинейности. Молниеносная реакция служит отличной рекламой лазертагу, которым он, говорят, увлекается с детства и по сей день. Приятные, мягкие интонации голоса, обычно легок, учтив и вежлив, неагрессивен в общении — в счёт чего иные альфы порой серьёзно ошибаются в оценках стойкости молодого мужчины. Ну да немудрено — шрамы человека, ведущего отнюдь не мирный образ жизни, большую часть года скрыты от глаз под строгой рубашкой и брюками.

Специфическая пропорциональная гладкость черт Алигьери придаёт его внешности такое интересное качество, как безликость. Имея до пресноты правильное, каноническое и скучное в этой линейной точности лицо, он запоминается в первую очередь причёской, цветом волос, одеждой, жестикуляцией — и стоит ему что-то из этого сознательно изменить, как узнаваемость блекнет, пропадает, Шеннон словно становится другим человеком. Отлично зная об этой своей особенности, киллер при помощи минимальных средств макияжа может буквально нарисовать себе новое лицо с другими бровями, скулами и даже посадкой глаз, чем постоянно и пользуется в работе. Умение контролировать мимические реакции только усугубляет положение.

voice sample: [x] [x]

• ХАРАКТЕР •
Шеннон совсем не из тех альф, что, войдя в комнату, раздвигают аурой даже стены — он, напротив, для альфы какой-то слишком тихий, аккуратный и прохладный, заметный не сразу. Безупречная сдержанность цветов и стиля в одежде, привычка сидеть, закинув ногу на ногу и сведя пальцы рук, осанка вида "шпагу проглотил", которую он держит легко и непринуждённо — строгий, чинный и крайне умеренный в проявлении эмоций человек. Уж в чём-чём, а в воспитании и прививании манер мать ему спуску не давала — растила из него хрустального принца с обложки, да и только. Наверное, будь он бетой, было бы намного легче, но Шеннон — альфа, и его внушенной тяге к утонченному, изысканному и изящному, его неприятию низменности и вульгарности приходится порой вступать в серьёзное противоборство с инстинктами. Шеннон всячески стремится не опускаться до примитива, следит за собой, однако прямолинейность и деятельность его от этого никуда не девается. Он, возможно, игнорирует вызовы со стороны прочих альф, находясь в общественном месте — считая себя выше этого, а других дураками, — но из дома его, если хозяин не рад будет видеть, мало кому не захочется сбежать, спасая шкуру, хотя Алигьери пока еще ни слова об этом не сказал.

Циничен, чёрств и в достаточной мере пустодушен, чтобы уметь убивать без колебаний не только мужчин, но и женщин с детьми — когда в этом есть необходимость. Рассудительный, последовательный логик, лишённый значимых моральных метаний и привыкший не говорить, но делать. Невпечатлительный. Он берётся за такую грязь, какой мало кто, кроме него, не побоялся бы заляпаться — не даром его прозвали Гиеной, сравнив с порочным падальщиком. За эту универсальность, моральную стойкость и отсутствие лишних вопросов его и ценят, позволяя порой и вольности при исполнении, и присущую ему самостоятельность в суждениях, и принятие решений в обход правил и предписаний. Он нужен людям, на которых работает. Он умеет таким быть.

Шеннон во всём и всегда себе на уме, в любой компании он скорее где-то сверху-сбоку, но никак не рядом и не рука об руку. Как шарик от подшипника, закатившийся в коробку, полную деталей паззла. Он не из тех, к кому можно без опаски повернуться спиной — альфа подставит плечо ровно до той поры, пока не сочтёт, что иначе дело только выиграет, и без колебаний отойдёт в сторону. Он вообще многое делает без колебаний: берёт ответственность, принимает решения и стреляет. Особенно стреляет.

Алигьери так и не дал себе труда хотя бы начать высшее образование — ему хватило (и хватает) других дел, однако в плане самообучения он весьма хваток. Любит провести вечер за спокойным чтением книги на террасе под чай или кофе обязательно в фарфоровой чашке, коллекционирует бумажные издания различных научных энциклопедий. Но всё же покупает книги много чаще, чем действительно читает их — спокойные вечера в его жизни достаточно редкое явление.

• БИОГРАФИЯ •

Родился в Лондонском квартале, в семье преуспевающего владельца сети нотариальных контор и дочери именитого телеведущего, альфы и омеги. Мама что у своего отца, что у мужа была любимой девочкой и куколкой даже в свои тридцать два (Шеннон был достаточно поздним ребенком), так что характером обладала соответствующим — неземной легкости и одухотворенности была особа, красивая радушная декорация дома, но пользы не сильно больше, чем от комнатного ароматизатора. Восторженная и совершенно не обременённая земными проблемами и реалиями — даже в первые годы жизни своего ребенка.

Она была свято уверена, что её сыночек — самое чудесное и прекрасное создание на земле, и, безусловно, самое-самое талантливое; каждое детское достижение Шеннона было поводом чуть ли не карнавала в доме и сотен фотографий, щедро сдобренных восторженными комментариями о том, как он впервые издал какой-то членораздельный звук или — о боже! — делает первые шаги. Папа, в общем-то, ничего против этой свистопляски не имел и очень даже охотно играл роль гордого отца, тем более что мать всё, что касалось сына, настроена была делать сама и только сама, ни с кем особенно не делясь своей обожаемой игрушкой. Отец, ребенком интересовавшийся не больше чем положенным бизнесмену его лет элементом статуса, на своём участии дальше семейных фотографий и выходов из дома с коляской не настаивал.

С ранних лет мама таскала сына по различным кружкам развития таланта — рисование, пение, танцы, уроки актерского мастерства для самых маленьких; она даже вынудила отца переехать в Парижский квартал, дескать, так к морю ближе и воздух чище, да и корни семьи откуда-то оттуда тянутся. На деле, конечно же, там просто было больше возможностей и больше учителей, что за деньги готовы были исполнить любую мамочкину мечту. И — куда как больше богемы, примкнуть к которой она старалась всеми силами, обделенная собственными талантами, но уверенно твердящая всем и каждому, что непременно станет матерью самой большой знаменитости, пророча своему сыну самое блестящее будущее.

Не обходила она стороной и всяческого рода прослушивания в поисках талантов — благо, дедушка, имея свои связи и выходы, всегда был в курсе большинства готовящихся проектов. Шеннон, которому энтузиазм мамаши поистине не давал продыху, послушно снимался в рекламе, выдерживал испытания гримировки и игры для фотосетов, даже вполне сносно пел — так что, когда ему исполнилось двенадцать, знакомый продюсер из числа постоянно ширящегося круга друзей матери всё-таки взялся за раскрутку молодого таланта.

Но чем дальше шло время, тем меньше Шеннону хотелось быть звездой. Закулисная суматоха и загруженный по самое небалуйся график серьезно выматывали даже энергичного подрастающего альфу, а мальчишке хотелось просто пообщаться с друзьями и поиграть во что-нибудь подвижное. Особенно ему, с детства любившему экшены и стрелялки, по вкусу пришёлся пейнтбол. Как подрос — перешёл на лазертаг.

На счастье, мать не препятствовала этому своеволию, считая, что поддержание хорошей спортивной формы в сценическом деле важно не меньше, чем талант — а её ребёнок обязан быть не только самым талантливым, но и самым красивым, чтобы все ахали и падали; так что в довесок она приучала (и строжайше вынуждала) сына следить за своим внешним видом, с юных лет беречь кожу и быть безупречно аккуратным. Шеннон и сейчас хорошо разбирается в ухаживающей косметике, классической моде и многих секретах макияжа, в которые щедро посвящала его мамочка своим примером — отчего прекрасно видит и терпеть не может излишек этого макияжа на женщинах. Не сказать, чтобы это было ему зачем-то нужно, но совершенно непрофильные эти знания оказались сродни езде на велосипеде — даже если захочешь, не забудешь. А мать лепила его для себя, как скульптуру из глины — во всю пользуясь тем, что ей, слабой и хрупкой омеге, прирожденной мастерице манипуляций, альфа был не в силах противостоять.

Однако попыток бросить сцену — если не считать разовые капризы и обиды подростка — Шеннон не предпринимал; у него хорошо получалось петь на том среднем уровне ещё одной звезды молодёжной поп-культуры, было немало поклонниц, и это здорово льстило, давая приятный стимул продолжать стараться. Школу он из-за постоянной занятости в карьере посещал не слишком часто, но всякий раз бывал в ней окружён вниманием и оживлением, а уж от интереса омег так и вовсе иногда деваться было некуда, особенно после гона, прошедшего весной 2005-го, в шестнадцать с небольшим. Голос его никогда не был таким уж примечательным, приходилось много тренироваться и разрабатывать связки, чтобы умением прикрыть недостаток одарённости. Впрочем, аудитории его важен был больше внешний лоск, красивое лицо и заводной стиль, а никак не способность брать ноты — и уж чего-чего, а лоска в нём, "спасибо" маме, стилистам и менеджерам, хватало. И всё же своего будущего в карьере "звезды" Шеннон не видел... точнее, не увидел бы, доведись ему задуматься — но тогда он так далеко вперёд ещё не заглядывал.

Незадолго до семнадцатого дня рождения Шенна причиной неожиданно резкого поворота его судьбы стала организованная менеджером встреча с влиятельным магнатом и политиком, пожелавшим, как говорилось, оказать спонсорскую помощь молодому певцу. Вернее, не столько сама встреча, сколько пристальный интерес лондонской мафии к ней — политик уже давно был бельмом на глазу Команды-А, а продуманная система внешней охраны особняка и маршрутов поездок до сих пор не позволяла подобраться к нему на расстояние выстрела.

В ночь перед назначенной встречей Шеннону было сделано веское предложение от неизвестных неприятных личностей, проникших в дом в обход всем систем сигнализации — и для убедительности подкрепленное пистолетом, демонстративно приставленным к виску запуганной до полуобморока матери: или он идёт на встречу с оружием за пазухой и устраняет Пабло Браунцвейга, или финита ля комедия, завтра заголовки газет разукрасят новости о кровавой смерти всей семьи. Свидетели им, стоящим на другой стороне закона, ни к чему.

Шеннон, понятное дело, без лишней минуты колебаний выбрал жизнь — под гнётом такой угрозы он был готов сделать всё, хоть на луну на ивовых крыльях, не говоря уже о том, чтобы "сыграть в стрелялки" в реальной жизни. Ночью перед встречей ему было страшно до легкой паники, но утром он поневоле взглянул на вещи трезвее, ища хоть какой-то смысл во всём произошедшем и продолжающем происходить. Ну, по сути, что такое — спустить курок в лицо какому-то не самому приятному дядьке, когда на кону жизни родителей? Тем более, что ему обещали чистый отход, от него требовалось только сделать выстрел. Он ценил и уважал серьёзного и относящегося с прохладной строгостью отца, пусть даже тот и не считал ребенка чем-то большим, нежели собственной служебной обязанностью; он с искренней безусловностью сына любил свою милую, хоть и капризную богемную маму — и за них он был готов на всё, даже кого-то убить. Он ещё не представлял себе всю весомость последствий своего поступка.

На встрече он только больше убедился в правильности своей решимости. Массивный, полноватый мужчина с фотографии оказался ещё и довольно сальным в общении, всё норовил парня потрогать, за плечо подержать да по спине погладить. Менеджер, видя, что Шеннон нервничает, шипел ему на ухо, что всё нормально, так и должно быть — не зная, что нервозность подопечного вызвана совсем не пошловатыми намёками хозяина приёма, известного своим интересом к молодым альфам. На последнее парню было до глухоты наплевать в тот момент.

С дополнительного пинка менеджера и без особого личного сопротивления — с пистолетом под рубашкой мир и в самом деле развернулся перед ним, словно компьютерная игра, сделавшись ясным и отстранённым, — поднявшись наверх и оставшись наедине с Пабло в его кабинете, Шеннон, пока мужчина копался в баре со спиртным, вытащил пистолет и в сомнениях наставил в спину цели. Нажать на спусковой крючок оказалось просто, даже слишком просто — одно плавное движение пальца, почти бесшумный хлопок, толчок отдачи в плечо, и Браунцвейг сползает на пол, чудом шатнувшись мимо бара и не подняв лишнего грохота. Шенн только и успел, как ощутить ёкнувшее до желудка сердце, как дело было кончено — быстрее, чем он ожидал. Только теперь-то что?..

Конечно, какие-то инструкции перед выходом "на дело" ему давали, показывали карту особняка, рассказывали о запертых собаках, существующих выходах и о том, где будет ждать машина. Но сейчас, когда в кабинете стояла гулкая тишина, и лежал, уставившись ошарашенным взглядом в потолок, свежий труп в подтёке крови, брызнувшей на панель бара, а где-то за стеной в коридоре расхаживала важная охрана в смокингах, всё услышанное ночью успешно смешалось в голове. Однако сдаваться Шеннон не собирался — он понимал, что за убийство ему грозит срок в половину жизни, и очень, очень хотел остаться на свободе.

И он выбрался. Охрана в коридоре откровенно сплоховала, не ожидая угрозы от вышедшего из комнаты бледного, полумёртвого от нервов парнишки — сколько их уже таких, юных да неопытных, видел этот дом... А вот у самого Шенна при виде охраны первой же реакцией пополам с испугом, что вот сейчас на него посмотрят, всё поймут и конец игре — было вскинуть пистолет и выстрелить: один раз, другой, третий, пока не опустела обойма и крючок не залязгал вхолостую. Оба охранника к тому времени уже были мертвы. А дальше — хваткой утопающего вцепившись в бесполезный уже пистолет, как в последнюю соломинку надежды, бежать наперегонки с собственным ошалевшим от их вскриков, хрипов и ругани сердцем, судорожно вспоминая показанный ему вчера план помещений и с холодом осознавая, что понятия не имеет, как соотнести эти линии на бумаге с коридором, в котором он оказался. Со второй попытки ему удалось свернуть в нужную сторону и добраться до кухни, сшибая с ног кого-то из слуг, вылететь через чёрный ход — в сад, мимо камер и вольеров с запертыми на время съезда гостей собаками, через забор, поднимая суматоху на пункте наблюдения за территорией, роняя пистолет и спрыгивая в переулок за домом, отшибая ноги об асфальт, перечёркивая всю свою прошлую жизнь и не зная, будет ли у него новая и где здесь ближайший сейв-пойнт. Машина в упомянутом месте действительно ждала — и дверь перед подбежавшим парнем после громкого стука распахнули, позволив буквально свалиться на заднее сидение.

Окончательное осознание своего преступления пришло к Шеннону позже — когда он понял, что в этот день не только рискнул жизнью, но и лишился всего, что имел: и карьеры, и дома, и права на обычную жизнь... и даже родителей. Нет, их не убили — не стали убивать, добросовестно выполнив свою часть сделки. Но и мать, и отец, поддавшись страху и не устояв под грузом проблем от столь громкой огласки, в ходе расследования дела публично отказались от своего сына, через адвокатов заявив, что сами в ужасе от совершенного, ничего не знают о причинах, не подозревали за своим ребенком никаких подобных склонностей и уж тем более не желают впредь иметь ничего общего с преступником и убийцей. Ни у отца, дорожившего бизнесом, ни у матери, мечтавшей о звёздной славе, не нашлось сил ждать неизбежного за имеющимся количеством улик и свидетельств обвинительного приговора и нести по жизни клеймо ответственности за сына-преступника — или пуще того, признаваться, что знали о готовящемся покушении и упоминать, что в деле замешаны опасные люди, и Шеннон не сам пошёл на такой шаг. К чему отцу-юристу сидящий в тюрьме сын-нарушитель закона? Страшное, чёрное пятно на деловой репутации. Никакие деньги, никакие финты и обходные маневры не сотрут с растиражированных прессой видеозаписей его лица. Газетные заголовки вопили об убийстве, совершенном юным певцом. "Лучше бы ты умер, чем взял оружие в руки! Лучше бы нам всем тогда было умереть!" — вот что услышал Шеннон, когда добрался-таки до телефонной будки и сумел дозвониться домой. Любимая игрушка мамочки оказалась бракованной — и не способной сделать её матерью самой известной звезды Неополиса. Из-за поступка Шеннона ей теперь стыдно появляться в обществе, хоть бери и руки на себя накладывай, чем жить с таким позором — вот о чём она тогда плакала больше всего, ища, на кого свалить вину, и в страхе пережитого сваливая её на "согрешившего" подростка. В самом деле, не людей из мафии же винить, лучше забыть, что они вообще были.

Но те же люди, что испортили ему жизнь, дали ему возможность начать новую. Не в правилах Команды-А разбрасываться добротными кадрами — тем более что мальчишка перешагнул через все ожидания, не ударился в абсолютную панику, выбрался из здания и завершил дело, пусть даже и "засветился" по полной. Даже с учетом эффекта неожиданности и подстроенных действий результат вызывал определённое уважение — как минимум к удачливости молодого альфы. Шеннона ввиду его малого ещё возраста взял под крыло один из Стариков мафиозной Команды: из тех, кто уже слишком в возрасте и болен, чтобы быть эффективным бойцом или вести серьёзные дела, но по-прежнему глубоко уважаем за достижения молодости. Позже он же его и усыновил, дав свою фамилию — Алигьери. Её Шеннон и носит — естественно, с куда большей гордостью, чем фамилию родителей.

По правде сказать, в отношении матери и отца за последующие несколько лет выживания, дрессировок и стояния за авторитет в низших рядах мафии у него скопилось столько досады и злобы пополам с горчайшей обидой, что не раз мелькала мысль заявиться в особняк на Уайтроад-авеню (родители после инцидента вернулись в Лондонский квартал) и перестрелять там всех к чёртовой бабушке. Убивать ему оказалось поразительно просто, приятно и легко — это было очень действенно, надёжно. Смерть успокаивала. Но Шеннон гнал от себя эту мысль и давил желание в подкорке — кодекс чести киллера, доходчиво втёртый ему приёмным отцом, он нарушать не стремился. А это значило: никогда не расчехлять оружие, руководствуясь личными мотивами.

Стрелять у него получалось всяко лучше, чем петь. Вот куда оказался зарыт талант, который долгое время силилась раскопать в сыне мамочка. Рука Шеннона не дрожала, а глаз был остёр и точен — меткость его тогда с 82 быстро поднялась до 97 процентов и продолжила расти, поскольку в тире он проводил куда больше времени, чем где-либо ещё. Стрелял, стрелял и снова стрелял — и откровенно млел от ощущения утопающего под пальцем спускового крючка.

Со временем инцидент с его участием забылся и был изъят из полицейских баз в Лондонском, подконтрольном Команде квартале. Уже не было риска, что подросшего и ставшего заметно крупнее за этот год альфу узнают на улице те, кто видел его парнишкой пятнадцати лет на своих мониторах или до сих пор хранит holo-файлы с изображениями молодого певца — тем более что сразу после инцидента Шенн коротко постригся и несколько лет красился в чёрный цвет. Параллельно со своей основной занятостью Шеннон подрабатывал на съем жилья вокалистом в небольшом коллективе, выступавшем по кафе и ресторанам — тогда его дело и его хобби поменялись местами, и пение для души устраивало его много больше, нежели крупные сценические достижения.

И жизнь, в общем-то, уверенно пошла в гору с тех пор. Помимо навыков стрелка Шеннон проявил ещё и недюжинный тактический талант, масштабность мышления и расчётливость. У него были хорошие учителя и прекрасный пример для подражания в лице приёмного отца, всегда готового обсудить с ним возникающие вопросы — и Шенн задавал их столько, сколько, наверное, и в возрасте "почемучек" из него не сыпалось, до таких мелочей просчитывая ситуацию, что иногда и отца ставил в тупик. Паника, пережитая в особняке Браунцвейга, стала для него хорошим уроком. И он увлёкся, действительно увлёкся делом, зубами вцепился в этот единственный шанс построить новую жизнь — и вкладывал в него всё своё чрезмерно развитое стараниями матери стремление быть лучшим. Свою роль сыграло и то, что с малых лет парень был приучен не лениться, работать на износ, чтобы успевать и учиться, и делать карьеру.

С девятнадцати лет и первого выхода на дело в одиночку младший Алигьери не отказался ни от одного задания и каждое из них довёл до конца. Страх — лучший учитель, и из этого страха потерять всё парень самым тщательным образом подходил к просчёту путей отхода и маскировке. И всегда — всегда, — находил новые пути подобраться и сделать выстрел, сколько бы попыток не пришлось предпринять. Он брался за любые задания, порой даже откровенно рискованные — верил своему чутью, и пока оно его не подводило. До сих пор у полиции нет даже примерных ориентировок на внешность киллера — лишь общее описание по крупицам собранной следователями техники, из-за которой почти в любом громком убийстве, перешагивающем представления общества о морали и нравственности, Гиена — главный подозреваемый. Надо ли говорить, что больше половины выполненных Алигьери заказов из этой схемы выбивается на раз-два? Но городская легенда о безликом снайпере с холодным смехом (откуда только взяли такой домысел?) заслуженно холодит жилы фантазёров, и Шеннон не раз использовал эти слухи себе на пользу. Старшие были довольны и им, и таким тщательным, серьёзным подходом к делу, редко свойственным молодёжи — никогда не интересуясь его причинами выкладываться до седьмого пота, но охотно в три шкуры сдирая результат. Порой приходилось браться не только за пистолет и винтовку — но и драться врукопашную, и вдоволь с автоматом побегать, прикрывая своих на стычках меж группировками...

Шеннон, наученный приёмным отцом, быстро приноровился брать от жизни всё и не упускать никакой выгоды, требуя должной награды за свои услуги, оставаясь послушным, но не прогибающимся перед авторитетами — добивающимся и удерживающим уважение так же, как и его Старик. В две тысячи двенадцатом году, когда старший Алигьери умер от рака, передав приемному сыну права на всё своё имущество и земельные владения, Шеннон — по сумме его вклада в дело Команды и дани уважения к последней воле его отца, — был введён в круг приближенных Маршала и приставлен к званию майора, несмотря на достаточно юный ещё возраст в двадцать четыре года. Впрочем, Команда от века ценила своих людей за талант, а не за прожитый срок, и Шеннон не чувствовал себя каким-либо исключением — здесь, на другой стороне закона, ему довелось познакомиться со многими талантливыми людьми, так же, как и он, не нашедшими себе места на светлой стороне или оказавшимися вытесненными с такового. Вот так уже обзаведшийся к тому времени своим едким прозвищем "Гиена" —
изначально данным за убийство запаниковавшего напарника, — Шенн начал и продолжил карабкаться вверх, к влиянию, силе и праву эту силу использовать.

В настоящий момент Алигьери продолжает наслаждаться жизнью в роли цепного пса Маршала Команды-А, которого уже не спускают на цели по пустякам; живёт один в особняке неподалёку от парка и для прикрытия доходов числится владельцем небольшой сети парикмахерских. На вид все очень чинно и прилично — как, в общем-то, и вся жизнь вне изнанки Неополиса; если, конечно, не принимать в расчёт оружейную комнату в подвале дома, редкий образчик из которой долго не бывает в деле...
Ну, кроме гранатомёта, пожалуй.

СВЯЗЬ С ВАМИ: