Юмэми едва заметно в легком удивлении приподнял брови, когда Адам упомянул отца. Пусть в улыбке молодого человека грусти было совсем чуть-чуть и к тому же светлой, но ее сложно было не заметить — по крайней мере, этому омеге. В силу ли особенностей характера от рождения, или же то была приобретенная чуткость, но Юмэми практически всегда безошибочно читал чужие эмоции — если их, конечно, не пытались умело скрыть. И имея за спиной нелегкий опыт прожитых лет, оставаться равнодушным он не умел. Да, конечно, сложись его собственная жизнь иначе, получи он от нее только лишь бонусы и славу, у Аосикаи были все шансы в итоге превратиться в эгоистичного и эгоцентричного любимца публики. Но...
— Вы любите своего отца? — не то спросил, не то мягко утверждал омега, тепло улыбаясь. Он ведь и сам был отцом — видеть подобное отношение к родителям ему было откровенно приятно, и он этого не скрывал. — Расскажите о нем что-нибудь, пожалуйста. Что-нибудь не слишком личное. Или я прошу слишком много? Вы простите меня тогда. — И он извиняясь улыбнулся.
Надо сказать, что просьба Юмэми звучала очень естественно. Было что-то такое в его характере, в его манере держать себя и вести беседу, что располагало. И вопросы его выходили аккуратными, совсем не настойчивыми, всегда оставляющими собеседнику место для маневра и возможность избежать ответа вообще. И он был теплым, этот человек. Удивительно теплым — и душевного этого тепла ему было совсем не жаль. Он щедро отдавал его сыну и дочери — и оставалось еще. И когда человек переставал быть для Юмэми посторонним, оттаивал тонкий ледок, что служил границей между этим омегой и миром, разделительной линией, оградительной полосой, создавший для чужаков образ отстраненного и прохладного человека. Адам, несомненно, уже приличное время был допущен к очагу его души.
На вопрос молодого человека Юмэми взглянул на бутылку лимонной воды, что держал в руке, перевел взгляд на чашку кофе в ладонях Адама... Терпкий и густой аромат, что заполнил собой весь салон кромма, дерзко и безапелляционно дразнил обоняние — и противиться, как стало ясно после наводящего вопроса юноши, было невозможно.
— А не откажусь! — рассмеялся Аосикая и, отложив бутылку, отстегнул ремень безопасности, сдвинулся на край кресла и потянулся к кофе-машине, чтобы заварить и себе чашечку эспрессо. — О, вы общались с русскими? Даже не представлял, что они есть в Неополисе — это все потому, что я замкнут в Берлине. Или — вы бывали других городах? — В глазах омеги был искренний интерес, а сам он невольно чуть склонил голову к правому плечу.
И следом улыбнулся уголками губ.
— Да, — кивнул он, не убирая с лица улыбки, но явно прекратив улыбаться душой, — с немцами бывает сложно. Они... властные. Привыкли получать желаемое и держать в комфортных для них рамках все, что их окружает. Такое у меня сложилось впечатление. Вы думаете так же — или..? — и снова Аосикае было интересно услышать ответ. Ответ человека, который не знал его мужа, не пресекался с тем и вряд ли имел понятие, что вообще из себя представлял Герхард Гуттенберг.
— Могу сказать, что вам чертовски повезло — вырасти среди разнообразия. — Индикатор на кофе-машине мигнул, и Юмэми потянулся, чтобы достать из нее чашечку с напитком. Кромм плавно шел по дороге, за пределами города перейдя с колес на магнитную подушку, чтобы развить скорость куда большую, чем это доступно, имея сцепление с землей. Оттого жидкость в чашке даже не качалась, не говоря о том, что расплескать ее можно было, только имея дрожащие руки. — Я в общем-то тоже в сознательном возрасте рос уже внутри японской культуры — как я говорил, мы переехали в Римско-Парижский квартал. Но и общения вне школы и работы у меня не было вообще — не успевал. Так что, — Юмэми развел свободной рукой, улыбнулся и отпил кофе. — Чудесно! Уж не знаю, какой кофе Анджей сюда засыпает, но вкуснее он бывает только в кофейнях и сваренный вручную. Да, а вернуться к национальной традиции моей семьи решением было вполне осознанным уже в более зрелые годы. — Ну да, чтобы иметь возможность хоть что-то противопоставить Герхарду с его бесконечным стремлением скрутить, сломать, изолировать. Но об этом Юмэми умолчал.
— Адам, вы змей-искуситель! Я с вами растолстею на старости лет! — взмахнул рукой омега и рассмеялся. — Вы знаете, что я люблю вкусно поесть? А? — Следуя за кивком юноши, Юмэми выглянул в окно и всмотрелся в небо где-то там, где должен был бы быть Лондон. И вправду, оно там было куда светлее, даже несмотря на уже приличный такой вечер и сгущающиеся за окном сумерки. Последние и побудили омегу зажечь в салоне свет. — Погода? Вы знаете, так сложилось, что мне нравится любая. Когда я имел возможность сбежать на прогулку, погода уже не имела для меня никакого значения. Но если вы про степень комфорта — то, что дарят нам май и сентябрь. Нежарко, но еще достаточно тепло и сухо. А вы? Наверное, любите лето? Выехать на пляжи в Рим-Париж, отдыхать? — легкомысленно улыбнулся омега, словно бы они вот прямо сейчас и катили куда-то туда, к кромке синего океана.
