Ага, обморок оказался не таким уж глубоким. Кан едва успел почувствовать под подушечками пальцев биение на шее, как девушка — молодая женщина? — зашевелилась, с неясным вздохом открывая глаза. Её взгляд был размыт и сознательность в нём слабо просматривалась под мутной слабостью, но это быcтро проходило. Альфа убрал руку и терпеливо ждал, не пытаясь её ни встряхнуть, ни как ещё поторопить, хотя знал, что времени у них совсем немного. Минута, может, чуть больше, потому что на свист сбегутся... да-а, на свист сбегутся. Кан ощутил, как углы его губ против воли тянутся вверх, распирая щёки в алчущей ухмылке, и усилием заставил себя не лыбиться, не пугать почём зря. Тем более что она уже явно очнулась и смотрит теперь прямо на него. Не визжа почём зря и не нервничая, хороший признак. Кожа на щеке содрана об асфальт, ссадина в волосах ещё кровит, явно доставляет неудобства, но, видимо, ничего достаточно серьёзного, если для того, чтобы растормошить её, хватило одного касания. Это хорошо, но Кану пришлось достаточно резко стиснуть зубы, давя рвущийся наружу гневный рык. Он бы бросился, непременно бросился, насладился бы тем, что может всаживать кулаки в хлипкие, податливые тела бесчувственных жертв, почувствовал, как прогибается и рвётся под кулаками мягкая плоть, и карал бы их, с землёй сравнивая за то, что от их рук пострадала женщина, заведомо слабее. Недостойные личинки, которым напрасно дана жизнь, истреблять которых можно, просто шаркнув и растерев по асфальту подошвой ботинка. Недокормленное желание уничтожать билось в пульсе альфы, знавшего в своей жизни мало удовольствий сильнее победы в бою. Кто-то садился на иглу и улетал в мир грёз, когда жизнь становилась не по мерке. Кан Хиро заявлялся в лондонские трущобы. И если уж приходил, то не возвращался без крови на кулаках.
Но легкое, хрупкое тело в руках останавливало, сдерживало этот порыв. Он не ответил на её робкие попытки — что, отблагодарить? наверное, сотрясение всё же действует, иначе с чего такой тон и выбор слов. Хиро вместо этого негромко поинтересовался:
— Встать сможете? — выбора у спасённой особого не было всё равно, не лежать же дальше на холодной земле, застудится. Придерживая даму за плечи, Кан помог ей подняться и удержаться на ногах, не спеша отпускать, пока не убедился, что пусть кое-как, но вертикаль она понимает и может её держаться. Он оставался на расстоянии даже ближе протянутой руки, готовый, чуть что, подхватить и не дать упасть обратно, если подрагивающие колени всё же откажут. Со стороны улицы донеслись уже отчетливые звуки: топот ног, штук десять, свист, окрики куда-то вдаль. Кан фиксировал их про себя, но внешне не реагировал никак. Девушку же они явно встревожили: тонкие пальцы, взявшись за рукав куртки, потянули шагнуть вперёд — но бесполезно, как двигать шкаф, потянув за ручку: альфа остался на месте, не шелохнулся даже, словно и не почувствовал. Руки убраны в карманы, взгляд брошен в сторону освещенного фонарём угла. На пути его возникает лицо обеспокоенной особы.
Кан не прячет взгляда: холодного, стального, жёсткого и давящего взгляда альфы, разом делающего его словно в полтора раза выше и мощнее. Бесчеловечный, бездушный взгляд зверя, какой бывает у тех, кто стремится выживать, но не способен сопереживать. Тяжелый, прямой как стальная балка взгляд, говорящий о своём обладателе всё и даже больше, взгляд, которым можно отшвырнуть с дороги, как ударом бейсбольной биты. И этот взгляд на недолгих два мгновения фокусируется на этом взволнованном, раненом лице, окутанном в тона темноты и крови, вдавливается, сдвигает своим вниманием — секунда, прежде чем Кан отвёл его, пуская мимо, возвращая к фонарю и немного прищуриваясь, будто что-то высматривая в темноте. Или не желая, чтобы в его глаза без спросу заглядывали и почём зря пугались. Тяжесть давления ушла, давая вздохнуть и пошевелиться. Хиро же произнёс, перебивая:
— Вам лучше отойти к стене. Постарайтесь молчать и оставаться в сознании. Закройте глаза и не делайте резких движений, сотрясение могло быть серьёзнее чем кажется, — он скользнул взглядом наискосок, по плечам и натянутой на груди куртке женщины, протянул руку и коснулся плеча, настойчивым направлением на несколько шагов назад помогая разрешить сомнения. — Отойдите. И не беспокойтесь за мое внимание, — в улыбке альфы вдруг блеснули стиснутые клыки, да и не улыбка это была вовсе: губы его разомкнул оскал, такой же холодно-демонстративный, как взгляд. Кан сжал ладони, коротко хрустнув костяшками пальцев, дёрнув головой и двинувшись в направлении выхода из тупика. Спасённая осталась позади, в компании оглушенных и брошенных на земле тел, которые ещё долго не будут подавать существенных признаков жизни. — Я ещё только начал разминаться...
Он уже не пытался скрыть ни выражения лица, ни самоуверенного вызова, откровенного нахальства в голосе. Да незачем скрывать, не за что — он в своей стихии и движется с нею в унисон, чувствуя в каждой мышце размыкающую свободу, дающую энергии течь в полную силу. Альфа сделал несколько шагов и остановился, расставив ноги на ширине плеч и ниже опустив голову, вглядываясь в свет фонаря с отрешенным вниманием, и хребет его напрягся выжидающе. Руки вдоль туловища плетьми, до поры до времени безразличные. Блеск мокрого асфальта проводил достаточно света, чтобы первым выбежавшим из-за угла и резко затормозившим парням в толстовках и кожанках — два, четыре... шестеро, столпились в замешательстве, выругавшись и перехватив поудобнее, кто чем был вооружен. У двух бейсбольные биты, у одного кастет, ещё нож, кочерга какая-то, похожая на выломанный кусок перил. Ну правильно, такие не полагаются только на силу собственных кулаков. А экспозиция в виде нахально стоящего прямо перед ними альфы и лежащих за ним тел, неясно, живых ли или уже всё, вызывает одну весьма определённую реакцию.
— Джет! — окликнул какой-то с высоким голосом подельника, сложенного у стены и никак не отреагировавшего. И не видно, дышит ли. — Блять! Сука, тварь! — со всем захлебывающимся чувством, находя взглядом спокойно стоящего альфу. — Бери этого гондона!
И даже если альфа снова сцепляет зубы в ухмылке, охотно подаваясь навстречу, даже он выше каждого из них и крепче, как стальной жгут — но он один, а противников... шесть впереди, ещё двое сзади, ещё один без оружия. Этот драться не будет, но именно на таких стоит держать фокус в первую очередь: у шпаны редко водится огнестрел, но именно он может оказаться в кармане. А нет огнестрела — будет возможность зайти с тыла, пока остальные отвлекают внимание. Но чтобы зайти, нужно выиграть время.
Кан им его давать не собирался: рванулся первым, ощериваясь и вспыхивая горящим предвкушением в раззадорено распахнутых глазах. Поднырнуть, увернуться, выломать запястье с кастетом, отчего округу озаряет громкий вопль боли; ударом локтя под мышку заставить выронить бутылку и отпихнуть её в сторону, попутно встретив коленом лицо несчастного. Впечатать пятку ладони в лицо другому, вминая нос: удары резкие, короткие, без лишнего размаха, ни одного — впустую; каждый — новая вспышка боли, новое увечье. Уйти от атаки в спину и сцапать не глядя за загривок, швырнуть через себя дурака с ножом, спиной о землю и всадить пятку пониже грудины, до хруста и хрипа тела. Увернуться, пропуская биту мимо своего уведённого с траектории плеча, и сильным замахом ноги вломить по боку, чтобы кашлянул вышибленным воздухом и свалился считать осколки ребер. Уходя от следующего удара и мелькнувшей во взмахе железяки, Кан резко "упал" вниз: подогнул опорную ногу и перебросил вес на руки, оставляя там, где только что была его голова и плечи, пустоту; кувыркнулся, ногой ухитрившись брыкнуть руку нападавшего. Пощербленный асфальт царапает рукава куртки до треска и скрипа ткани, пачкая в жидкой грязи. Звуки дыхания, мат и вскрики мешаются со стонами увечных, которым уже не до того, чтобы драться. Но свобода в каждом движении дарит чувство полёта над законами реальности, распирая, перехлестывая сдавливающие рамки физического тела, до дрожи напряжённые и обрисовывающие, сдерживающие цельный сгусток энергии. Хиро со свистом выдыхает, единым движением вскакивая и выпрямляясь — но больше бросаться не на кого. Оставшиеся несколько человек предпочитают брызнуть в стороны, отступая.
Он рванулся было следом, несколько шагов с низкого старта, преследуя добычу — но остановился, пресёк движение. Широкие плечи на глубоком дыхании ходят вверх-вниз, альфа недолго и напряженно смотрит в темноту, и выпрямляется полностью, медленно "складываясь" и принимая форму нормального человека. Возвращается ровная осанка в полный рост, голова больше не выдаётся вперёд, как у напавшего на след пса, возвращается собранность, возвращается подтянутая строгость, запирая внутри буйство хищника, которому ненадолго дали вкусить свободы. Помедлив, постояв, словно мысли стягивались в голову на порядок медленнее угасающей энергии вы мышцах, он цокнул языком и покосился на своё левое плечо, поведя им по кругу. А, успел-таки: поперек плеча, наискосок книзу куртка испорчена безвозвратно — распорота, ровно разрезана ударом острого ножа. Рассеченная мышца саднит, рука ниже раны начинает ныть и болит, в держащийся на половине ткани рукав натекло крови от резких движений этой рукой в бою.
Теперь он почувствовал, как липнет к коже ткань водолазки. Плохо, неприятно: не сумел до конца отвести, избежать удара полностью, и ведь не просто царапина. Насколько глубокий порез, ему не видно, и в чём только не выпачканными руками проверять точно плохая идея — ничего, дома промоет и обработает как положено, до тех пор дотерпит. Не это плохо, плохо другое: представить только, как за такую промашку из него после выздоровления будут выколачивать дух на ринге, чтобы... Кан опомнился. Будут — кто будет? Теперь не Грим Гиммлер — тот, кто задолжал ему затрещину по загривку не столько за своеволие, сколько за то, что сработал так херово, что дошло до ран на казённом теле, теле человека, от которого весь толк — в бою. Нет, не Гиммлер... Жгучим плеснуло по лопаткам, задев края лица, отчего Кан поморщился: стало неудобно и стыдно, заставило подобраться больше прежнего, нахохлиться. Если кто-нибудь донесёт на это недоразумение Аосикае, тот ведь будет очень огорчён...
Это предчувствие стесняло сильнее любой обещанной боли, пинком загоняя дикость под рёбра, как собаку в конуру.
Воспоминание о фарфоровом омеге с запахом полынных яблок отрезвило, отделило мысли от приключившейся драки и несостоявшейся погони, в которую его тело готово было сорваться: нагнать, опрокинуть, добить, ликуя. Альфа очнулся, вынырнул к осознанию, что не один в этом переулке, усеянном телами, хотя кто-то ещё в себе, слышно стонущее, плаксивое "с-сууукааа...", но от боли слишком беспомощны — и резко вскинул голову, находя взглядом женскую фигуру в тупике. Медленно повернулся в её сторону, держа руки по-прежнему безразлично и ровно опущенными, но не сделал ни шага вперёд — пока. Испугалась того, что увидела? Если да, насколько сильно?..
Взгляд его настороженно искал ответ, избегая прикасаться к лицу напротив.
