Ярость в серо-стальных глазах, гнев, исказивший благородное лицо — которое сейчас назвали бы интеллигентным, ещё и из-за очков — о, это был Раймон, каким ле Шьен его помнил, каким он больше всего желал сохранить его в собственной памяти. Сколько бы той ни оставалось ещё ему. Отступить от своего сюзерена — предательство, и Эдмон знал, что с рук оно ему не сойдёт. А до тех пор вытеснить, выдавить из разума ту бледную тень, ту бесстрастную личность, покоренную чужой воле и почему-то зовущую себя Раймоном VII-ым. Забыть, забыть, навсегда забыть! Он так и не смог.
А вот история — смогла. И имя Эдмона ле Шьена, верного пса последнего Раймона, в презрении стёрли со страниц: имена предателей не хранят в одном ряду с теми, кто остался верен до конца. Это к лучшему, говорили ему, к лучшему, что Раймон предпочёл мир кровопролитию войны, что пошел на попятную и принял покаяние за то, что противился воле Папы. Шрамы от плетей сойдут, а кто вернёт им умерших, чьих-то мужей, сыновей и братьев? Истерзанная войной Окситания не выдержит больше, она отдала сопротивлению захватнической жажде Людовика всё, что могла. Да, они торжествовали, когда теснили Амори де Монфора, неспособного удержать в руках всё то, что подмял под себя его жадный до власти отец — они смеялись над ним, и трубадуры вторили им своими стишками. Зря, как оказалось, очень зря: Бог не простил им, и за тот смех пришлось платить горечью утрат и новых, новых смертей. Дьявол с ними, с катарами, они выбрали свою судьбу, и не нам её менять. Смирись, говорили они, пойми, что так будет лучше. Рожьер молчал на эти речи, молчал и Эдмон. Но у Рожьера Бернара II-го было графство, которое нуждалось в защите и опеке, и как бы тяжело ему не далось примирение с крестоносцами, он справился и сохранил почти все свои владения. Он был мудрым и славным правителем, его племянник. А у бастарда Эдмона ле Шьена, чьё кровное родство с Фуа всегда вызывало сомнения, не было ничего, кроме верности и желания служить — тем идеалам, которые он выбрал для себя.
Но идеалы пали, идеалы смотрели на него пустыми серыми глазами, и он не сумел сжиться с этим. Не такому Раймону он присягал на верность. И не смог жить с горечью этой потери, каждый день на него смотреть, и не видеть.
— Если бы Бог их услышал, он не стал бы подменять тебя чёрти кем, — убеждённо ответил Эдмон, уже не раз об этом размышлявший. — Насмеялись ли над нами катары или это над ними насмеялся кто-то выше, теперь не узнать, — ле Шьен сдержанно развел руками. — Ныне-то всё, что от них осталось, уже давняя история.
Ему стоило недолгой заминки вынырнуть из реалий восьмисотлетней давности и понять, что день рождения, о котором говорит в декабре родившийся в июле Раймон VII-ой, это день рождения его в этом, новом времени. Эта мысль казалась странной, будто чужой. Раймон умер в декабре — чтобы здесь в декабре же родиться.
— Двенадцатого декабря мы разбили Людовика под Мюре, — сказал Эдмон, малость прищурив каре-зеленые глаза. — Мы отомстили за падение твоего отца, Раймон. За это тоже стоит выпить, — усмехнулся и вдарил крепкой ладонью по плечу, надёжному плечу человека, увидеться с которым снова было чем-то, что не способен осмыслить смертный человек. В день, когда выпал первый снег, и под бледной пеленой, среди сотен тел на изрытом и разгромленном поле лишь по гербу на нагруднике удалось отыскать пробитое, переломанное тело их полководца. А сегодня Бог ответил на его мольбы, которые Эдмон неистово твердил себе под нос, просыпаясь после каждой недолгой стоянки — недолгой, лишь бы лошади отдохнули — и снова скачка наперегонки с неистово поджимающим, стягивающимся как мешок на голове утопленника, временем: успеть, только бы успеть. Через без малого восемь столетий он успел в этот день, и Раймон, его единственный лорд по праву и повелению, жив. Не погиб под колёсами несущейся машины.
Эдмон перевёл дыхание, наполняя лёгкие холодным воздухом, чтобы унять сумятицу радости, восторга, неверия и горечи вернувшихся и вставших перед глазами потерь. Хотя на самом деле плевать. Плевать было на всё иное, на причины и на следствия. Пока его сюзерен рядом с ним, Эдмон знает своё место в мире и никогда не покинет его.
— Это значит, что я отступил от своей клятвы, Раймон. И предпочёл добровольное изгнание служению тому тебе, который был не ты. — Пёс дёрнул углом рта. Клятва молчания, быть может, и спасла бы его, но даже клятвы с него не взяли. Он стал еретиком от сюзеренитета, заявляя, что Раймон уже не тот Раймон, что был с ними раньше. Дойди до Папы слух, что Раймон был убит на поле боя и вернулся к жизни через ритуал совершенных катар, и не миновать нового крестового похода, которому нужен только повод: Тулуза, даже избитая и покорённая, оставалась жемчужиной Юга и сладким куском владений. А по-настоящему молчит только тот, кому нечем разговаривать.
— Я отступил от клятвы, Раймон, поэтому теперь я приношу её снова, — низким голосом сказал Эдмон — и опустился на одно колено, упершись им в подметенную от снега плитку тротуара. Собака на отпущенном поводке села рядом, с восторженным любопытством глядя на своего хозяина, ведущего себя так странно. А Эдмон склонил непокрытую свою голову, сомкнул ладони — и протянул их вперёд и вверх, к Раймону, сотворяя hommage. — Клянусь на своей душе и вере в желании быть твоим человеком и хранить по чести верность тебе, не чиня ни вреда, не предательства и не испытывая сомнений, и ныне, и присно, и во веки веков.
Слова лились по губам, как мёд, и ле Шьен выговаривал их в замирающем от ликования сердцем. Он, прозванный за верность Псом, был и остаётся человеком Раймона, и никакого другого счастья ему в жизни не надо. Ни в прошлой не было надо, ни в этой — уже не будет.
Да и в любой иной, если таковая с ним ещё случится. [AVA]http://s017.radikal.ru/i429/1510/fc/f04e4843bd6e.png[/AVA]
саундтрек)
[audio]http://pleer.com/tracks/90511720Oni[/audio]
Отредактировано Kan Hiro (15 октября, 2015г. 14:29:45)