По мере того, как у Энцио проходил его некстати подхваченный на морском ветру насморк, дела в доме на Парковой улице постепенно налаживались. Альфа не трогал мальчишку — день за днём, вечер за вечером Энцио был предоставлен себе, книгам и ноутбуку. И хотя доступ во всемирную сеть Шеннон ему так и не вернул — но локальная сеть была подобающе настроена и позволяла попасть как в электронную городскую библиотеку, где Энцио мог скачать любую приглянувшуюся книгу, так и в онлайн-кинотеатр и медиа-хранилище, где его познавательной тяге и любопытству были предоставлены фильмы, игры и прочие ресурсы для развлечения. Альфа ловил себя на досадной, но крайне прилипчивой мысли о том, что до обидного остро ревнует его к возможности общаться с кем-то там, в паутине, таким миловидным образом, как омега делал то до побега — и просто не может отпустить вот так на простор, не пропускать его контакт с миром сквозь призму своего отстранённого, но жёсткого контроля. Кто знает, с кем ещё мальчишка сможет там столкнуться, какие ещё идеи посетят его голову — кому ещё он там будет улыбаться и говорить "привет", и отвечать на провокационные вопросы... Нет, определённо, не настолько Шеннон был уверен в омеге, чтобы позволять ему подобную свободу. И если в своей способности контролировать его физически Алигьери постепенно уверил сам себя, изживая прежний страх, то мысли омеги, его чувства и знания пока оставались за пределами досягаемости альфы. Там, куда нельзя было достучаться силой — и приходилось медленно, шаг за шагом, выходить из своей зоны комфорта, на ощупь, методом проб и ошибок, постигая подсунутую ему под нос неизвестность.

Энцио, к своему беспечному счастью, видел только лицевую сторону этого процесса. Ему было невдомёк, сколько вскипающей злобы обрушивает альфа на борцовскую "грушу" в спортзале, выбивая из неё даже ту пыль, которой там отродясь не было, всю силу вкладывая в удары рук и ног, лишь бы только потом, в те недолгие периоды, когда он находился рядом с омегой, суметь себя сдержать. Досада продолжала грызть его изнутри, и от грызни этой иногда становилось сложно дышать — и Шеннон захлебывался негодованием, понимая, что вот-вот сорвётся и просто пошлёт всё к чертям... и не срывался. Не мог. Один настороженный, на грани испуга взгляд широко открытых глаз янтарно-карего цвета, одно замыкающееся, отстраняющееся движение узких плеч — и альфа приходил в себя, словно резким вдохом просыпаясь от дурманящего видения. Алигьери казалось, будто что-то сломалось в нём, что-то, словно подточенное течением, треснуло и пошло вкривь — но рядом с омегой его преследовали совсем иные видения, не те, что разрывали терпение на части, когда он оставался один на один с собой — и с запахом сирени, от которого в доме почти не было спасения. Он боялся — действительно боялся ему повредить, и не мог выгнать из памяти тот вечер, когда Энцио, связанный цепью, рыдал и бился в нервной истерике у него в руках, вынуждая сцеплять зубы и крепче прижимать его к себе, силясь унять эти пугающие конвульсии. И то утро, когда омега после всего лежал, разметавшись по кровати, и тяжело и часто дышал из-за температуры, а лоб его обжигал ладонь сквозь прикосновение ткани, вымоченной в холодной воде. И Шеннон не мог ничего изменить в этом страхе, в понимании, что без мальчишки ему уже ничто и никогда не будет так интересно, как прежде... Но, зная это, сидеть без дела не собирался.

Попытки загнать омегу на велотренажёр и беговую дорожку особым успехом не увенчались: у мальчишки очень быстро закончились силы, а следующие несколько дней он даже на учёбу из комнаты выползал с трудом, настолько тяжело ему было заставить шевелиться мышцы, получившие свою долю нагрузки... ну, надо признать, может, слишком существенную для первой пробы. Да, свет ученья для Энцио снова вернулся в этот дом, и большую часть того времени, когда альфа отсутствовал по делам, омега был занят обществом уже знакомых ему женщин-бет, каждая из которых преподавала свой небольшой спектр школьных уроков. А в начале октября состоялось знакомство омеги с Тамарой Льюитт, молодой и энергичной бетой с профессиональным аттестатом фитнес-тренера. Ей, как и Алигьери, вот-вот должно было исполниться двадцать семь — и девушка, с миловиднейшей улыбкой сказавшая называть себя просто "Тамой", стремительно взяла омегу в оборот, с неподдельным дружелюбием расспросив и к следующей же встрече составив подробный график занятий и подобающего питания, совпадающего со вкусами Энцио. Пахнущая утренней свежестью и какими-то нежными цветами, она буквально источала энергию и заводящий задор. Алигьери, просматривая досье тренеров, просто не смог не остановиться на ней — для себя решив, что сорокалетняя и строгая дама в очках и морщинках, несмотря на опыт, может быть для омеги немного слишком жестковатым выбором. Ему ведь не нужно, чтобы возвращение нормальной физической формы стало для Энцио каторгой, верно? Так думал про себя Шенн, в задумчивости привалившись плечом к косяку двери спортзала и наблюдая за ходом очередного занятия. Тамара так и сверкала, не позволяя ни капельке внимания Энцио ускользнуть от себя — и неустанно показывала, подавала примеры, поправляла и консультировала своим таким же легким, как и запах, мягким голосом. Похоже, мисс Льюитт — никак иначе Шеннон её в присутствии Энцио не называл — действительно нравилась её работа, отчего она отдавалась ей охотно и всем сердцем.

И не только работа. Это Шеннон с явным удовольствием для себя отметил, когда его взгляд, следивший отнюдь не за неловкими попытками тощего омеги повторять упражнения, но за соблазнительной упругой попкой девушки, затянутой в плотные леггинсы, наткнулся на ничуть не робеющий ответный, уверенный в себе блеск пурпурных глаз. Альфа тихо усмехнулся, дёрнув уголком рта — принимая во внимание то, как мисс Льюитт, искоса задержав на нём взгляд, кончиками пальцев неспешно заправила за ушко выбившуюся из высокого тугого хвоста прядку волос и, улыбнувшись, снова вернулась к занятию с омегой, подбадривая его и гибко потянувшись ладонями к мыску стопы... Шенн рассматривал её спортивную фигурку безо всякого стеснения — он уже не раз и не два в последнее время после работы снимал в клубах готовых на всё девочек и мальчиков, и даже поднял старые контакты, чем немало удивил знакомого владельца борделя, заочно Алигьери знавшего, но "никогда не думавшего, что он появится под красными фонарями". Но всё это наскучивало ему стремительно, едва сходила первая волна возбуждения — и тягостная волна безразличия обрушивалась следом: пресно, бессмысленно, неинтересно. Ему нужно было что-то большее, что-то... вот, пожалуй, сыграть изящную партию на сближение будет как раз-таки неплохим вариантом избавиться от этого ощущения. Хитрые пурпурные глаза и лукавые улыбки, определённо, цепляли его истосковавшийся по вниманию интерес. И по этим глазам он отчётливо видел — от приглашения выпить пару коктейлей да вот хотя бы в домашнем баре девушка точно не откажется...

— Ха-а? — протянул Шенн в ответ с недоверием и возмущением, обернувшись на проходящего мимо омегу и выгнув левую бровь. Нет, он прекрасно расслышал, что именно ляпнул Энцио, но — простите, что?.. Янтарные глаза, на момент пересекшись взглядом с прозрачно-голубыми, блеснули злой уверенностью, явно придававшей омеге сил. Вообще, с началом занятий он стал немного больше походить на нормального семнадцатилетнего подростка — и хотя до проявления на худых руках каких бы то ни было признаков мышц ему было еще махать и махать этими пока буквально полу-килограммовыми гантелями, но в обществе Тамары Энцио заметно раскрепостился и стал вести себя... не то что увереннее — заметнее. Меньше жаться по углам и прятать взгляды. Ну и вот, посмотрите, до чего докатились... — Пфхм.

Альфа на него только ворчливо фыркнул, тряхнув головой и нахмурившись вслед. Вот ведь зараза, и по зубам ему не дать, и подзатыльника не отвесить — рука не поднимется, а при чужом человеке — мисс Льюис ещё заканчивала скатывать коврики и раскладывать гантели по местам — не до того, чтобы гнобить омегу едкими замечаниями. Впрочем...

— Мог бы остаться и помочь, кстати...! — однако повысить голос, невольно щеря клыки на сочный запах сирени от вспотевшего тела, Шеннон не успел.

— Нет-нет, не нужно, мистер Алигьери, — мягко заметила Тамара, возникшая рядом. Альфа резко повернул голову. — Я уже всё сделала. Энцио хорошо поработал сегодня, и этого вполне достаточно. Не стоит нагружать его ещё сильнее, — обезоруживающей чистоты улыбка её была тут как тут. От молодой женщины тоже шёл приятный запах — немаловажное качество для фитнесс-тренера. Не такой соблазнительный и манящий своей жизненной силой, как у омеги, конечно — но с придачей этому запаху нужного тона с лихвой справлялась её внешность: маечка, обтягивающая небольшую, но упругую грудь, и зазывно кроткие манеры — на первый взгляд чистейшая скромность и вежливость, но ни один нормальный мужчина (омеги не в счёт) не сможет пройти мимо того, как она опускает глаза. Во всяком случае, Шеннон не мог — да и не хотел, если на то пошло.

— Как скажете, мисс Льюис, — спокойно откликнулся Алигьери, расплетая прежде скрещенные на груди руки. — Вы прилагаете такие усилия...

— Тамара, — ласково, но непреклонно перебила она его. Пурпурные глаза смотрели с прямым, чуть лукавящим интересом. — Я уже говорила, вы можете называть меня просто Тамарой.

— Хорошо, — альфа снова уступил без возражений, едва заметно ответив улыбкой на улыбку. — Тамара. Так вот, я хотел выразить вам свою признательность — за всё то, что вы делаете для Энцио. Это больше, чем я мог ожидать от тренера, и действительно нужно ему, — взгляд Шеннона мимолётно помрачнел, словно от набежавшей тени, — после всего... — Но он тряхнул головой, отгоняя "назойливую мысль", словно муху, и продолжил тем же тоном, на один кивок склонив голову. — Благодарю вас.

— Ну что вы, — уклончиво улыбнулась Тамара. Наверняка она слышала всё это уже десяток раз, и ответ её был столь же вежливо дежурен — что, впрочем, за бодрым звучанием голоса совершенно не ощущалось. — Не стоит, право. Я только лишь делаю то, что люблю — свою работу. Энцио чудесный ученик, и мне приятно заниматься с ним, так что...

— Я настаиваю, — теперь уже пришел черёд Шенна играть улыбками. — Мне бы хотелось, чтобы вы знали — я вижу и ценю то, что и как вы делаете. Могу я предложить вам выпить со мной... хотя бы чашку чая перед уходом? Или кофе. Если пожелаете.

— Можете и не только чая, мистер Алигьери, — смеясь, ответила мисс Льюис. — Я сегодня не за рулём.

— Шеннон, — тут же поправил её альфа. — Вы можете называть меня просто Шеннон... "просто Тамара", — он усмехнулся, переигрывая сказанное раньше бетой, на губах которой не удержался смешок — она кивнула, всё с тем же весельем согласившись — "Хорошо, Шеннон". — Не за рулём, говорите. А с чего же...

— Левая сторона генераторной цепи стала сбоить, каким-то чудом не вышла из строя, — заговорила мисс Льюис быстрее, чем фактически прозвучал вопрос. — Пришлось оставить на ближайшие три дня в сервисном центре, — бета вздохнула, ненадолго поникнув плечами — но буквально со следующим же вдохом снова преисполнившись былого задора. — Но ничего! Пешком ходить полезно для здоровья!..

Она задорно подмигнула и сжала по-женски небольшой кулак в демонстрации силы и готовности преодолевать препятствия. Шеннон, коснувшись взглядом этого жеста, моргнул — прогоняя мимолётное желание обхватить этот аккуратный кулачок своей ладонью и осторожно прикасаться губами к тонким ухоженным пальцам. Чёртов запах омеги. Он проникал повсюду, даже в кровь, раскрепощая, раздразнивая и позволяя с неожиданной легкостью совершать не самые осторожные поступки.

— Только позвольте, сначала я всё же посещу ванную, — мисс Льюис уже знакомым ему жестом заправила за ухо выбившуюся прядку, взглянув на собеседника исподлобья. — Не слишком-то вежливо с моей стороны так сильно пахнуть...

— А, конечно, конечно, — Шеннон отступил ещё на шаг из проёма, хоть и без того его не загораживал, приглашающим жестом руки провожая Тамару в коридор. И, когда она — "Спасибо," — отошла шага на три-четыре, добавил вслед на полтона ниже. — С вашим запахом, мисс Льюис, я не могу представить себе человека, который имел бы что-то против этого.

Ответом ему была лишь мягкая улыбка через плечо да застенчиво отведённый взгляд — девушка промолчала, сворачивая к лестнице на второй этаж. О, нет, она не была смущена по-настоящему — никакой душевной робости за её кроткими манерами Шенн не ощущал, наоборот. Оба следовали правилам игры — и тем интересней это было, дразнить душу нарастающим напряжением пружины, хотя, казалось бы, приз — вот он, подойти и возьми. Достаточно просто последовать за ней в ванную комнату и закрыть замок изнутри — причём Алигьери отлично читал между строк и не сомневался, что в конечном итоге это было бы ко взаимному удовольствию. Но разве же так интересно?.. В конце концов, они не в клубе, чтобы ограничиться чем-то разовым да в спешке — не говоря уже о том, что в доме есть ещё и омега, ученик и недоросль, которому ещё даже рейтинговые сцены в кино положено смотреть сквозь пальцы родителей или вот, попечителя. Знала бы мисс Льюис, что и для кого — и чем! — этот самый омега умудрялся творить — и как он внезапно решил исповедовать целибат... Хмыкнув с изогнувшей губы усмешкой, Алигьери, потирая шею ладонью, направился на кухню.

Позже, когда мисс Тама спустилась вниз — с ещё влажными волосами, забранными в высокий хвост, в свежей, но уже не такой спортивной одежде: джинсах и тонкой мягкой кофточке — они приятно посидели за столом, разговорившись под приглушенным люминесцентным светом. Вопреки намерению Шеннона подвезти её, Тамара настояла на том, чтобы и он тоже выпил с нею предложенный коньяк и ещё раз ненавязчиво подчеркнула, что доберётся сама. Пурпурные глаза её лукаво смеялись — как будто бы даже и над ним, но, когда под столом её расслабленно выпрямленные ноги случайно коснулись шенноновых — вздрагивать и отдёргивать касание она не стала. Впрочем, на учтивый ход беседы, тут и там украшенный лёгким смехом Тамары, это маленькое обстоятельство никак не повлияло. Время минуло за восемь, после чего бета спокойно и решительно поднялась, чтобы поблагодарить и уйти. Проводив её взглядом и, безусловно, оценив брошенную через плечо многообещающую улыбку, Шеннон убрал чашки в раковину — и вышел следом, чтобы помочь девушке надеть пальто.

Этой нехитрой на первый взгляд шахматной партией в "сперва добейся" альфа действительно увлекся — хотя от первого пробного заброса до фактического взятия Бастилии не прошло и недели. Тамара ему совершенно искренне понравилась — она, как и Алигьери, отлично представляла себе, что хочет получить и как этого достичь. У них не было ничего общего, кроме самых нейтральных и отвлеченных тем, но в этом и не было необходимости: в конце концов, получше узнать друг друга можно и не только словами — если не сказать, что о словах речь в принципе не шла изначально. Мисс Льюис знала цену и себе, и подобным интрижкам просто нравящихся друг другу людей — и для альфы это было одной из причин проникнуться уважением к молодой женщине. Она не сдалась ему сразу, но и затягивать сверх меры не стала — и когда в тот вечер у неё дома они наконец остались наедине, чувство заслуженного триумфа приятно приукрасило для Шенна и без того нескучную, длинную ночь.

На этой же приятной ноте они и продолжили — без обязательств и ко взаимному удовольствию от случая к случаю наслаждаясь непринуждённым обществом друг друга. Что ни говори, приятно ощущать расположение женщины, которая не станет, как некоторые неумные омеги, дичиться, кусаться и отпрыгивать из-под руки. С Тамарой альфа мог позволить себе расслабиться — и не удивительно, что в эту и следующую неделю он пребывал в таком однозначно благоприятном настроении, не цеплялся к Энцио и не злился на него, да и вообще смотрел на омегу несколько сквозь пальцы, больше увлеченный легким дразнящим флиртом Тамы, нежели обидками насупившегося мальчишки. А обижался тот так красочно, что хоть картину с него пиши... Алигьери бы так его и проигнорировал, но убедительный взгляд Тамары, видевшей его отношение к себе и не хотевшей, чтобы омега уж очень падал духом, а также собственное благодушие альфы оказались на стороне Энцио: ладно, в самом деле, что может быть плохого, если он просто посмотрит с ними кино? Может, как оказалось: доставлять неприятности омега начал с первого же движения. Тамара была просто чудо — и хотя маленький поганец очевидно намеренно вклинился на диван между ними, она, опережая недовольное цыканье и ворчание получившего локотком под рёбра Шенна, быстро отвлекла мальчишку от сопернических подёргиваний своим миловидным воркованием. А потом начался фильм, и в освещенной одним только широченным экраном гостиной никто не мешал альфе, протянув руку по спинке дивана, кончиками пальцев перебирать прядки волос девушки и невзначай поглаживать её по шейке. Подняв руку, Тамара нежно накрыла его ладонь своей.

Надо сказать, своего Энцио в какой-то мере добился: разрыдавшись под конец фильма, заставил Таму забыть о заигрываниях мужчины и уделить внимание совсем не маленькому уже, но от того рыдающему не менее горько омеге. Шенн с некоторым недоумением выжидал, посматривая за тем, как Тамара утешает и по-матерински заботливо гладит беззастенчиво приникшего к ней мальчишку по вздрагивающей спине. И оттого лишь с большим удивлением понял, что во взгляде, брошенном омегой через плечо, не было слёз. Осознание прожгло, словно тлеющей сигаретой под рёбра: да этот маленький гадёныш нарочно ломает трагедию! Альфа чуть было не зашипел, стискивая зубы, и только лишь осторожный взгляд Тамары заставил его взять себя в руки и натянуть непроницаемость. Вряд ли бета верно истолковала его недовольство — и Энцио внаглую пользовался моментом, обнимая дорогого тренера и "выплакиваясь" у неё на пышной груди.

Впрочем, торжество омеги длилось недолго: его утешение Тамара не ставила настолько высоко, чтобы и вовсе забыть о своих собственных интересах — и вот тут-то мальчишке, должно быть, пришлось пожалеть о своей роли великовозрастного ребёнка: его с мягким убеждением за руку отвели наверх и уложили спать, чтобы не мешал взрослым заниматься своими делами. Тамара провела с ним почти полчаса, прежде чем Энцио, по-видимому, наконец заснул. Шенн всё это время ждал внизу и курил, достав с нижней полки журнального столика дорогую и элегантную упаковку сигарет, украшенных серебристым вензелем в виде белой лилии. Белый легкий дымок поднимался вверх в неярком и мягком свете торшеров, когда Тама наконец на цыпочках, тихо прикрыв за собой дверь, сбежала по лестнице к нему обратно. Несмотря на всю приязнь и откровенность, установившуюся между ними, в доме Алигьери оставаться бета решительно не желала — но это, впрочем, не помешало раздражённому такой выходкой альфе вдвое настойчивей против прежнего "взять своё" прямо здесь, на диване, с уклончивого несопротивления Тамы и под щекочущие нервы шепотки "Тише, а если Энцио проснется?" — "Да брось, он уже не маленький..." Шеннону и самому не хотелось, чтобы мальчишка их застукал напрямую — кому, как не альфе, было знать, каких масштабов истерика может последовать за этим у омеги, в совершенстве умеющего только одно — накручивать себя. Нотку язвящей совестливости о том, с насколько большим удовольствием он сейчас провел бы время там, наверху, в спальне, надёжно гасила мысль о том, что мечты мечтами, а надо вернуться к реальности: Энцио его к себе не подпустит и скорее удавится балдахином. Так что ну его, пусть себе спит — действительно спит: сколько бы раз Шенн, мимолётно отвлекаясь от ласк, не прислушивался к происходящему за спиной, ничего подозрительного он на лестнице не слышал и никакого присутствия, как тогда, когда омега подслушивал их разговор на кухне, не ощущал. И, отвезя Тамару домой по ночному городу, вернулся уже к двум ночи, глухими шагами пройдя по коридору мимо двери в спальню омеги и скрывшись в своей.

Однако достигнутое грело его недолго. Тамара была приятна и легка, без сомнений, но её было мало — постоянно мало, и это особенно резко ощущалось, когда запах омеги в доме напоминал о себе. Напоминал о себе и омега: осмелев, мальчишка начал ему не только дерзить через слово, поняв, что никто его прямо здесь и сейчас обламывать не будет, но и вёл себя... не самым лучшим образом. Шеннон не уставал поражаться — откуда только взялось столько наглости, и морщился, делая замечания: омега опять заигрывался, гуляя по оголённым нервам альфы, отчего у последнего порой скрипели сжатые зубы. Все эти взгляды, вызывающие позы и дразнящие случайности — мальчишка без зазрения совести прыгал на терпении альфы, как на батуте, и то дрожало натянутой струной, неизвестно на каких скрепах воли ещё удерживая ситуацию в равновесии. Придурок! Уже доигрался один раз — мало? Я же предупреждал тебя, темнел взгляд альфы всякий раз, когда Энцио норовил подойти поближе к черте и пошевелить над ней пальчиками занесённой ноги, я же тебя предупреждал. На время это помогало: Энцио, словно вспоминая, затихал и отступал, давая Шенну вздохнуть спокойно и ещё раз, ещё раз воззвать к собственной выдержке и простить маленького недоумка, не знающего меры, слишком привыкшего к безопасности. Хоть бы на минутку задумался и благодарен был за то, что ему позволяют!.. Руки чесались ещё раз показать ему, где и насколько здесь его место, скрутить и вытрахать вручную резиновым дилдо, пока не взмолится и не запищит о пощаде. Но Алигьери только поджимал губы и медленно переводил дух. Этого он себе позволить не мог — не мог себе позволить сломать его.

Но даже его терпение могло взбурлить так, что накрывающая то крышка начнёт подскакивать. Когда, отзанимавшись в спортзале и усиленно благоухая своей сладкой сиренью — так, что казалось, будто прямо в гостиной взял и вырос многолетний цветущий куст — омега — нарочно! — заявился на кухню, где Шенн в задумчивости о поступившем рабочем задании сидел с ноутбуком за чашечкой кофе, запах которого разом сгинул в цветочном аромате, — альфа стерпел. Напрягся, отвлекшись от работы и поверх края экрана провожая взглядом Энцио, со всей — насквозь блефующей! — невинностью намерений подошедшему к холодильнику за свежей водой, но стерпел. Но омеге было мало этого напряжённого стеклянного взгляда в спину: глянув на альфу через плечо — не иначе как затем, чтобы удостовериться во внимании — Энцио придирчиво дёрнул острым плечиком и пальцем поправил краешек и без того коротких спортивных шортиков, едва прикрывающих ему ягодицы. Никакой наивности и невинности не хватит, чтобы оправдать хождение в таких по дому альфы, который совершенно недвусмысленно хочет тебя трахнуть, и уж каким-каким, а невинным и наивным Энцио, отслуживший своё малолетней проституткой по вызову, не был! Идиотом он был клиническим, дурным омегой без царя в голове — и, получив по рогам уже не раз и не два, продолжал махать у быка под носом красной тряпкой. Вот как сейчас — поглубже запуская палец под край ткани, оттягивая её назад и вверх, чтобы мелькнул перед взглядом округлый контур маленькой крепкой ягодицы, и отпуская — только тоненькая резинка шлепком приложилась к коже.

Брошено звякнувшая чашка кофе за спиной и три тяжёлых шага были ему ответом — должно быть, ответом слишком неожиданным для омеги, не успевшего и пискнуть, прежде чем его скрутили сильные, жёсткие руки, зажимая рот. Разозлённое, горячее дыхание альфы обдало полупрозрачную раковинку омежьего уха, а задницу мальчишки бескомпромиссно ощупала широкая ладонь.

— Ты совсем страх и совесть потерял, а, Энцио? — охрипше спросил Алигьери, не позволяя омеге и дёрнуться, прижимая к себе так, что тот едва мог вздохнуть. — Какого чёрта, а? Зачем ты это делаешь? Нравится меня доводить? Так ведь доведешь же. Видит небо, доведешь... Думаешь, теперь тебе всё можно и я вечно буду терпеть, да? Нихера подобного, радость моя... — палец альфы жестко потёр мальчишку меж ягодиц, а по краешку тонкого уха прошёлся горячий язык. Голову вело от запаха и вкуса, и Шенн заметно тяжело дышал. Голос его был сипловатым и приглушенным, но в пустом, окутанном вечерним полумраком доме даже этот тон рокотал прибоем по гравию. — Не будь идиотом, Энцио. Не заставляй меня пожалеть о том, что я дал тебе слово. Клянусь, ещё одна выходка... ещё одна твоя выходка... я тебя во всех красках заставлю вспомнить всё, что можно и нужно делать с дурными омегами, думающими только тем, что у них между ног, — едкой угрозой выплюнув эти слова, Шеннон сильно и звонко шлёпнул мальчишку по заднице так, чтоб тот аж подпрыгнул — и толкнул от себя, в спину, выпуская из захвата. — И чтоб я больше тебя в этих трусах не видел! Не то поставлю в гостиной пилон и будешь на нём стриптиз устраивать, а не по всему дому!..

Стоило омеге со всей прыти испуганного кролика рвануть наверх, отбарабанив босыми ступнями по лестнице, Шенн тяжело выдохнул, качнувшись и неверно дрогнувшей в локте рукой опираясь на крышку стола. От запаха омеги, сладкого, дивного, желанного до мурашек по коже, у него помутнело в голове — альфа закрыл глаза, загоняя позывы инстинктов обратно под корку волевого льда и нервно обводя языком верхние клыки, слизывая с них маревом вздыбившее каждый волосок на теле желание впиться в эту бархатистую, пахнущую сиренью кожу — там, где тонкий контур шеи мягко перетекает в плечо, укусить, подтверждая своё право, своё владение... Спокойнее, но всё так же тяжело вдохнув, Алигьери кинул мрачный взгляд на едва видневшуюся за колоннами лестницу — туда, где сейчас наверху забился под одеяло и дрожит припугнутый им омега. Оскалился, не в силах сдержать раздражение, и сплюнул в раковину, сквозь зубы втягивая воздух. Изящный, тонкий аромат сирени витал повсюду, украшал и манил — и альфе хотелось взвыть от собственного бессилия перед этим запахом. Это выводило из себя, это било под колени, это щекотало остриём ножа под рёбрами — и это было причиной того, что со столика перед телевизором пепельница уже не исчезала. Запах и вкус "серебристой лилии", его любимого табака, грозил приесться до полного безразличия к тонкой палитре оттенков, но он хотя бы ненадолго перебивал собой запах Энцио. Даже выхолощенный необратимыми изменениями в работе репродуктивной системы омеги, этот запах всё равно брал за живое — и не только брал, но и держал его крепко...

Прежде ему и в голову не пришло бы вместо спокойного, взвешенного вечера за интересной книгой в свободное от работы время срываться с места, ехать в очередной клуб — в конце концов, ему давно уже не те двадцать лет, когда желание бурлит так, что в штанах не застёгивается ширинка! — но те спокойные времена вспыхнули и истлели, и жар в крови от смешения чувств, мыслей и желаний будоражил до самого основания. Иногда, когда не было времени отлавливать на танцполе, подпаивать до нужной меры, везти в гостиницу очередное приглянувшееся тело, он ехал прямиком в бордель — раздражение ломало так, что было не до принципов, и помогало только одно: швырнуть на постель очередную на всё готовую омежку и забыться на несколько часов. У проплаченных шлюх, во всяком случае, было одно преимущество: пока альфа отдыхает, они могли ему и плечи размять, и ртом поработать — а в клубе можно было и на дрянь нарваться: одна такая умудрилась располосовать ему всю спину, на недовольство только хохоча и снова в самый неподходящий момент впиваясь когтями. Получив от альфы крепкую оплеуху, правда, притихла и только рыдала, пока он заканчивал своё дело. Таких он беречь не собирался, и заставил отработать до конца за все коктейли и номер в гостинице, оплаченный на полные сутки. Царапины ещё долго саднили при каждом движении, неприятно напоминая о себе и будя желание ещё раз разыскать эту суку и проверить, не забыла ли она урок.

Но всего этого по-прежнему не было достаточно, по-прежнему что-то не дотягивало до нужной планки, отчего он всякий раз бросался в омут с только большим остервенением. Раздражение вспыхивало с новой силой всякий раз, когда Энцио попадался на глаза, прятался за дверью и за колонной, только провожая альфу взглядом до боли широко распахнутых лемурьих глаз. Раздражение покалывало в мышцах, подталкивало схватить его за узкие плечи, встряхнуть, наорать — сам не понимая, о чём и за что — но Шенн только досадливо усмехался, прищёлкивал языком и снова — мимо, снова уходил, захлопывая за собой дверь дома и каждый раз, как в первый, делая глубокий остужающий вдох чистого уличного воздуха. Тот становился всё холоднее: не за горами зима.

Он даже не мог сказать, помогает ли ему в действительности это кратковременное забытье, это мимолётное наслаждение живой сочностью запаха, гибкой податливостью омежьего тела — потому что, стоило возбуждению сойти на нет, как под рёбрами прихватывало тоскливое уныние: роза и вербена, вересковый мёд, шоколад и ром, сочный апельсин, полынь и ромашка — во всем этот не было смысла, не было вкуса, "приятно" — и не более того. Свою долю обычной человеческой симпатии к партнёрам, скрашивающую молчание в постели, он без колебаний оставлял за спиной, вдевая руки в рукава пиджака и уходя — чётко зная, что второй раз не вернётся и больше к тому, что бросил, притронуться не захочет. И будет снова искать кого-то — чего-то, — больше по инерции продолжая этот дурманящий забег: просто потому, что сидеть дома будет ещё хуже.

Но в этот раз — прошло дней десять с той стычки на кухне, и был поздний вечер пятнадцатого ноября — альфа, едва переступив порог очередного клуба, забитого людьми, бликами и полумраком, перемешанными в тяжелых ритмах музыки, учуял то, что заставило его сердце ёкнуть чуть ли не до желудка. Сладковатый, чистый запах сирени тянулся откуда-то сквозь всю какофонию ароматов активно двигающихся тел. Перед этим запахом померкло всякое благоразумие — и вышедший на охоту альфа устремился за своей целью, не видя преград. Честное слово, окажись этот омега замужем — набил бы рожу мужу и всё равно увез. Но пахнущий сиренью молодой человек был один — вяло топтавшегося рядом ухажёра-бету Алигьери оттеснил одним взглядом и тут же о нём забыл — как и забыл вообще обо всём, кроме запаха. Он был готов на всё — и, когда Алекс, смеясь, протянул "Гостиница? Что я тебе, шлюха какая-нибудь, что ли?", без колебаний предложил поехать к себе домой. Домой Алекс согласился.

По пути Шенн раза три пожалел, что не взял такси, а повёз его сам — следить за дорогой, не отвлекаясь на запах, было чертовски тяжело ещё и из-за того, что уверенная ладонь Алекса уже вполне настойчиво поглаживала альфу по бедру. Он был почти его возраста, может, года на два моложе, хотя омежность даже во взрослых чертах округлого лица оставляла какую-то мягкость, легко заметную женственность. Честно говоря, Алигьери было плевать, как он выглядит, какого цвета у него глаза — всё это было несущественно, потому что сильный, живой, манящий запах сирени был густым и навязчивым, и хотелось чуть ли не ртом его схватывать, пить из сухого воздуха. Запах был сильным: скоро у этого омеги начнётся течка, и от осознания этого альфа тихо млел: уже почти забыл, как же бесовски сладко, дивно они начинают пахнуть, когда готовы...

Шенн не слушал, что омега тянет негромким голосом с нотами приятного удивления, выйдя из машины и оглядывая дом, к которому альфа его привёз: как оглушенный, он вытащил из кармана ключи, открывая дверь и пропуская гостя вперёд. И где-то потерял момент, в котором попытка помочь снять куртку стала жадными поцелуями в заднюю сторону шеи, ласкающими и настойчивыми. Омега тихо застонал, и от этого звука крышу альфе сорвало окончательно — одним толчком прижав его к стене и раздвинув коленом ноги, Шенн пил его запах, целуя, пока ещё бережно скусывая с кожи блаженный аромат. Он не сказал бы ни слова, если бы Алекс, пылко ему отвечавший, в какой-то момент не помедлил, заставляя поднять голову:

— Ты ведь не один живёшь, — заметил он задумчиво, взглянув едва отстранившемуся от него альфе в глаза. — С другим омегой?
— С братом, — хрипло бросил Шенн: ему было плевать, что говорить, и тем более не хотелось вдаваться в долгие объяснения.
— Мм-м, — только и протянул в ответ омега, и больше не сказал ничего.

Но голос у него, как оказалось, был довольно громкий — не только тягучий, как мёд. Он сладко стонал и откровенно вскрикивал, он шумно вздыхал и мягко мычал что-то приятное, наклоняясь к паху альфы, и от каждого этого звука Алигьери словно молния пронзала, отчего тот лишь с большим остервенением на него набрасывался. Пожалуй, позвони ему кто-нибудь сейчас, он послал бы любого, даже самого Маршала — но, на счастье, никто не звонил. Заснуть удалось лишь под самое утро, когда вымотались оба, и не осталось желания даже говорить — во всяком случае, у Шенна. Обнимая одной рукой дурманящее сиренью тело — а ведь он куда крупнее, чем Энцио, неудобно, отчего-то подумалось ему, и Шеннон с на миг ощерившимся в раздражении уголками губ прогнал эту мысль, — альфа постепенно погружался в дрёму, слушая, как Алекс мягко поглаживает его по руке кончиками пальцев. Да плевать на Энцио, в самом деле. Пусть себе сидит в своей комнате и не мешает, раз ему так больше нравится жить. Шенн не отдавал себе в этом отчёта, но даже сейчас, когда он, кажется, нашёл что-то даже лучше, чем искал — кого-то, кто пахнет так же безумно и с этим же безумием хочет его самого, — не мелькнуло и мысли о том, чтобы избавиться от Грациани. Хрупкий аватара с янтарными глазами стал частью этого дома, частью его жизни — частью, которую уже ничто не могло изменить.

— А ведь твой брат тоже пахнет сиренью, — вдруг вполголоса в воцарившейся тишине заметил Алекс, не прекращая поглаживать руку альфы. В голосе его звучали нотки не зависти и не обиды — хотя, быть может, они просто прятались за шутливой насмешкой. — Ты так хотел своего брата?
— Ты идиот или притворяешься? — буркнул Алигьери, не открывая глаз. — Хотеть брата? Головой подумай, потом спрашивай. — Кулак той руки, на которой лежал омега, сжался и потёр его по виску, заставив с протестующим смехом съежиться. — Спи давай и успокойся. Мне нравится твой запах.

Словно подтверждая это, альфа уткнулся носом в плечо омеги. Чуть правее алым следом зубов виднелась метка — одна из, наверное, ещё трёх или четырёх, которые он, сгорая от желания, ставил без всякого промедления и совести. Да, запах... густой, сочный запах — такой немилосердно интригующий, прошибающий до печёнок. Шеннон усмехнулся, и ладонь его обнимающей руки неспешно потекла вниз по плоскому, крепкому животу омеги, нырнув под одеяло и огладив верхи его бедер.

— Ты совсем скоро потечёшь, — всё также сквозь мягкую усмешку, не повышая бархатисто вибрирующего тона, сообщил он на самое ухо омеги. — Рискнёшь остаться, м?.. — Алигьери вопросительно поднял бровь, чуть отстранившись, чтобы видеть лицо.
— Ммм-м, — Алекс прижмурился, потягиваясь с изогнувшей уголки губ плутовской улыбкой. — Кто знает, кто знает, — уклончиво протянул он, возвращая взгляд. И слегка шевельнул приоткрытыми губами, давая понять, что не хочет никаких обсуждений, а только чтобы его ещё раз — сильно — поцеловали. Он знал, что альфа не помедлит — альфа и не стал.

Утро началось для них часов в одиннадцать — Шенн едва разлепил глаза, чтобы взглянуть на часы, когда Алекс выбрался из-под его руки и легко сел, спустив ноги с кровати, чем заставил вскинуться и невнятно ещё со сна поинтересоваться, куда это он собрался. "В ванную," — только и рассмеялся омега, но собственническая бдительность альфы явно ему польстила. Вторая дверь по правой стороне, сориентировал его Алигьери, снова утыкаясь лицом в пропахшую густой сиренью подушку и прикрывая глаз, когда ласковая, но крепкая ладонь погладила его по волосам, а теплые губы нежно коснулись скулы. "Сделать тебе кофе?" — легко спросил Алекс, на что Шенн только благодарно буркнул что-то неразборчивое, кивнув, и только после, отвернув голову от подушки, осведомился про кухню. "Сам найду!" — был бодрый и веселый ответ, и Алекс, накинув Шеннову рубашку, с горем пополам прикрывшую ему бёдра, выскользнул из комнаты в тихий, но совсем не пустой дом...

p.s. Алекс

— А НУ СЕЛИ ОБА! — рокочуще громко, во весь голос и так, что едва ли посуда на кухне не подпрыгнула, ещё с лестницы гаркнул альфа на сцепившихся омег, быстро спускаясь вниз. Босой, в одних застегнутых на единственную пуговицу джинсах — хорошо хоть их успел натянуть, прежде чем вылететь из комнаты на крики, маты и визг — со встрепанными сном волосами и гневно-недовольным выражением лица, он в два тычка разнял кошачью драку, растащив омег за воротники, встряхнув на ноги и отделив собой друг от друга, закрывая шипящего и норовящего плюнуть Энцио от Алекса своей спиной и не стесняясь в комментариях. — Бл#ть! Вы с ума посходили, оба? Какого хера? Что за цирк?!

Одной рукой придерживая Энцио за плечо и осаживая, чтоб не высовывался, а другой — Алекса за руку чуть пониже запястья, Шенн, ощерившись, вперил взгляд в "гостя дома". Тяжело дышащий, разозлённый и напуганный до побелевшего взгляда, омега в сбившейся рубашке мельком мазнул взглядом в ответ и попытался вырвать руку, но тщетно.

— Да он... да этот... мелкий гадёныш!.. — Алекс, захлебываясь негодованием, снова попытался рвануться и достать Энцио, ещё явно не до конца осознав возникшую между ним и его противником преграду. Не преуспел, но сремление ответить за оставленные острыми ноготками царапины, подкрепленное едкой обидой, было сильнее здравого смысла.

— А НУ ША! — снова грохотнуло из глотки альфы — так, что его бы услышали на другой стороне улицы, не то что стоящие рядом омеги. — Успокоились оба! Энцио, — Шенн обернулся через плечо, продолжая на вытянутой руке держать Алекса и окидывая Грациани сверху вниз наметанным взглядом. Вроде цел, хоть и встрепан, и помят встречной силой, превосходящей его килограмм на двадцать пять живого веса, только что валявшей его на полу. И щека отчего-то раскраснелась. Алигьери сузил глаза и требовательно, строго осведомился. — Ты в порядке? Не болит нигде?..

— Этот пид#рас мелкий меня укусил! С-сука, бл#ть! Отпусти меня! — не смолкал с возмущениями Алекс, с силой стукнув альфу по руке и лягнув в голень — чего Шенн, едва поморщившись, словно даже и не заметил.

— Да врёт он всё, сука! — ломко и надрывно от обиды вопил с той стороны Алекс, всё еще удерживаемый на расстоянии крепкой прямой рукой альфы, выталкивающей подальше, но не отпускающей его, как омега ни пытался вырваться. — Падла костлявая! Да он мне руку до крови прокусил, сам посмотри! Ублюдок бешеный!..

— Энцио, — проговорил альфа с нажимом, едва сохраняя какое-то подобие спокойствия в этом кавардаке злопыхающей драчливости — право слово, он подумал было из спальни, что кто-то кого-то с лестницы сбросил, — иди на кухню и будь там. В морозильнике колотый лед, приложи к ушибу, — Шенн подтолкнул омегу ладонью в указанном направлении. — Иди. Быстро.

Альфа поднял мрачный взгляд на раскрасневшегося Алекса, сопящего с исказившимся лицом сквозь стиснутые от злости побелевшие губы. В красновато-карих глазах того стояли слёзы. На руке, зажатой в тисках ладони альфы, краснел след от человеческих зубов — крови не было, но укус был от всей души. Шенн тихо ругнулся про себя. Не было печали...

Парень упирался, упрямо стараясь вытянуть руку из захвата, но отпускать его Алигьери не спешил, даже не сжимая сильнее, чем следовало.

— Алекс, — резонный, убедительно давящий холодок вернулся в негромкий голос альфы. — И что вы не поделили?..

— Да пош-шёл ты, — напряженно раздувая ноздри, выдавил омега, обнаженный перед ним под расстегнувшейся в пылу драки рубашкой и всё ещё дурманяще пахнущий сладким и мягким своим телом. Телом, которое по-прежнему хотелось ласкать, кусать и сминать ладонями, но реакция эта — Шеннон ясно отдавал себе отчёт — была чисто физиологической. Марево душевного наслаждения от знакомства, вчера поглощавшее Алигьери с головой, исчезло начисто — и Алекс был не больше, чем взрослый, несуразно крепкий и не совсем в его вкусе омега, проку от которого от силы на несколько ночей, пока не надоест. От сладкой густой сирени в гостиной было не продохнуть, вело голову и зароняло в каждый нерв щекотливо-заманчивое предвкушение, желание обладать — но не нужно было быть сверхчувствительным прибором, чтобы ощутить разницу между этим манящим желанием и тем, как екнуло в подреберье сердце, провалившись на секундочку и тут же с ускорением взмывая куда-то вверх от нежного, лёгкого аромата сирени Энцио, от распахнутого во всю ширь янтарного взгляда на тонком лице. Дрожь прошла по лопаткам альфы — сейчас ему хотелось не разбираться с идиотской ситуацией, а просто сгрести Энцио в объятия и только дышать им, никуда и ни за что не отпуская. Алекса — который, казалось, вот-вот разрыдается, даже голос у него дрожит — было самую малость жаль, и хотелось побыстрее спровадить прочь из собственной жизни. Шенн чуть не плюнул на пол: с каких вообще пор на него стали так действовать грёбаные омежьи слёзы?!..

— Брат он тебе, как же! Ублюдок... Мог бы и получше что соврать! Какого чёрта — это я должен у тебя спрашивать, какого чёрта!.. — не унимался Алекс, с каждым выкриком только больше распаляясь. — Отпусти меня! Немедленно отпусти!..

Омега рванулся — и на этот раз ему удалось: Шенн разжал руку, и Алекса так шатнуло назад, что тот едва удержался на ногах. Алигьери молчал, с холодным сосредоточением изучая представшее перед ним жалкое создание. Напоровшись темнеющим от обиды взглядом на это выражение, омега всхлипнул и мотнул головой, обогнув альфу по дуге и рванувшись наверх. На бегу сорвав и скомкав рубашку, швырнул её на пол у лестницы и так нагишом по ней и взбежал — в комнату, где осталась его одежда. Шенн вполоборота проводил его взглядом — и скосил глаза на арочный проем кухни. Ему хотелось поскорее проверить, как там Энцио, не отшиб ли себе чего в самом деле, но чувство гуляющей под рёбрами занозы от присутствия в доме чужого, неизвестно на что в расстроенных чувствах способного человека, останавливало и не позволяло повернуться к этому факту спиной. Телефон пришлось поискать — и к тому времени, как Алигьери отзвонился в такси и положил трубку, Алекс, наспех одевшийся и прячущий блестящие от проступивших-таки слёз глаза, уже появился наверху лестницы, быстро, но уже хоть с каким-то достоинством спускаясь вниз, в прихожую.

— Я вызвал тебе такси на свое имя, — флегматично сообщил альфа, скрестив руки на груди и посторонившись с дороги в прихожую.

— В жопу его себе засунь, — буркнул омега, натягивая куртку и не поднимая взгляда.

— А так всё хорошо начиналось, — усмехнулся, пожав плечами, уже совершенно успокоившийся Шеннон. — Царапины не дашь обработать?..

Алекс промолчал, застёгивая ремешки на ботинках, и даже не взглянул в его сторону. С дверью разобрался не сразу, со второй попытки поняв, как она открывается — и захлопнул за собой с таким размахом, что в оконных рамах мелко задребезжали стёкла.

— Ну вот и отлично, — невесть кому вздохнул Шенн, отлипая плечом от стены. Из двери пахнуло прохладцей поздней осени, холодком перебрав альфу по спине. Одной проблемой меньше — но оставалась другая.

— Энцио? — окликнул он тишину в доме, переступая через порог кухни...

Молниеносная реакция и в этот раз не подвела Алигьери — на рефлексах он рванулся в сторону быстрее, чем понял, что именно в него летит. Коробка, стукнувшись об угол, раскрылась, и лёд холодными брызгами со стуком разлетелся по полу. Несколько осколков задели босые ступни альфы. Тяжелый для рук омеги чайник до Шеннона не долетел, грохнувшись на пол, кастрюля была чуточку успешнее, но тоже безрезультатно брякнулась о стену и упала, назойливо зазвенев. Стиснув зубы, альфа одним рывком сократил расстояние от себя до омеги — и перехватил его запястье как раз тогда, когда в азарте Энцио схватился за нож, тут же вздёргивая его руку вперёд и вверх. И почти что даже бережно, медленно выкрутил, заставляя хватку разжаться, а нож выпасть из пальцев. Прозрачно-голубые глаза холодно мерцали, немигающе уставившись на мальчишку.

— Что у тебя за истерический психоз такой, Энцио? — поинтересовался он, цедя слова и крепко удерживая омегу от дальнейших трепыханий. — Ты на самом деле башкой ё#нулся, что ли?..

Лёгкая щекотливость под лопаткой напоминала, что где-то он уже что-то такое видел в исполнении этого омеги — только тогда дело закончилось обмороком, а сейчас Энцио, гневно сверкающий глазами, на былую бледную, икающую от испуга немочь уже никак не походил...

Шеннон ждал, что омега сейчас замкнётся, съежится и всеми силами попытается уйти от ответа, убежать, словно его тошнит от самого присутствия альфы рядом — и к такой развязке точно готов не был. Перехватив руку омеги на своих волосах, он сжал ладонь поверх цепкого кулачка, неприятно дёрнувшего за пряди, но отцеплять тот не стал — ошарашенно ощутив, как к его губам ткнулись сухие узкие губы мальчишки, и маленький настойчивый язычок дразнит, напрашиваясь на ответ щекотливыми и влажными толчками. Опешив на мгновение от такой резкой перемены — а дальше что? попытается укусить? — Шенн моргнул в удивлении, с некоторым промедлением приняв и подхватив поцелуй.

"Нет, он точно об что-то головой стукнулся."

Но где там! Сколько бы альфа ни осторожничал, не понимая, что нашло на его омегу нашло, у того как рубильник в голове переключило: куда только делась холодная паника, нервная дрожь и бледнеющий вид при любых намеках на секс, при любой попытке альфы притронуться!.. Энцио целовался отчаянно, взахлёб — прежде он так никогда не делал, оставаясь неизменно холоден даже к тем редким поцелуям ласкающего его альфы, который, в общем-то, поцелуи не слишком-то любил. Секунда, другая, отсчитываемая ударами сердца — ничего не менялось, хотя в висок по-прежнему билось желание спросить, всё ли с омегой в порядке и понимает ли он вообще, что творит. Опять же потом будут слёзы, сопли и обвинения в насилии над бедным хрупким созданьицем! Созданьице меж тем потеряло всякий стыд и льнуло к нему, забыв об обидах и плевках. Кукольная хрупкость эта, выгнувшаяся в руках, действовала безотказно — ощутив, как по спине взбежали мурашки, вздыбившие каждый волосок, и саднящей волной ударили в пах, ещё не забывший будоражащую сладость того, течного запаха, Шенн глухо рыкнул и коротким рывком прижал Энцио к себе, перехватывая поцелуй и нажимом ласкающего рта заставляя мальчишку запрокинуть голову.

И всё же разум в прозрачных глаза плескался холодно и трезво: сколько это продлится — минуту, две? Сколько, прежде чем омега, ощутив на себе альфу, поймёт, во что собирается вляпаться, и резко передумает, оттолкнув его? Сколько?..

Шеннон и в самом деле прислушивался к каждому движению омеги в своих руках — чутко отслеживая каждый жест и не торопясь, не решаясь помешать. Что он творит? Как далеко собирается зайти? Зачем ему вообще всё это — и что перемкнуло в голове у омеги, что тот вместо детских своих капризов и обид вдруг... Альфа подхватил мальчишку под узкие бёдра, затерявшиеся в спортивных бриджах, которые на его рост должны были быть в обтяжку, и плавно опустился назад, не отводя взгляда от его полного какой-то дикой решимости лица. Холодная столешница под голой спиной была не самым приятным делом, но этого мимолётного укуса Шенн даже не заметил — грудь его вздымалась чаще, напряжённей от возбуждения, которым его тело совершенно недвусмысленно и в общем-то никого не спрашивая откликнулось на прикосновения и ласку проказливых ладоней.

Приняв у омеги ещё один поцелуй, Алигьери нетерпеливо обмахнул губы языком, поглаживая ладонями бёдра мальчишки. Собственно, в такой позе у него и выбора-то особого не было, кроме как позволить Энцио резвиться на его собственное усмотрение. Ну и что, малыш, ты и в самом деле это сделаешь? Даже подчинившись настырности омеги, альфа оставался альфой — и это его тут обслуживали, и он этому милостиво позволял случиться. Шенн снова облизнул пересыхающие от отяжелевшего дыхания губы, прежде чем ответить:

— А что, ты о здоровье моём беспокоишься? Не переживай, не первый раз омег #бу, — выговорил он, жарко щерясь. Одного опыта "на авось" альфе за глаза хватило, чтобы наизусть зазубрить прописные истины безопасного секса и больше ими не брезговать, как бы не чесалось "прямо здесь" и "прямо сейчас". Хватит уже того, что на каждое пятое октября приходится поломать голову, чтобы выбрать ребенку подарок... Благо, с Энцио этот вопрос был решён раз и навсегда — и с ним Шеннон доставал презервативы из тумбочки только тогда, когда не хотел пачкать постель. Руки альфы тем временем не прекращали всё так же бережно оглаживать бёдра мальчишки, намечая своё желание, но самого его не торопя — на корню давя соблазн перекатиться и подмять под себя, раз уж он такой внезапно на всё готовый. Шенн не спешил — и следил за руками мальчишки: кто знает, что он на самом деле задумал, искренен ли он или пытается усыпить его бдительность. Верить этому хитроглазому хорьку в его невинности Алигьери уже зарёкся — и потому не опускал голову до конца, обжигая губы Энцио своим дыханием сквозь распалённую косую ухмылочку.

"Как и ты, Энцио. Не первый раз с альфой. И бетой. И кто там ещё у тебя был?.."

Воспоминание об обстоятельствах первой встречи, о том, как он наблюдал этого омегу ласкающим другого, о том, с каким упоением Энцио разоблачался в своём ритуальном танце и обхаживал Бёрдза, кольнуло под рёбра едкостью ржавой иглы, и альфа невольно рыкнул, крепче впившись пальцами в узкую задницу мальчишки и прижимая его, и без того прильнувшего, пахом к себе — впиваясь в губы и возвращая крепкий, требовательный поцелуй. Несколько секунд — и альфа снова взял себя в руки, отдавая омеге право действовать, и только взглядом прицельно-колко интересуясь: ну, что же ты? Понял, осознал? Дальше-то что будешь делать?..

— А это уже от тебя зависит, малыш, — хрипло проговорил альфа вполголоса, когда Энцио отстранился. Усмехнувшись, Шенн приподнялся на локтях, следя за тем, как мальчишка раздевается. Расстегнутые и в спешке натянутые на голое тело джинсы совершенно не скрывали его состояния. — Захочешь ты быть моим последним омегой или так и будешь от меня бегать. Геката тебе на этот счёт ничего не говорила, нет?..

— Она говорила, что вы козёл, — буркнул омега, выпутываясь из майки, замерев на секундочку и глянув из-под неё с каким-то странным выражением глаз. — И старый извращенец, — добавил он следом, едва окинув альфу взглядом.

Шенн не выдержал, коротко расхохотавшись от услышанного. В самом деле, детские эти надутые обзывалки от омеги, уже мокрого от желания поскорее взобраться на альфу, были более чем забавны.

— Вот и верь богам после этого! — резюмировал Алигьери, приподнимаясь со стола и садясь, со всё той же усмешкой наискосок вперив взгляд в омегу и в полужесте протянув к нему ладонь. — Иди сюда.

Но омега уже и сам, стянув с себя бриджи, шагнул к нему и недвусмысленно прильнул — тоненький, лёгкий, и даже худоба — не такая заметная, как летом, но всё ещё видная невооруженным взглядом — не портит грации его длинных ног, которыми Энцио способен так упоительно обхватывать бёдра нависающего над ним альфы. Одним легким движением подхватив мальчишку, Шенн помог ему встать коленями на стол — не упирайся альфа ногами в пол, они бы уже давно перевернули несчастную мебель, предназначенную для утоления совсем не этих аппетитов. Огладив ладонями тонкую талию омеги, Алигьери с наслаждением, скатившимся мурашками по спине, втянул носом запах его кожи, обдавая рёбра распалённым выдохом и покрывая поцелуями худую грудь. Втянув в рот сосок, подразнил тот языком — и вскинул прозрачный взгляд на лицо мальчишки, прежде чем нарочито неспешно, с нажимом лизнуть тёмный ореол, поддёргивая чувствительный кончик.

Сложно было сказать, кого он этим достаёт больше — омегу или себя; удержать свои аппетиты в рамках и не швырнуть его на стол, прямо тут же сначала пальцами, а затем и напрямую доведя до исступления, вы#бать, как говорят, до потери пульса, до слёз наслаждения и радужных ангельских арф в голове — или что там во время оргазма созерцают верующие в луну? — было более чем сложно. Но альфа, даже если не хотел, мог себя заставить — ограничившись вожделеющим взглядом, откинуться назад и почти лечь, слушаясь рук Энцио и нетерпеливо шевельнувшись под ним, возбуждённо стоящим членом задевая прохладное узкое бедро, подбивая поскорее переходить к делу. Начал — ну так что же ты, продолжай, все карты в руки, раз смелость откуда-то взялась.

Всё равно, кроме этого желанного, этого дурного, но единственного в своём роде омеги, никто другой ему по-настоящему не нужен.

— Тск-а! — альфа раздражённо дёрнулся, ощутив укол от укуса с левой стороны шеи, и сцепил зубы, косясь на ластящегося к нему омегу со смесью недовольства и недоумения. Ладони, до того поглаживавшие мальчишку по бёдрам и спине, скользнули на его ягодицы, в отместку царапнув те сжавшимися пальцами. — Ты... какого хрена?..

Но ответа он не получил — только очередной настырный поцелуй, жёсткий от обуявшей Энцио жадности, и ворчливо из-за саднящего на шее укуса ответил, прихватывая зубами нижнюю губу мальчишки и следом вталкивая язык ему в рот. Лежать под омегой альфе было непривычно, он никогда не стремился давать своим любовникам столько свободы — как, например, отстраняться от поцелуя, попытку чего он тут же пресёк, кладя ладонь Энцио на затылок. Подчиненное положение напрягало его, не позволяя до конца расслабиться и отдаться ситуации — и тем более он не мог отдаться происходящему тогда, когда прежде чуравшийся его как чёрт ладана омега вдруг круто меняет своё поведение и напоминает, кого Алигьери на самом деле забрал у святош Гекаты. Он не привык получать даром — только брать, брать со всего размаха и всей силы, не умел остановиться и просто побыть объектом — только в постоянном движении собственной инициативы альфа ощущал себя в достаточной безопасности, чтобы наслаждаться реальностью; и сейчас он позволял омеге действовать, скорее, просто потому, что опасался спугнуть его, повредить, прижав слишком сильно. Потому и не спешил, силой воли заставляя себя больше отвечать, нежели насаждать свою волю, потому и отпускал, через несколько секунд напоминания, кто есть кто, убирая руку; потому и прикосновение его пальцев к ложбинке меж ягодиц мальчишки и ниже, ниже, к плотному ребристому колечку мышц, бесстыже сочащемуся смазкой, было аккуратным и мягким, будто спрашивающим позволения.

Правда, с очередным гортанным "мгх!" от нового легкого укуса омеги, скользнувшего меж ласкающих кожу поцелуев, осторожности этой резко поубавилось — и альфа, не привыкший, чтобы его фривольно кусали даже так, в игре, мстительно проник в него пальцем, стремясь нащупать чуткую область и несколько отряхнуть пыл с глаз мальчишки, явно почувствовавшего себя безнаказанным. Прикосновения тонких пальцев задевали его, то и дело касаясь тех мест на рёбрах и груди, где вокруг полученных когда-то шрамов тело ещё помнило пережитое и отзывалось острыми нервными импульсами, искрами рассыпающимися под кожей — и это тем более не давало покоя, распаляя желание не менее остро приласкать его в ответ, заставить так же внутренне съежиться и задавить стон — но только заметнее, заметнее и сильнее, как и положено омеге, чья доля — ничком лежать на груди альфы и сладко стонать, отдаваясь. И чуть не взвыл сам, когда легкий острый язычок играюще прошелся по нижним рёбрам — от дразнящей, заставляющей вздрагивать ласки. Рука его в отместку шевельнулась увереннее, пробуя омегу изнутри. Смазки было столько, что под каждым движением пальца влажно хлюпало, и Алигьери только пуще прежнего стискивал зубы от нетерпения. С каждым следующим касанием омеги, попадавшим всё ближе к цели, подстраивавшегося под дыхание альфы, он чувствовал, будто у него выдергивают ковёр из-под ног — ковёр привычной уверенности и контроля над ситуацией. Но он же обещал ему не применять силу? Он обещал — и слово своё, чёрт побери, сдержит; хотя бы потому, что перспектива остаться с осколками на руках вместо всего Энцил его отнюдь не прельщает, как бы не хотелось омегу скрутить и пустить в дело наконец, чтобы его ласки не били так под дых.

Палец его шевельнулся сильнее, из стороны в сторону, и к нему неспешно, но уверенно скользнул второй, напоминая омеге усилившимся толчками, что у всякого желания порезвиться есть свой предел, и одними поцелуями сыт не будешь.

— Дай мне знать, когда будешь готов, — шепнул он негромко, снова занимая рот омеги своим языком и свободной рукой не позволяя ему так сразу отстраниться — только когда от настырно проникающей ласки стало не хватать воздуха на вдохе...

Яркий и свежий запах сладкой сирени заполонил всё вокруг — собственного мороза и можжевельника Алигьери сквозь него даже не ощущал: возбужденный, жаждущий секса омега заглушал собою всё, кроме жёстко вбитых в подкорку инстинктов постоянного. контроля. над. ситуацией — а ситуация, в которой Энцио внезапно решает добровольно (!) отдаться ненавистному им альфе, альфе, от чьих даже простых прикосновений он готов был отпрыгнуть на другой край комнаты, от чьего нахождения рядом он замыкался холодной улиткой... эта ситуация была настолько за гранью, что о доверии происходящему не могло быть и речи — если представить, что Шенн, среди ночи готовый подхватиться и умчаться на дело, вообще хоть чему-то мог доверять и хоть где-то расслабляться. И потому, когда пах остро сводило предвкушением, когда дразнил сознание тот факт, что смазка омеги уже буквально течет у него по пальцам, настолько тот возбуждён, когда запах этого возбуждения томил до головокружения, когда этот запах был самым чудесным и чистым запахом, какой он вообще когда-либо в своей жизни чувствовал — разум альфы через силу оставался холоден. Осаживая сам себя, стискивая зубы, выдыхая, он целовал, он ласкал его — и следил, смотря выжидательно, следил за тем, чтобы собственная поспешность и горячность в очередной раз не довела Энцио до беды. До беды в его, Шеннона, лице.

Но омега и не собирался останавливаться — никакая прохладца, никакая предостерегающая жесткость толкающихся пальцев альфы не брала его, не помогала задуматься. Тск. Правда? Или очередная ложь? Кого омега обманывает, говоря, что готов — не себя ли в первую очередь? Не пожалеет ли он потом, что поступил подобным образом? Или опять в голову альфы полетят тарелки и вилки за то, что, скотина такая похотливая, взял и поддался? Он не хотел очередных обвинений — эгоистично не желал, чтобы Энцио отдалялся еще сильнее, потому что Энцио был нужен ему. Очень нужен, отчаянно нужен — а что нужно самому Энцио, что тут вдруг так набрасывается на него? Ревность?! О небо, да откуда... Нет, что, в самом деле?! Реальность и абсурдность происходящего сплелись в клубок каких-то совершенно диких откровений — и в глазах Алигьери, на момент подумавшего о том, что Энцио мог быть настолько небезразличен к чему-то — к нему? — чтобы приревновать внимание альфы к другому омеге, скользнуло удивление. Да, он явным образом ревновал еще Тамару, но... но...

"Идиота кусок."

Оттолкнувшись предплечьем от стола, Шеннон резко сел, свободной рукой прихватывая голову омеги и жадно, крепко целуя его — раз, другой, третий. "Дурак." Второй рукой крепко, чтобы не скользили покрытые смазкой пальцы, удерживая мальчишку за бедро, поддёрнул ближе, приподнимая, направляя — и помогая неспешно, насколько позволяла растяжка, опуститься на себя, надёжно обвивая руками и не переставая ласкать. Стоило альфе перехватить право действия в свои руки, как реальность закрутилась и поплыла, подгоняемая его спущенным с поводка жаром, жадностью — и бережностью ласк. Алигьери закусил удила и снова был в своей стихии, не умеющей принимать, но способной всегда и везде взять своё, чьим бы оно ни было. Энцио уже не раз испытывал на себе такое — тогда, весной и в начале лета, когда омега куклой висел у альфы в руках, отдаваясь безвольно и безучастно; тогда, когда он ещё не был готов рискнуть и узнать, что будет, если дать альфе хоть какой-то ответ кроме невольных тихих постанываний.

А сейчас было это всё. Острый, как скальпель, фокус агрессивного внимания альфы превращал его пальцы и губы в орудие сладкой пытки, едва дающее вздохнуть, пока сам он глухими и мерными толчками под поскрипывающее вздрагивание стола заполняет собой страждущее нутро омеги — и каждое движение Энцио навстречу, каждый его стон и ответное касание губ он забирал без остатка, жадно выпивал и снова сам целовал его, не позволяя опомниться. Шенн и сам не заметил, когда опрокинул мальчишку на стол, под коленку приподняв и отведя его ногу, чтобы сильнее открыть перед собой, доводя наконец до экстаза, лаская член омеги его же собственной смазкой — чтобы наконец позволить кончить и себе. Опершись предплечьем на стол у головы Энцио, Шенн секунд десять просто шумно и глубоко дышал, приходя в себя и фокусируя взгляд на омеге — прежде чем его ладонь снова медленно поползла по телу мальчишки, а сам он наклонился ближе, медленно теперь и со вкусом целуя, сминая его губы своими.

— Энцио... — тихо, с хрипотцой выговорил он, с выдохом опуская голову и прижимаясь щекой к тонким ключицам омеги...

Непримиримое, беспокойное биение сердца в узкой груди мальчишки почти оглушало альфу, приникшего к ней ухом — и вместе с тем звук этот успокаивал, продлевая существование невесомым искоркам наслаждения, простого наслаждения тем, что желанный омега здесь, рядом, и общие чувственные переживания сближают и открывают их друг другу в минуте доверия и единения, не нуждающегося в словах. Те недолгие секунды, пока Энцио приходил в себя, Шенн отдыхал — впервые за долгое время поймав эти несколько блаженных мгновений расслабления не только тела, но и души. Никуда не хотелось, ни к чему не тянуло — потому что всё, что нужно было, было здесь, рядом с ним, и так, как должно было быть. Десяток секунд — до первого всхлипа, нервного вдоха, перебившего ровный ритм сердца. Альфа тут же напрягся и вскинул голову, встревоженно заглянув в лицо омеги, покрасневшее от сдавленных, но всё равно упрямо катящихся из уголков глаз слёз. Сердце тяжело ухнуло в груди: ну вот, блин, опять...

Он подался назад, неловко одной рукой поправляя на себе джинсы, и боком сел на стол, приподнимая и подтягивая к себе беспомощно пытающегося вывернуться Энцио — нагого, уже даже без носков, стянутых в пылу ласк с зацелованных ступней, нежный подъем одной из которых он вот только что жадно ласкал языком, резко поджимая мальчишке ногу к самой груди и входя до упора; обнял, укрывая в руках и надёжно, полулёжа устраивая у себя на коленях, не обращая никакого внимания на то, что все бёдра омеги были перепачканы в смазке и сперме, и всё это теперь останется у него на джинсах. Нет, отпускать его он никуда не собирался — быть может, глупо и иррационально, но не желал, тем более — плачущим, тем более — таким внезапно совершенно беззащитным. Словно это не он меньше получаса тому дикой кошкой бросался на чужого омегу, плевался оскорблениями и швырялся в альфу всем, что под руку попало. Сейчас это казалось даже смешным — сейчас, когда Шенн, как ему думалось, понял причину происходящего. Понять, конечно, не значит поверить — слишком часто омега обламывал его ожидания — но предположить-то можно?..

Крепко обнимая омегу, согревая на своей груди, альфа прижался губами к его макушке, успокаивающе целуя и стирая слезы с лица — мягкими касаниями пальцев, прижигая солоноватые следы новыми и новыми теплыми поцелуями. На душе у него после схлынувшей, раздразнённо жадной похоти стало неожиданно тихо и ровно — и самую малость тревожно, беспокойно за то, что из-за чего-то Энцио всё-таки расплакался. Из-за чего? Что было не так? Он дышал его нежной сиренью и не мог надышаться — словно под рёбрами открылась чёрная дыра, в которую без конца, безнадёжно засасывает всё это наслаждение, из-за чего ему всё мало, мало, мало... Мало и никогда не будет достаточно — его, этого омеги, и никого другого. Бесполезно искать, в грызне отчаяния пытаясь хоть как-то заменить, восполнить эту нехватку — ведь вопрос-то, в самом деле, совсем не в запахе. А в том, что Энцио Грациани — это Энцио Грациани и никто другой. Алигьери хотелось рассмеяться, настолько идиотски было раз за разом стукаться лбом об это осознание, ощущать его неотъемлемой частью себя — частью, от которой выбивало из-под ног привычную опору и приходилось на ощупь, вздрагивая от оторопи, искать новую в кромешной темноте. Какую-то часть себя он безнадёжно потерял в этом подростке, в этом юнце, которому даже по паспорту не сразу поверят, что семнадцать... Без этой части было неуютно — потому что что делать и как обходиться с тем, что пришло ей на замену, Алигьери пока не знал. Но — был полон невнятной пока решимости разобраться.

— Энцио-Энцио... — негромко вздохнул он в какой-то растерянной задумчивости, когда между всхлипываниями омеги наметилась брешь. Как ему сказать? Что ему сказать? И надо ли — говорить? — Как же я всё-таки не могу без тебя...

Кое-как принудил он себя вытолкнуть на язык, произнести эти слова — несмотря на то, что говорить не хотелось, вполне хватало — и только это и было нужно — чувствовать его здесь и сейчас в своих руках. Защитить и успокоить — чтобы перестал наконец лить эти чертовы крокодильи слёзы...

Руки альфы держали Энцио крепко, гася все рывки его рыданий о широкую грудь — а сам Шенн молча, снова и снова прижимаясь губами к пахнущей сиренью макушке то в одной, то в другой точке, вылавливал меж всхлипов крупицы смысла в сбивчивых словах омеги. Ну надо же! Вот ведь лисица на сене — и в самом деле обиделся на то, что альфа другого омегу в дом притащил. Что же это выходит, а, Энцио — "меня не трогай, да и других не смей"? И тем не менее, альфа улыбался ему в макушку: толика чего-то крайне приятного была для него в этих словах — то, что омеге в конечном счёте он совсем не так безразличен, как тот пытается изобразить. И в эту нотку небезразличия Алигьери впился вниманием очень пристально, чуть сощурив прозрачные глаза. Омегу, говоришь, привёл?..

— А ты знаешь, заче-ем я привёл его, Энцио? — издалека начал Шенн привычным, чуточку надпиливающим тоном, когда омежке перестало хватать дыхания на ноющие всхлипы и он ненадолго затих, судорожно хватая воздух ртом.

Издалека — потому что и сам толком понять не мог, какими словами сказать мальчишке то, что крутится в голове. Он вообще его услышит, или уши тоже соплями заложило?.. Что-то объяснять омеге сейчас казалось дохлой затеей — и тем более что-то о собственном отношении к ситуации на стол выкладывать; но, тем не менее, Шеннон ощущал настоятельную потребность хотя бы попытаться найти слова покороче, чтобы второй раз к этой теме больше не возвращаться. Чтоб успокоился уже наконец и не кидался снова в слёзы.

— Потому что хочу тебя. Безумно. Но обещал тебя против воли не трогать. И не трогаю, — буркнул альфа в макушку мальчишки, напряженно глядя куда-то в пол. Между каждой его репликой на секунду повисала пауза, чётко отделяющая одно слово от другого. — Он пахнет похоже, почти как ты. Я думал, с ним будет, как с тобой...

"Лучше, чем с тобой. Он хотя бы тоже меня хотел. Когда я стал замечать, что это для меня так важно?.."

— ...но я ошибся, — альфа тяжело вздохнул, признавая очевидное не только мысленно, но и вслух. — Течка, не течка... всё равно не то. Не думай о течке, пёс с ней, с течкой. Всё равно так, как с тобой, мне больше ни с кем...

Ровный голос его стих, запутавшись где-то в тёмных прядях. Шеннон поджал губы. Хотелось встряхнуть омегу за плечи и прямо в лоб спросить: что, доволен? Доволен? Знать и слышать, что без тебя — никак и никуда. Что ради этих минут комфорта рядом с тобой готов пожертвовать чем угодно. Снова слышать, хотя тебе уже не раз говорили. Но вместо этого он только плотнее сжал руки, скручивая их в совсем тесный кокон, едва оставляющий пространство для дыхания:

— Э-энцио... — вполголоса протянул, почти простонал омеге в висок, не зная, как ещё донести своё желание быть с ним, обладать им, защищать — его одного. И не получить при этом локтем под дых вместе с напутствием катиться к лешему со своей защитой.