Вот стерва большеглазая! Ишь чего удумала! Отказать ему вздумала! Со сдавленным не то рыком, не то стоном альфа в бешенстве сжал пальцы на руле, следом вжимая в пол педаль газа. Генератор под капотом взвыл напряжением в электрических цепях, мазерати дернулся вперед, словно ему придали смачного ускорения под зад; Никита зло сощурился, с шумом выдыхая через нос.

Его вдавило в кресло, но никакие гонки по ночным улицам не могли унять воплей ущемленной гордости, зажатой, как палец в дверной щели. Или гордыни? Сейчас ему было не до самокопания — сейчас ему хотелось что-нибудь с шумом и звоном расхерачить к драным чертям, а потом еще и пнуть вдобавок, но! Но вместо этого он измывался над автомобилем, то разгоняясь на очередной полутемной улочке Рима (или Парижа? — он не знал, уже давно потеряв ориентацию вместе с Елисейскими полями в этом распоганом районе), то резко тормозя, чтобы вписаться в куцый поворотик, который он успевал заметить едва ли не в самый последний момент. Стон шин не разрывал ночную тишину в клочья, а мазерати до сих пор не торчал из какой-нибудь витрины только потому , что Лангстрем родился далеко не красавцем идиотом и гонял сейчас не во внедорожном режиме, а в режиме магнитной подушки. Даже спустя почти двадцать лет память еще хранила воспоминания о том, каким ненадежным может быть сцепление шин с дорожным покрытием.

Но б###ь! Б###ь! Б###ь! Он резко вдавил тормоз, ощущая, как тело кинуло вперед, а ремень безопасности впился в грудную клетку. Прижавшись лбом к тыльной стороне ладоней, лежавших на руле, Лангстрем долго выдохнул и приказал себе успокоиться. Ну безумие, в самом деле, дебил-кретин-имбецил — так беситься из-за какой-то девки! Откинувшись на спинку кресла, альфа ухватил за горлышко стоящую в подставке возле коробки передач початую бутылку виски и на два глотка приложился к горлу. Не то чтобы он напивался — отнюдь! Но когда очередной глоток попадал в желудок, становилось как-то легче дышать. Прикрыв глаза, Никита делал глубокие вдохи. Легче дышать — становилось. Ровно до тех пор, пока не вспоминался взгляд умопомрачительных глаз. Серых глаз. Огромных глаз. Прекрасных глаз матьтвоюзаногу хренова Снежная королева да на х#р на х#р на х#р ее! С новой вспышкой злости, еще пуще прежней, альфа вогнал бутыль шестнадцатилетнего спиртного обратно в подставку и снова вдавил педаль газа в пол.

Мазерати взвыл и дернулся с места в карьер, чтобы через триста метров опять резко замедлиться и повернуть на девяносто градусов. Букет бордовых роз уже давно свалился с переднего сидения на пол и теперь летал там из стороны в сторону, осыпаясь благородными бархатистыми лепестками. От одной мысли о том, как он, что тот мудак, убил в сраном этом цветочном салоне часа два, выбирая для нее букет, заставляла дрожать от злости — на самого, в первую очередь, себя. Да чтобы он когда-то хоть какой-то девке так цветы выбирал?! Розы, лилии, ирисы, астры, орхидеи, снова ирисы, снова розы, розы, розы... А в ответ получить "Ты с ума сошел, мальчик?", ясно читаемое в ее сказочных бездонных серых глазах... Б###ь! У него даже слов не хватало толком материться-то, весь богатый словарный запас разом оскуднел до уровня гопника из-за угла. А ирисы он отверг сразу же — подумал, сколько ей ирисов дарили-то из-за имени. Ирис. Он снова повторил его, с горечью смакуя каждый звук. Ирис Ки...

На дороге внезапно возник силуэт.

Он резко вдарил по тормозам, улетая вперед, почти на руль, резко выдыхая от того, как врезался в грудь ремень безопасности. Мазерати встал, как вкопанный, мучительно взревев в борьбе с инерцией. Прямо перед бампером стоял какой-то кретин, которому не спаслось. Стоял, мать вашу. Стоял! По коже скатились ледяные мурашки, и Лангстрему вдруг показалось, на него ухнуло снежной лавиной, тяжестью вдавливая в кресло. Сколько бы человек ни сгубила наркота, которую варят из изготовляемых Новой Нордик компонентов, убить кого-то практически собственными руками альфа был неготов. Адреналин враз выветрил из крови весь алкоголь, сделав мир вокруг до болезненного четким.

Черная блестящая дверца резко распахнулась, нога в дорогом кожаном ботинке ступила на спрессванный снег. Не менее резко с хлопком дверца захлопнулась. Движением, в котором собралось напряжение вулкана, альфа одернул пиджак за лацканы и...

— Ты куда, ушлепок, сука, лезешь?! — Вулкан с шипением взорвался, злость нашла свою жертву. — Тебе ноги, тварь недоношенная, из жопы вырвать здесь и сейчас?! Не видишь, куда прешь?! Голову свою ублюдочную в задницу затолкал? Обзор плохой, б###ь?! Я тебе сейчас зенки протру, нах#й! Будешь, как Ванга, зрячим на много лет вперед!

Отредактировано Nikita Langstrоm (10 декабря, 2015г. 02:28:27)

Поливая ночного неудачника эпитетами всех мастей вперемежку с матом, Лангстрем почти физически ощущал, как жгучее раздражение с пылающей, просто плавящей скальные породы в магму злостью утекают из него. Ну как утекают — насколько подобное вообще возможно в состоянии подпитого и запредельного бешенства, когда ущемленная гордость воет пожарной сиреной. Словно бы кто-то покрутил кран и отчасти спустил у котла давление — вот так ему полегчало. Он даже ощутил, как приятно, оказывается, морозный воздух холодит и пощипывает шею и кожу в вырезе расстегнутой на две пуговицы рубашки.

Потому альфа, выговорившись, выдохнул и готов был снова одернуть лацканы пиджака, развернуться, есть в машину и, сдав назад, угнать в ночь, напрочь забывая о случайном придурке, как... Этот самый придурок раскрыл рот. У Лангстрема чуть веко от такого мелкого бл#дства не задергалось. Он воззрился на бету с высоты своих не слишком внушительных, но более чем достаточных 192-х сантиметров, делая неспешный шаг вперед. Двигая с собою часть мира. На бедного парнишу словно навалилась плита, когда в свете скромных фонарей тень альфы упала на лицо гаденыша, и очочки того перестали так вызывающе поблескивать рвущейся наружу из недр рисковой души дерзостью.

Притихшая было злость, что дурила под пиджаком и заставляла вжимать в пол педаль газа, снова зарычала-заворочалась, точа когти и готовясь к прыжку. Схватить этого убогого на оба полушария головного мозга храбреца за нечесаные патлы да приложить харей о капот, чтобы носовой хрящ вмялся в череп. От вспыхнувшей перед взглядом картинки, в которой капот мазерати был слегка вмят и испачкан кровью, а лицо дерзкой шавки походило на свежерубленный фарш в лавке мясника, под ложечкой сладко засосало — акт морального онанизма, не иначе. И спустя доли мгновения пальцы альфы сжались на всклоченной шевелюре беты, толкая голову мерзавца к капоту дорогущей машины.

Но Лангстрем резко замер, так и не впечатав лицо беты в металл.

Злость никуда не ушла — она перешла в другое измерение сублимировать в какую-то херню, которая позже вылезет наружу в виде очередной бредовой идеи, а может, грандиозной попойки или двух-трех шикарных пышногрудых омежек в постели. Злость отступила, ослепленная вспышкой разума: для того ли он жал по тормозам и обтекал от испуга, увидев этого червя перед машиной? Нет, конечно. Ломать носы в угаре драки — одно, а покалечить сирое убожество, что по силе тебе отнюдь не ровня, — другое. Пальцы потянули за волосы обратно, разгибая бету, чье лицо уже успело ощутить идущее от капота тепло. Пальцы одернули на щуплом тельце пальтишко да стряхнули пару-тройку залетных снежинок с плеча.

— Выпить хочешь?

Альфа прокашлялся, все еще не зная, в какую задницу — образно выражаясь! — засунуть злость. Сжал кулак, разжал. Вот лично ему очень хотелось. Выпить.

Долго выдохнуть. Долго-долго, и слушать, как воздух утекает сквозь ноздри, а легкие сдуваются. Досчитать до десяти — или даже сорока, чтобы наверняка — и не ё#нуть дерзкого слабоумного храбреца. Тиха, Ник, тиха, как любил говоривать отец, нет ума — считай калека. Потому что, чтобы вот так тявкать и дальше, когда тебя только что чуть в капот не инкрустировали, надо, конечно, нести в себе негаснущую искру идиотизма.

— Хочешь, значит, — альфа пристально смотрел на ночного неудачника. Не то чтобы он пытался в нем что-то высмотреть — скорее все еще искал в человеке плюсы, чтобы злость не так рвалась с цепей. — Это хорошо.

Он хлопнул ладонью по карману пиджака, сигарет в нем, естественно, не обнаружил — те валялись в машине, — хмыкнул, дернул головой, отчего шейные позвонки лениво хрустнули. Развернулся и открыл дверцу мазерати. Кажется, в груди слегка успокоилось — по крайней мере не хотелось крушить все вокруг, — но стоило увидеть этот чертов букет! Никита сделал ме-е-е-е-едленный вдох и ме-е-е-е-едленный же выдох, нырнул в машину, за горлышко подхватил бутылку, пачку сигарет с зажигалкой следом, и вернулся к очкастому суициднику.

Опустившись задом на капот, Лангстрем приложился к виски и сделал добрый глоток, следом с наслаждением ощущая, как мягко обдало теплом глотку и пищевод, когда благородный напиток прошел вниз, после себя оставляя характерное летучее послевкусие дубовых бочек, в которых был настоян. От тепла этого гадливых котов, что последние минут сорок устраивали вакханалию в его душе, заметно поуменьшилось. Желание убивать пока до конца не исчезло, но хотя бы перестало так яро свербеть под ребрами. Он протянул бутылку парнише. Другой рукой с пачки сигарет откинул крышку, пальцем вытолкнул штуку вперед, подхватил ее губами и, прикурив, сладко затянулся.

Капот машины тепло грел зад. Морозец пощипывал щеки и шею. Фонари неярко светили, создавая прямо-таки подворотный интим. Снежинки плавно кружились, опускаясь на плечи, рукава, щеки. Никита медленно и расслабленно выдохнул божественный никотиновый дымок. Красота-а-а-а.