Днем пятнадцатого ноября на пороге студии нарисовались три человека, встретить которых Аранея вовсе не ждал. Двое из них явно являлись телохранителями, замерев безмолвными тенями у дверей, а третий – низкорослый, собранный и серьезный блондин, – критически осматривал убранство помещения. Несколькими минутами позднее он столь же критично перелистывал страницы любезно предоставленного портфолио, говорил тихо и монотонно, устроившись в кресле по другую сторону рабочего стола, казалось, стараясь держаться подальше от человека, к которому обращался. И пусть резких движений никто не делал, а голос не повышался более, чем на четверть тона, в воздухе все равно повисла прохладная аура антипатии.

Разумеется, Аранея не был телепатом и вполне мог ошибаться – не исключено, что звезды так встали или освещение упало неудачно, однако, встречаясь взглядом с нежданным гостем, отделаться от зудящего под горлом раздражения он все-таки не мог. Не потому, что с парнем было что-то не так, а из-за уверенности, что тот чувствует примерно то же самое: насколько бы хорошо он ни отточил сухую сдержанность и подчеркнутую, тошнотворную официозную вежливость, а сквозь очаровательную, почти «фарфоровую» маску все равно просачивались подозрение и скептицизм. Брюнет, в свою очередь, терялся в догадках, чем именно мог вызвать неприязнь с первого взгляда: то ли омега воротил нос от стойкого запаха сигаретного дыма, – в конце концов, в свой выходной мужчина посетителей не ждал, – то ли от него самого из-за нарастающего недовольства пасло опиатами похлеще, чем в каком-нибудь притоне; то ли, как обычно, внешний вид мастера отпугнул и отнюдь не располагал воспринимать его всерьез. Последний вариант представлялся откровенно тупым, учитывая наличие двух вышеупомянутых бандитских рыл за спиной мальчишки, ухоженных, конечно, но от того не менее бандитских, на фоне которых Мураками смотрелся еще вполне цивильно. Более или менее. Так или иначе, диалог состоялся краткий, учтивый и строго по делу. Ничего лишнего.

И не то, чтобы его особенно волновало мнение блондина на свой счет, однако когда двери за спинами представителей импровизированной делегации закрылись, альфа почувствовал себя немного лучше. Точнее, как – он думал, надеялся, что ему станет лучше. На самом деле нет. На деле – ему стало конкретно не по себе. И лучше бы это был страх: Аранея предпочел бы отнестись к предстоящей встрече со вполне обоснованной боязнью, нежели с тем, что испытывал сейчас – невнятной, едкой смесью из неопределенности, нервозности и напряжения. Все-таки не каждый день к нему заявлялись люди из господствующей в городе мафиозной группировки, предлагая набить татуировку местному боссу – или, точнее, завершить работу над оной. Причем не просто боссу, а «тому самому», который последние годы являлся негласным главой Неополиса. Тому самому главе Берлинского синдиката, младшая сестренка которого буквально вчера до красноты искусала Мадаре губы. Если бы можно было четко определить значение фразы «очень круто ты попал», то настоящая ситуация, пожалуй, стала бы лучшим тому примером.

Обсуждаемый визит к герру Гуттенбергу назначили на сегодняшний же день, и машину условились прислать буквально через полтора часа, как только тот освободится от дел. Причем назначили очень корректно: даже осведомились, «подойдет ли подобное время», но сказано это было в таком тоне, что и глухой поймет – ответ, кроме ожидаемого «в любое, какое скажете», не принимается. Дань аристократизму, такту и порядку, не более того. С точки зрения Мураками – дань патетике, но свое мнение он закономерно предпочел держать при себе.

При всем уважении к почившему наставнику, за эдакое «наследие» он был готов его проклинать, и почти искренне пожелал, чтоб земля тому стала стекловатой. Еще месяца три назад никаких проблем бы не возникло, однако сейчас вопрос, только ли в нем и профессиональных навыках дело, оставался открытым. Из вариантов, каким образом это выяснить до поставленного времени, в голову приходило только сходить в флористический магазин за ромашкой и гадать на лепестках: «знает, не знает?» Или, правдоподобнее: прибьет, не прибьет? Сразу в криокамеру отправит или промаринует сначала? Этот человек вообще может уснуть, «ежели кого-нибудь предварительно не обезглавят в его присутствии», или «не так страшен черт, как его рисуют»? Хана сказала, что «Анкель не кусается». Аранея очень сомневался, что с такими собачками Анкелю нужно уметь кусаться, когда достаточно сказать «фас». Идиотизм.

Он рассуждал об этом настолько отстраненно и флегматично, что сам поражался своему спокойствию – не считая, конечно, умеренного, но устойчивого прилива адреналина; про такое состояние люди обычно говорят, что им «щекочет нервы». Мадара был слишком скуп на эмоции, чтобы пытаться анализировать причины их наличия либо отсутствия. Впрочем, не нужно быть психологом, чтобы догадаться о сути последнего: ему попросту не из-за чего было переживать, поскольку и терять нечего, кроме собственной шкурки. Интересно, много ли очков в «плюс» или «минус» подобный пункт добавляет к характеристике. Наверное, поэтому он был настолько отбитым, чтобы рискнуть ради шестнадцатилетней девчонки – «you only live once», как говорится.

Отведенных полутора часов ему хватило ровно на то, чтобы завершить работу, перенести планы, смыть с рук краску, вытравить запах табака и привести себя в порядок. В салон пунктуально подъехавшего автомобиля он садился очень неохотно, – в паре шагов был припаркован мотоцикл и Мураками вполне мог бы доехать самостоятельно, но возражать даже не пытался, ибо себе дороже, – и позднее с еще большей неохотой ступал за двери Guttenberg corp.

В этом здании все было пронизано роскошью. Не помпезной, так свойственной похожим офисам где-нибудь в Римско-Парижском квартале, а другой, исконно немецкой строгой дороговизной. И люди здесь вели себя соответствующе: предельно аккуратно, предельно представительно, предельно солидно. Брюнет, флегматично поправляя лацканы распахнутого тонкого осеннего пальто, вписывался сюда чуть лучше, чем прошлогодний снег. В холле его уже ждали, без лишних слов отконвоировав по просторным коридорам к нужному кабинету. От «экскурсии» Аранея остался не в восторге: если его самого совершенно не смущал «неподобающий» вид, хотя в одежде и не прослеживалось никаких «ниферских заскоков» (как будто это, впрочем, могло спасти), то встреченные на пути сотрудники корпорации неизбежно косились на него если не с пренебрежением, то как на диковинку. Дескать – «что еще этот здесь делает?» Он в ответ никак не рефлексировал – будто не привык.

Еще недолго выждав в приемной и входя в кабинет главы Синдиката, внешне альфа был спокоен, как пульс покойника. Не дергался, не делал никаких нервных жестов и не собирался бросаться грудью по амбразуру. Он терпеливо ждал и оценивал обстановку. Медленно обведя взглядом помещение, остановился на человеке, не узнать которого с первого взгляда было бы трудно:

– Добрый вечер, герр Гуттенберг, – ровный голос и вежливый, традиционный поклон.

Мадара выглядел вполне уверенно, пусть и не совсем по-деловому – скорее чисто как врач, пришедший на вызов к пациенту, и одновременно не без свойственной художникам вальяжности, едва прослеживающейся в позе. Вряд ли это могло быть хоть сколько-то нагло – только очевидно «профессионально», поскольку держаться иначе редко появлялась необходимость; самому мастеру было невдомек, то ли он перенял эту манеру поведения от наставника, то ли с возрастом она выработалась сама по себе. И еще он надеялся. Надеялся, что Аосикая-сан достаточно сильно любит своих детей, чтобы не разнообразить будни дочери визитами в больницу к ее… кавалеру, которому до сих пор при содействии отца девушки прямо-таки феерически везло.

Отредактировано Madara Murakami (20 января, 2016г. 21:55:16)

Первое слово, которое пришло на ум за полминуты присутствия в кабинете, это «престиж». В целом, Мураками смотрел на интерьер одобрительно: гармоничные, спокойные цветовые сочетания, авторитет и статус, ненавязчивая, словно бы констатацией факта, демонстрация положения на высшей ступени в иерархии – и при всем этом без каких-либо претенциозных деталей, призванных подчеркнуть богатство владельца. Недурно. Внушает уважение, определенно. И все же здесь было нечто такое, как и во всем здании – не давящее на психику и совершенно не угнетающее, даже наоборот, настраивающее на рабочий лад, но вместе с тем – сжимающее в тисках строгих правил. Все здесь кричало – «чужая территория», и находиться в ее пределах для него было на редкость неприятно, если не сказать – отталкивающе. Тем не менее, даже испытывая дискомфорт, сбегать Аранея не собирался: то ли сработали инстинкты, в силу защитного механизма обостряя феромоны (смешно, право слово, будто он собирался накачать Анкеля львиной дозой морфина), то ли взыграл хищнический интерес, перекрывая любые помыслы об отступлении. Подсознательно.

Альфа кивнул в ответ на приветственный жест, после чего сделал пару шагов вперед, – мягких, неторопливых, – «без особых реверансов» занимая предложенное кресло. Привычка двигаться бесшумно никуда не делась, – даже видоизменилась в некое нежелание нарушать композицию своим худощавым темным силуэтом, – как, впрочем, не исчезла и плавная осторожность, с которой он ступал. Вновь осмотрелся, уже внимательнее, подмечая тонкости, довольно скоро адаптируясь к царящей в кабинете атмосфере, глубоко и медленно вдыхая; за время паузы воздух насквозь пропитался тяжелым, обжигающим, металлическим запахом, который еще больше усиливал едва уловимый, но оседающий где-то на стенках глотки сухой бумажно-вишневый привкус. От раскаленной стали повеяло агрессией – контрастно морозной и твердо сдерживаемой под контролем. Выходить из равновесия раньше времени, в любом случае, было ни к чему, как и строить ни на чем не основанные предположения. Поджав губы, брюнет на выдохе бегло провел кончиком языка из одного угла рта в другой, словно пробуя, и быстро вернул красный взгляд к Гуттенбергу, незадолго до того, как тот вновь начал говорить.

– Уверен, с этим не возникнет никаких трудностей. Я бы соврал, если бы сказал, что не заинтересован в вашем предложении, герр Гуттенберг, – тон вполне официальный, неизменно мягкий и уверенный. – Вы позволите? – И тактичный риторический вопрос. Протянув руку, он аккуратно взял лист бумаги за край, притянул к себе, распрямил, изучая рисунок внимательнее – и удивленно дернул бровью от буйства теплых, глубоких красок. Скажем так, разговаривая с главой мафии, мастер ожидал увидеть что-то более… мрачное? Нет, не мрачное – холодное. Занятное открытие. – Прекрасные мотивы, узнаю руку Ватанабэ-сэнсэя. Светлая ему память. Жаль, что он не смог лично завершить татуировку, – произнесено без особых эмоций – не более, чем те необходимы, дабы выразить уважение к труду наставника, – однако отчетливо слышно: да, ему действительно очень жаль.

Тщательно скрытая, придушенная на корню нервозность не проскальзывала даже намеком: если неподвижно замерший в ледяных доспехах Анкель хотел обмениваться «пустыми» жестами, то Аранея тоже прекрасно знал, по каким правилам играть в «театр одного актера». Непроницаемый взгляд, непрошибаемое, как танк, спокойствие, никаких ориентиров, кроме запаха (сомнительный, надо сказать, ориентир) – нет здесь ничего сложного… кроме попыток понять, что творится у такого «айсберга» в голове, разумеется.

Признаться честно, не то, чтобы его это интересовало. К Гуттенбергу, в общем-то, у Мадары были вопросы исключительно в границах профессиональной деятельности, а значит: кто он, что он, насколько интенсивно у него заживает кожа на заднице и не убьет ли он его по окончанию последней сессии. И не то, чтобы привыкшего манипулировать собеседником брюнета бесило подчеркнутое безразличие, – в конце концов, он был наслышан и подготовлен к тому, что у Анкеля паралич лицевых мышц, – но досадное обстоятельство, что он категорически не мог его «читать», однозначно вы-мо-ра-жи-ва-ло. Больше и куда сильнее вымораживало только понимание, что этот альфа, с которым они знакомы меньше пяти минут, знает о нем всё. Логично, что если бы Мураками не просканировали всеми доступными способами, какие только нашли в цейхгаузе, исключая, разве что, рентген, то и на пушечный выстрел не подпустили бы даже к порогу этого кабинета, не говоря уже о лично Хане или ее брате. Отстраненно очертив ногтем одно из перьев птицы, примериваясь, как его «продлить» и растянуть холст, он принудил себя проглотить раздражение и смириться. Самоконтроля, благо, не занимать.

– Что же, если вы ознакомлены с моим портфолио и вас все устраивает, несмотря на разницу в стилистике моей и сэнсэя, буду рад продолжить его дело. Последний сеанс ведь был еще зимой? Поправьте, если ошибаюсь, – уточнил сдержанно, задумчиво постучав пальцами по подлокотнику и снова вскинув глаза на Гуттенберга. Он таки помнил, как в мае приходилось уведомлять о внезапной смерти учителя всех интересующихся. – Могу я увидеть, на каком этапе «застыла» работа?

Голос, вопреки всей внутренней скованности, звучал достаточно свободно, а его обладатель – выглядел собранно и естественно. Аранея просто прекрасно понимал, где находится, с кем разговаривает и по каким причинам здесь оказался, – пусть насчет одной из них ему и приходилось только догадываться, умело подавляя какую-то постылую, азартную возбужденность, – и по нему это было прекрасно видно. Не менее четко он понимал и то, что другого случая создать первое впечатление у него не будет. Часом ранее Хана сказала, что «Анкель милый», и при всем своем губительном любопытстве альфа не собирался проверять, насколько это утверждение верно для кого-то, кроме нее. Расстановка сил очевидно была не в его пользу. Она вообще никогда, по жизни, в его пользу не была.

Отредактировано Madara Murakami (25 января, 2016г. 20:44:27)