А хищник перед жертвой, прямо скажем, растерялся. Даже о собственной навалившейся на плечи усталости забыл, напрягшись со смесью тревоги и недоброго предчувствия, холодно и склизко брыкнувшегося под диафрагмой. Когда-то рыдания омеги были для альфы в некотором роде знаком его собственного триумфа: рыдает — значит, сдаётся, значит, подчиняется. Прошедшие без малого полгода отучили его думать в таком ключе, оставив на месте былого удовлетворения только недоумение, стремительно перерастающее в раздражение, которое приходилось усилием воли хватать и давить, и неприятное царапающее волнение в довесок. Ну теперь-то что не так?..

— Энцио, — Шеннон переступил порог, закрывая за собой дверь, чтобы мокрого мальчишку не продуло случайным сквозняком. — Что случилось?..

Коснувшись ладонью вздрагивающих плеч, альфа уселся рядом на прогнувшуюся постель и попытался приобнять омегу, попутно подтягивая поближе покрывало, чтобы хоть как-то его укрыть — прогнать и прохладу, и жалкий этот вид продрогшего воробышка...

Дёрнув покрывало посильнее, Шенн набросил его широким пологом на плечи Энцио и теплее приобнял омегу, прижимая к себе под бок. Ну хоть дёргаться не стал и в панике отползать на другой край кровати, и то хлеб. Значит, проблема в чём-то другом, не лично в альфе — во всяком случае, такой вывод он сделал, напрочь не помня, чем так примечательно сегодняшнее число и что оно для мальчишки значит. В жизни бы не догадался предположить, что горькие рыдания могут быть связаны не с ушибленным пальцем, не с обидным словом — а с датой, непримечательно обведенной стандартной голубой рамкой на электронном календаре над столом.

Но сейчас добиться от переставшего сдерживать сопливые всхлипы и слёзы омеги внятных ответов нечего было и надеяться. Он не ныл, не ревел, но заливался слезами так, что хоть выжимай. Вздохнув, Шенн прижался губами к влажной еще макушке. Ему оставалось только ждать, пока омега выдохнется, терпеливо и бережно поглаживая плачущего по волосам, не выпуская из-под крепко обнимающей худенькую спину руки да негромко приговаривая слова утешения.

— Ну, ну... не расстраивайся. Всё в порядке. Всё будет хорошо... Ну, Энцио. Успокойся. Тише, тише...

В голосе альфы не было ни единой командной или указующей нотки — он за прошедшие почти двое суток без сна уже порядком вымотался и нарычался, так что сейчас омегу он только лишь с безграничной, казалось бы, мягкостью убеждал. Помогало, честно сказать, из рук вон плохо — больше время скрасить, чем жертву обстоятельств успокоить.

Прошло, наверное, добрых минут двадцать нервных вздохов, вздрагиваний и утирания слёз краешком покрывала, прежде чем Энцио задышал поровнее и закопошился в одеяле под боком альфы, подавая первые признаки сознательности.

— Ну что, полегче стало? — поинтересовался Шеннон, убедившись, что покрасневшие от слёз эти лемурьи глазоньки под трагически изогнутыми бровями смотрят и видят, а ушки — слышат, что им говорят. Поддёрнул покрывало другой стороной, выдавая Энцио чистый конец взамен залитого соплями. — На, прочисти нос. Всё равно стирать... Ну, рассказывай, — Шенн внимательно всмотрелся в лицо омеги, слегка поглаживая того по плечу. — Что случилось? Что тебя так расстроило с утра пораньше?..

На часах было едва-едва одиннадцать. Ноющее накопившейся усталостью тело, уже предвкушавшее божественную мягкость постели и покой в тишине, молило об отдыхе, но — какой уж тут отдых, когда у омеги очередная трагедия всей жизни...

Чем омегу так мучительно не устраивали поглаживания и объятия Шенна — знал, наверное, только сам омега, да и то не факт. Альфе оставалось только смотреть и догадываться, что же за причудливую цепочку мыслей в этот раз замкнуло в этой тёмненькой, лохматой — давно не стриженой — голове. Взгляд Энцио, полученный вместо ответа на вопрос, был полон страданий разрушающейся вселенной; Алигьери, встретив его, подавил вздох, призывая себя к терпению и ещё раз к терпению. Честно, не будь у него под рукой его же омега, он бы за такие взгляды вместо ответа пару раз лицом в кровать потыкал для ускоренного прояснения. Особенно сейчас, когда он устал, и раздражение так и норовит волной подняться до самого горла. Пришлось прикрыть глаза и сделать медленный глубокий вдох — и выдох, поглаживая снова ударившегося в слёзы Энцио по  плечу. Вот надо же было ему именно сейчас набрать что-то себе в голову... опять, что ли, книжку какую-нибудь грустную прочитал? Чтоб тебя за ласты да об берёзу, ну всё ж хорошо было — и опять двадцать пять, собрание трёх "с": слёзы, сопли, страдания. И это премерзкое чувство, оставшееся от этого полного горестей взгляда, словно и в самом деле он, Шеннон, снова что-то забыл, не сделал, не учёл и тем самым страшно обидел бедного несчастного омежку. И уж тем более традиционно — ни слова из него не вытянешь, хоть клещами дери, хоть башенный кран бери. И за плечи не взять, не потрясти и не гаркнуть, чтоб переходил к делу и прекращал вот это бестолковое хлюпанье. Омеги, *ять.

— Не хочешь рассказывать? — негромко констатировал альфа, не прекращая успокаивающе поглаживать омегу и надёжно прижимать к своему боку. — Ну, не страшно... Я не настаиваю, дело твоё. Захочешь — скажешь, ладно? Ну, успокаивайся... всё хорошо. — Он помолчал, прежде чем снова заговорить, обращаясь к макушке прячущегося носом в коленях Энцио. — Только я ведь не смогу помочь тебе, если не узнаю, в чём беда. Ты уж извини, — Шенн осторожно коснулся подбородка мальчишки, приподнимая его лицо и подушечкой большого пальца стирая слёзы с припухших век. Даже заплаканным, с покрасневшим носом, омега оставался таким хорошеньким, что Алигьери невольно улыбнулся. Эти тонкие губки — так и просились на поцелуй. Не дай он себе зарока не влезать без предосторожности, уже давно бы решил проблему рыданий вполне известным приятным способом. Тут даже усталость не дала бы не увлечься этим худеньким чутким телом — тем более что омега и так полностью обнажён. — Но читать мысли я пока не умею. Ну, не реви... ну что толку реветь, ты же уже не маленький...

Честное слово, застань кто-нибудь Алигьери вот так сидящим на краю кровати и утирающим слёзы семнадцатилетнему пацану, по-отечески убеждая того не плакать — глазам бы и близко не поверил. Да он и сам этому верить не хотел и знать не хотел, как это со стороны смотрится. Но как будто у Шенна был выбор... не было его, не было, с того самого дня, как он рассчитал, что Ритуал Прощения будет идеальной возможностью без помех устранить Бёрдза — и как вернулся с задания, таща под мышкой храмового омегу. Не хочешь медленно издыхать от бессмысленности бытия — береги его, сурово наказала ему жизнь.

Вот он и берёг. Как умел.

От слов омеги у альфы, внимательно к нему прислушивавшегося, натурально вытянулось лицо — сначала в недоумении, а стоило мальчишке изобразить укачивание несуществующей ляльки — и с невольно накатившим отвращением, выгнувшим и скосившим губы. Шеннон плотнее сжал их, мрачно и настороженно взглянув на Энцио из-под опущенных светлых бровей. Любить и защищать, да? Любить и защищать?..

Он прикрыл глаза, делая медленный глубокий вдох носом, слушая, как омега снова начинает судорожно давиться сопливыми всхлипами — и волевым усилием приподнялся над услышанным, мягко и покровительственно сгребая Энцио в охапку и утешающе прижимая к себе. Ткнувшись губами в волосы, поцеловал влажную макушку, ещё пахнущую шампунем сильнее, чем сиренью, неторопливо поглаживая ладонью по худенькой спине. И, когда тот хоть немного, да успокоился — за плечи отстранил от себя на пол-локтя, заглядывая в раскрасневшееся, заплаканное личико:

— Я не могу тебя убить, Энцио. — Тихо и внятно проговорил Шенн, спокойно глядя в глаза омеги. — Ни тогда не мог. Ни сейчас тем более. И отпустить тебя не могу. Ты хочешь, чтобы тебя любили? И не замечаешь, что я уже тебя люблю. Люблю — и буду защищать, — альфа потянулся вперед и поцеловал мальчишку в упрямый глухой лоб. — Чего бы мне это ни стоило.

На сердце, на самом деле, нехорошо и мутно холодело, когда Шенн пытался представить, сколько на самом деле это будет ему стоить, вот такая глупая афера, такая разменянная надвое жизнь. И дело не в кредитах — Аид с ними, с кредитами, за последние пять лет он всё равно получил больше, чем мог потратить на себя и свои нужды. Это уже ему стоит — сердца, забытого дома, когда он выходит на очередное дело. Стоит способности просто делать своё дело, ни на что более не отвлекаясь. Стоит прежней отрешенности и взвешенности, из мастера, с любовью подходящего к каждому делу, как к произведению искусства, превращает в ремесленника, в охотника, в исполнителя: выследил, отыскал, отстрелялся — и домой, домой. Больше его ничего так не интересует. Ему нужен этот омега — нужен больше всех прочих достижений, которые, впрочем, и без того Алигьери не слишком прельщали. Слава? Ему с детства хватило. Власть? Зачем, он никогда не любил командовать — никогда не был заинтересован в людях настолько, чтобы что-то внятное к ним испытывать, будь то любовь, интерес или ненависть. Потому и мог их убивать — что ему было всё равно. Ему всегда было всё равно — исключительно пофиг ему было. И от того это притяжение, это очарование, это обожание, которое он вопреки всему испытывал к своему омеге, к своему Энцио — оставляло сумятицу в чувствах, тяжелым жестяным листом ложась на грудь. Люблю. Хах. Понимал бы он ещё, что в этом комке переживаний,  протестующе и возмущенно колом встающем в гортани — любовь, мог бы он хоть сколько-нибудь точно сказать, что вот эта нужда, это накатывающее время от времени тоскливое томление — это она и есть, хвалёная и мистическая. Шенн в душе не чаял, не предполагал и не рассчитывал ни на что подобное — ему было комфортно без любви, без других людей в своей жизни. Ему хватало страсти, ему хватало жажды, ему хватало наслаждения телом — и чтобы он хоть когда задумывался, а что же там у этого тела внутри... ну, абстрагируясь от прозаичной биологии, конечно. И говоря всё это — смятение поспешно глотал, звуча спокойно и убедительно. Чёрт его знает, может, и вправду любит.

Во всяком случае, жить без него не может — это точно.

Алигьери только вздохнул, полуотвлеченно осматривая омегу своим прозрачным взглядом и пальцами легко гладя по скулам, по тонкому контуру лица, по лбу, смахивая налипшие прядки — гладя и стирая без конца льющиеся слёзы.

— Потому что я не совершенен, Энцио. Все мы порой делаем что-то, не подумав. Или подумав не о том, — он улыбнулся уголками губ, опуская глаза на Энцио. — Я боялся, Энцио. Боялся потерять тебя. Твой побег меня расстроил и разозлил. Я не хотел, чтобы это еще хоть раз повторилось. Я не хотел — и не хочу — чтобы к тебе прикасался кто-то другой. Понимаешь меня? — большой палец альфы мягко чиркнул по скуле мальчишки, смахивая слезу на наружный уголок. — А осквернение — его придумали твои жрецы, обманули тебя, чтобы пугать и держать под контролем. Не было никакого осквернения. Я вернул тебя в храм — потому что тогда и предположить не мог, что буду так в тебе нуждаться. И что буду так по тебе скучать.

Мягкая улыбка снова коснулась его губ.

— Я ведь вернулся за тобой, верно? Извини, что так поздно, — взгляд альфы посерьезнел, и он снова наклонился, прикасаясь губами над бровью омеги. И ещё раз негромко повторяя. — Извини.

Он бы хотел вернуться раньше, конечно. Он бы хотел забрать Энцио оттуда живым и здоровым — а не уносить на руках с открывшимся кровотечением. Но он успел сделать хотя бы это — а мог ведь и вовсе опоздать. У Шеннона не было претензий к тому, как всё сложилось. Как сложилось, так сложилось — после всего, через что он, через что они прошли за этот год, со многим неизбежным даже альфа научился смиряться...

Проняло. От его слов мальчишку так проняло, что у Алигьери у самого брови вверх поползли — так он удивился, приобнимая пуще прежнего разревевшегося омегу, пряча в руках и успокаивающе поглаживая по вздрагивающей спине. Эх. Шеннон вздохнул, поверх головы Энцио отрешенно глядя в пространство. И достался же ему такой ребёнок... Семнадцать с половиной лет — а сознательности как у подростка. И отношение ко всему — подростковое. Ребёнка ему, чтоб ребёнок его любил и защищал... Смешно. Но по крайней мере, у альфы волосы на загривке перестали дыбом становиться: Энцио, как обычно, просто не понимал, чего просит и на что нарывается. Не понимал, когда сбегал, не понимает сейчас, переоценивая себя и недооценивая ситуацию. Забывая, что он всего лишь слабый, беспомощный омега с образованием, едва покрывающим младшие классы. Конечно, за два-три года в усиленном режиме он все наверстает, но когда это еще будет... Альфа снова вздохнул. Сколько же этот мальчишка еще не знает и не умеет. И как он при этом пахнет!.. Шеннон с трудом подавил в себе желание сгрести плачущего, цепляющегося за него омегу в охапку, уткнуться носом и просто дышать, дышать, ничего не слушая и не слыша... Только украдкой зарылся носом в волосы на макушке Энцио, прикрыв глаза. Тяжелое облако усталости висело над ним, наползало густым пологом, норовящим свалить с ног, и заманчивость всего остального стремительно гасла, не в силах конкурировать с мягкостью перины кремового цвета, пропитанной запахом светлой и чистой сирени...

Но сначала пришлось уложить омегу — отключившегося почти до бессознательности и едва пошевелившегося, когда альфа стянул и сбросил на пол испачканное покрывало. Тащить ком ткани и себя заодно до ванной комнаты пришлось как легендарному Мюнхгаузену, разве что напрямую за шкирку не взяв. Дома его рабочая собранность закономерно давала сбой: дома было безопасно, дома можно было лечь хоть прямо в коридоре... ну, можно было бы — если бы Алигьери позволял себе такие вольности и если бы его логово не стало "проходным двором" для ежедневных учительниц омеги, сменявших одна одну. Но где кризисная боевая обстановка, дающая хорошего перца под хвост — и где какие-то там училки из средней школы. Не удивительно, что собирать себя все равно приходилось по частям, с помощью гаечного ключа и такой-то матери. И потому, когда Шенн, вернувшись слегка посвежевшим, в нормальной домашней рубашке и брюках, избавившимся от запаха копоти и резиновой гари, — и завалился поверх одеяла рядом со спящим Энцио, постель и в самом деле показалась ему раем небесным и земным.

Омега тихо сопел еще припухшим от слёз носом — но, благо, больше ничего у него ниоткуда не текло. Понаблюдав несколько секунд за ним, безмятежно спящим, Шеннон так и не осознал, что улыбается — куда быстрее, чем понял, провалился в сон, ровный и глубокий, убаюканный блаженным присутствием лучшего из созданий современной матушки-Деметры...

Не потревожить альфу звонком телефона не удалось — даже больше того, Шенн, умевший доверять своим предчувствиям, проснулся за минуту до него, не услышав звонка, рассыпающегося мелодичными колокольчиками по залу первого этажа, но загривком почувствовав присутствие кого-то чужого. Впрочем, кого — догадаться, скосив взгляд на часы, было несложно. И потому, когда с тумбочки завыл вальяжный голос современного поп-айдола, Алигьери и ухом не повёл, лишь мазнув полусонным взглядом по спине вскакивающего с кровати Энцио, и снова смежил ресницы, с тихим вздохом погружаясь обратно в дрёму. К чёрту всё, он устал — а с учителями мальчишка сам разберётся, не маленький.

Разнеженный пышной периной, пропитанной запахом омеги, альфа проспал до самого вечера — и как по команде проснулся в пять минут восьмого. Декабрьский день за окном уже окутался густыми сумерками. Полежав в расслабленной задумчивости под отдалённые отголоски музыки с первого этажа, Шеннон зевнул — и потянулся вставать...

Когда он, уже не выглядя ни капли сонным — привычно аккуратный вид, привычно вычесанные волосы, разве что галстука нет и воротник рубашки расстёгнут — но даже он расстёгнут ровно, — спустился по лестнице на первый этаж, программа уже закончилась, а по телевизору крутили какой-то дежурный современный клип. Омега спокойно сидел за уроками, и Шенн, отвлеченно улыбнувшись этому, задержался напротив, облокотившись на одну из обрамляющих имитацию коридора белых колонн, визуально деливших зал на две почти равные части.

— Ты поел? — негромко поинтересовался альфа, как всегда, не утруждая себя вводными конструкциями. — Я собираюсь ужин готовить — для тебя что-нибудь делать?..

Хорошо ещё, что Алигьери, до заедающей пластинки доведённый трудностями с "накорми омегу", не отдавал себе отчёта в том, что печётся об Энцио точно какая-нибудь мамочка-наседка — поскольку его собственная шла от обратного и всё стремилась ограничить рацион растущего в одном темпе со своим аппетитом альфы, чтобы сын, не приведи небо, не поправился перед показом...

Этот вот испытующий, прищуренно-пристальный взгляд с той стороны учебного стола, определенно, застал альфу несколько врасплох — во всяком случае, лицо у него вслед за озадаченно поползшей вверх бровью вытянулось вполне показательно. Вопрос Энцио, впрочем, прозвучал ещё более нетривиально, чем выглядели эти сердитые мыслительные гримасы на миловидном омежьем личике.

— Брат? — удивлённо переспросил альфа и спокойно пояснил. — Нет, у меня нет братьев. А почему ты спрашиваешь?..

"Ты книжек обчитался, что ли" — говорил опешивший взгляд альфы бомбардирующему его вопросами омеге. Он даже отвечать не пытался, лишь головой покачал в конце — и усмехнулся, когда Энцио, не утерпев, наконец изложил причину своего интереса.

— Ну почему древний, всего лет десять назад дело было... — задумчиво протянул Алигьери, поглаживая пальцами подбородок, и сам же себе рассмеялся. — А хотя ты прав, и в самом деле — давно. Только не Таню, — альфа мимолётно поморщился, — и не Каню. Камю. Это сценический псевдоним. Да, я выступал, когда мне еще шестнадцати не было. Удивлён? — Шеннон ухмыльнулся, вальяжно складывая руки на груди. Не был он фанатом собственного прошлого, ох, не был. Но и скрывать — смысла не видел. Ничего такого, что мог бы сболтнуть людям Энцио, не будет выглядеть чем-то кроме бредней обиженного подростка...

Энцио остался верен себе — а Шенн даже от колонны поленился отлипнуть, провожая озадаченно поскучневшим взглядом омегу, с проклятиями и обвинениями рванувшегося вверх по лестнице. Ни толики волнения не отразилось на лице альфы: ну да, в голове мальчишки опять что-то перемкнуло, и тот — ну как всегда, как всегда — укушенной ланью кинулся прочь, оставив Шеннона даже не гадать — что толку гадать, на кофейной гуще и то продуктивнее, — а молча ждать, когда же это всё закончится. Не заходить, не кормить? Не проблема. Вздохнув и покачав головой уже самому себе — наверху громко хлопнула дверь — Шенн лениво поплёлся на кухню. Омеги омегами, а вот с прошлого вечера нежрамши и утром едва полчашки кофе в себя запихнувши — тогда в носу всё еще стоял запах химической гари — сейчас он был голоден, как среднее стадо буйволов.

Омегу он не беспокоил — пусть перебесится сначала, — уже с чашкой кофе и вафельным десертом устроившись на диване, отрешенно созерцая крутившееся по первому попавшемуся каналу классическое кино.

4 декабря

Вернувшись получасом позже и обнаружив оставленный на тумбочке у кровати завтрак снова нетронутым и печально остывшим, Шенн тяжело вздохнул и покосился на дверь в ванную. Энцио, судя по всему, засел там — балконная дверь по зимнему времени была надёжно закрыта. После весеннего инцидента с выламыванием двери и последующей смены замков в комнате омеги "запирались" они чисто номинально — однако заходить в каморку-ванную Алигьери не стал: остановился рядом и аккуратно постучал костяшками пальцев.

— Энцио, что случилось? — поинтересовался он в дверную щель. — Завтрак не понравился? Может, тебе что другое приготовить?..

Сердечную мышцу кольнуло злым возмущением: твою ж мать, капризный олух! Выготавливать ему ещё — вместо того, чтобы заставить сожрать всё, что предложено, запихать по кускам в глотку, чтоб запомнил и не выкаблучивался! Но Шенн только вздохнул вслед этой секундной жгучей вспышке, прикрывая глаза: знал, что не сделает этого, что просто не сможет такого сделать. И как бы порой Энцио не хотелось придушить — но улыбающимся и довольным его видеть всё равно хотелось чуточку больше...

— Почему? — не меняя спокойного тона, спросили из-за двери. — Энцио, тебе вредно голодать. Ты и так очень... худенький, ну куда тебе еще вес терять? Совсем здоровье подорвешь. А мне бы этого не хотелось, — весомо заметил Алигьери. — Меня не хочешь слушать, так хоть доктора послушай. Он же рекомендовал тебе регулярное питание.

Задумчиво пожевав губу в возникшей паузе, секунд десять спустя альфа заговорил снова — с чуть большим нажимом из-за того, что заставлял себя поднимать тему.

— Что тебе так не понравилось в моём прошлом? Обижаешься, что я раньше тебе не сказал?..

Светлые брови альфы снова скакнули вверх — теперь уже обе и совершенно искренне. И что, и вот в этом проблема, стоящая полусуток голодовки?..

"О небо, как же мне всё это дорого..."

— Энцио, — вздохнул Шеннон, опускаясь на корточки перед вставшим в проеме омегой и кладя ладони ему на плечи чуть повыше локтей — будучи на полторы головы ниже, в норме мальчишка дышал ему в рёбра, и для проникновенного разговора такая расстановка никак не годилась, альфа это загривком отлично ощущал. — Нет, никому я так не улыбался. И на видео улыбался потому, что так было нужно. По сценарию. Понимаешь? Не потому, что мне этого хотелось. А для красоты. В жизни я так не улыбаюсь, верно?

Алигьери чуть-чуть приподнял уголки губ. В самом деле, улыбка получилась совсем другая, как всегда — чуть ехидная, цепкая. Выражение глаз, вот что делало её другой: мягкий, безмятежно-тающий взгляд мечтательного юноши пятнадцати лет, и жёсткий, сухой и решительный — без малого тридцатилетнего мужчины были совсем разными.

— Потому что там — это была игра. А мои настоящие улыбки, может, только ты и видел. Я не знаю. Я же не вижу себя со стороны, когда улыбаюсь, — Шенн только плечами пожал, по-прежнему внимательно и выжидательно глядя на лицо омеги снизу вверх.

Альфа снова пожал плечами.

— Не умею, — предположил он, не найдясь, что ещё ответить. — Никогда не задумывался об этом. — Большие пальцы его шевельнулись на тонких плечах омеги. — А тебе бы хотелось чаще видеть, как я улыбаюсь?

Поинтересовался он не без толики лукавства, скользнувшей в уголках глаз.

Ответом возмущению омеги стал новый, полный терпения вздох. Шенн легким жестом поймал его руку, чуть сжал пальцы в ладони, убедительно глядя в глаза:

— Энцио, там — была актёрская игра. Мы с тобой потом найдём в библиотеке хорошую статью об этом, и ты всё поймёшь. А пока просто послушай меня: люди на экране и люди в жизни — разные люди. Если захочешь, мы поговорим об этом подробнее, ладно? — он неспешно разжал пальцы, выпуская ладошку омеги.

— Тебе, — лаконично ответил на уточнение и снова чуть приподнял уголки губ. — Кому ж ещё?..