Шенн едва успел убрать руку от кружки, поворачиваясь к влетающему ему на колени омеге — котёнок, оказавшийся почти что начинкой в бутерброде, протестующе пискнул и завозился, выбивая себе право сесть удобнее. Приобняв Энцио, Алигьери торжествующе усмехнулся: вот то-то же. Веко его слегка дёрнулось, когда в шею ткнулся мокрый — и совсем не кошачий, — нос, но Шеннон только тихо вздохнул, поглаживая омегу по спине. Наконец он чувствовал себя хоть отчасти отмщенным и успокоенным: не ему одному тяжело, не ему одному всё это горе надо, не он один тут терзается от понимания неизбежной этой зависимости, которую уже никак, ничем, никуда не вытравить. Ни расстоянием, ни отвлечением, ничем — с тех самых пор, как он, стоя за занавеской в доме цели... как же его звали-то, того политика? альфа помнил дом, помнил местность, идеально помнил всю техническую сторону задания, а вот имя и лицо — забыл... да, ещё тогда, впервые почувствовав запах омеги и передумав, не захотев стрелять — он, сам еще не осознавая, влип по уши. Наверное, что-то еще можно было бы остановить, нажми он на спусковой крючок тогда — и аватара остался бы в памяти просто ещё одним вкусно пахнущим омегой. Но...

Алигьери медленно вдохнул запах сирени с макушки Энцио. Когда он вот так сидит, жмётся к нему, шепчет — ерунду, словесный сор, плохо скрывающий истинные мотивы — тягостное чувство недоумения, непонимания, чего ради он в конечном итоге жертвует размеренной, привычной своей жизнью, чего ради он прилагает усилия, заботится, выхаживает, терпит, ждёт — сходит на нет, и не так уж важно становится, что было и через что пришлось пройти, чтобы прийти к этому моменту. Пусть всё ещё хрупкому, всё ещё не заслужившему полного доверия, всё еще оставлявшему за собой ощущение, что всё вот-вот снова треснет и будет уже неприятно — но это уже было много больше, чем всё, чего ему удавалось добиться раньше. Взаимность омеги — кто бы мог подумать, что где-то и когда-то она будет ему так нужна и будет так тяжело даваться тому, кто, имея внешность, стиль, шарм и талант, привык к совсем иному положению вещей.

— Завтра... уже сегодня сделаем так, чтобы стало хорошо, — перевёл Шеннон стрелки на новую ситуацию. — Ёлку домой привезём, индейку запечём рождественскую, я рецепт имбирных пряников найду... — Алигьери прервался, не сдержав зевка. — Рождество и Новый год — традиционное время затишья... в ближайшие недели две, а то и три у меня работы не будет. — Вернее, он не будет её брать: заказчиков, плюющих на традиции и нормы, всегда хватает, но тот единственный, перед которым он не имеет права вертеть носом и раздумывать над согласием — как раз традиции и уважает. На изломе года принято было не давать старт новым начинаниям, а со старыми справятся и без него. — Так что я весь твой, — усмехнулся Шеннон, опустив голову и изучая взглядом хрупкий хрящик омежьего уха и покрасневшую от волнений щечку, на которой ещё блестел след от слезы. Беретта, порываясь улизнуть из объятий, снова стал выкручиваться, упираясь лапами. — Пойдём спать? Я и в самом деле чертовски устал.

До чая альфе и впрямь дела уже не было — не особенно-то он его хотел, не говоря уже о сладком тортике. Впрочем, вставая и поднимая Энцио на руки вместе с котёнком — какой же мальчишка тощий всё-таки, лёгкий, как тростинка, с тонкими своими ногами, — взглядом по ополовиненной кружке и тарелке с тортом Шенн всё-таки мазнул и усмехнулся, делая шаг от стола:

— И спасибо за чай, — сказал он, приподнимая в улыбке уголки губ. — А что касается твоего звонка, Энцио... — Алигьери вздохнул. — Завтра я расскажу тебе, кто такой Маршал, и почему звонить ему, чтобы спрашивать про моё отсутствие — не самая лучшая идея, лады?

Как бы еще язык не отсох столько трепаться — это ведь придётся про всю структуру рассказывать и дочерта чего в процессе пояснять, но... но ему нравилось видеть, как Энцио слушает с широко открытыми глазами, алчно стремясь к знаниям о той же баллистике и уходе за оружием. Если и сейчас будет так же, то, пожалуй, не так уж это и накладно будет — говорить и рассказывать. Пусть даже объяснять придётся каждую мелочь, которая самому Алигьери казалась базовой и очевидной...

Свет на кухне альфа не выключил, поленился тянуться, и теперь уверенно поднимался по лестнице вверх сквозь полумрак, слегка развеянный этим отдалённым свечением. В своём дома он и с закрытыми глазами мог передвигаться, зная каждый сантиметр пространства и расположение каждой колонны, каждого предмета мебели. Только о кормушку для кота первое время два раза споткнулся — пока не привык к этому новому обстоятельству.

— Почему не пил? — удивился альфа. — Пил. Только кто-то возмущался слишком сильно, чтобы заметить, — с добродушной усмешкой в голосе ответил он. Нда уж. В пять утра пить чай на кухне и между делом выяснить, что твой омега влез к тебе в телефон, слил контакты и без зазрения совести звонит начальнику, как старому другу... Энцио, твою мать.

— Можно? — а вот это удивление было уже куда заметнее предыдущего. Кха-кхм... Алигьери надеялся как-то замять вопрос, но, кажется, без обсуждения лично с Иллианом — и, без сомнений, очередных мудро-проницательных взглядов, намекающих на пробелы в картине мировосприятия Шеннона, — не избежать. Что он вообще задумал с этим звонком?.. Шеннон знал, что Маршал весьма-таки не против его отношений с омегой, но чтобы лично принимать в этом участие... да ну нафиг! Не было печали.

— Хм... ну, как бы тебе сказать, он... что-то вроде самого главного жреца в вашем Храме, — нашелся альфа с примером из наиболее доступного омеге спектра реальности, — и даже ещё немного главнее. И он мой начальник. Тебе очень повезло, что он... хорошо ко мне относится и знает про тебя. Иначе мне бы нелегко пришлось из-за этого звонка, Энцио...

Шенн, плотнее прижав к себе Энцио одной рукой, другой потянулся открыть дверь спальни — и тут...

— Эй! — мужчина дёрнул головой. — Ты что это?.. — свёл он брови в недоумении, без особого восторга глядя на омегу. Это ещё что за замашки на собственность?..