Оттого, как сырой холодный воздух океана пробирается под воротник и ложится на щеки, становилось приятно. Уже от самого пустынного промозглого вечера было хорошо, хоть Итан и не был любителем мокрой осени. А здесь, на побережье, так вообще: ветра и туманы вечные спутники сезона, отчего становилось загадкой, как местные тут выживают.

Но здесь и сейчас, в общем-то, было понятно. После душной конференции, растянувшейся во времени и пространстве, после банкета, на котором ему тоже надо было быть, хотя бы показаться из приличий — он бы с удовольствием на них забил, если бы не репутация деда и того здесь присутствие, — сбежать в тишину, темноту и прохладу из пропитавшегося сотнями запахов зала было высшим наслаждением. Мысль о бегстве тлела в хирурге еще с самого начала действа и переросла в уверенность во время одного из перекуров, когда они вышли на балкон ресторана, и реализовалась минут через тридцать при первой же возможности. Ричард Мэйвис, конечно, будет не особо доволен, обнаружив, что его внук и соавтор исследования и совместной статьи, бесследно смылся до того, как светило медицинской науки успел представить его "интересным людям". Увы, к большому сожалению деда, в целом одобряющего взгляды внука на жизнь, а если не одобряющего, то против ничего не имеющего, "интересные люди" были мало интересны интроверту и мизантропу. Тот с большей охотой будет крутить педали велосипеда, рассекая промозглую взвесь тумана, нежели пытаться соответствовать времени, месту и событию. 

Все эти мысли и размышления о положении дел в его жизни мало способствовали внимательности на дороге. Да и, в принципе, кого может занести на темную набережную, продуваемую всеми ветрами, на которой, по мере движения Мэйвиса вдоль оной, фонари заметно поредели, а то и горели через один. Оттого, когда фара над передним колесом взятого на прокат велосипеда выхватила из темноты кусок преграды, тормозить было уже просто бессмысленно. Итан резко вжал ручной тормоз, переднее колесо заблокировалось и зашипело резиной по мокрому асфальту, инерция сделала свое дело, оторвав от земли заднее. Вибрацией отозвался удар о преграду, слишком мягкую для фонарного столба или бетонного парапета. Велосипед встал на дыбы наоборот, и хирург вместе со средством передвижения снес с ног препятствие, чудом не упав на него сверху. Запястье, принявшее на себя удар, прострелило болью. Вместо "извините, пожалуйста" у него закономерно вырвалось:

— Твою мать!