Шеннон никогда не отличался сентиментальностью. Он никогда не беспокоился о том, что убивает или совершает что-то с точки зрения закона не слишком правомерное. Если уж говорить совсем откровенно, то убийство вообще не вызывало в нём никаких эмоций — ни симпатии, ни отвращения, оставляя совершенно равнодушным; наверное, самый худший — и самый удобный расклад из всех возможных. Отбирать жизнь было легко. Идёт ли человек по своим делам или же минуту спустя лежит, уставившись широко открытыми глазами в небо с простреленной головой — для Алигьери это была картина одной степени важности. То есть никакой. Работа есть работа. Дело есть дело. Он никогда не понимал, что в этом может быть такого сложного, что заставляет других останавливаться, отказываться, упираться в принципы и корить себя за совершенное. Умом осознавал, не вчера родился, но сердцем — сердцем не улавливал. И только пожимал плечами, когда кто-нибудь из соратников, прослышав об очередном законченном Гиеной деле, обзывал его психом и ненормальным. Он не был ненормальным, не считал себя таковым; он просто... был. И тошнило его от запаха сжигаемых тел точно так же, как всех остальных. Просто это не мешало ему делать своё дело.

И вот к этому "не мешало", к этому ровному, плавному сосуществованию с вещами и поступками, перетряхивающими иных до глубины души, к этой упорядоченности и размеренности собственного бытия Шеннон настолько привык, что теперь пребывал в глубочайшем, крайне озадаченном недоумении. Ему было неспокойно. Словно осколок чего-то засел в глубине под рёбрами и мешает теперь — ни выдохнуть, ни расслабиться. Этого не было заметно, пока он работал — и потому первое время ему казалось, что всё в порядке, что в проветренном от запаха сирени и вычищенном доме его всё вернулось на круги своя, но... Но. Тишина стала давить на уши, и за чтением он то и дело ловил себя на том, что уже не читает, а отрешенно смотрит куда-то мимо книги, за окно или на стену, прислушиваясь к себе и пытаясь уловить, что же его так нехорошо, совсем не приятно гложет. И ответа у него не находилось. Он думал о мальчишке, об аватаре, которого вывел в тот день из дома, вручил ответственным за передачу и больше не видел — но что-то не вязалось и не складывалось; он бы и дальше спокойно оставался в неведении о его судьбе, считая дело благополучно законченным. И даже больше: ему скорее хотелось не знать, не соприкасаться больше с темой Гекаты и её последователей. Но судьба была шутницей прихотливой, и Храм нет-нет да проскальзывал на слуху, и от закономерности этой у Алигьери ладонь каждый раз просилась к лицу.

В начале февраля он сам побывал в Храме, из интереса отстояв одну службу и издалека поглазев на аватар, присутствовавших там же, на возвышении вместе с главным жрецом. На мгновение Шен даже обознался — новый аватара был до того похож на Энцио, что у альфы ёкнуло в груди на момент, прежде чем дошло: похож, но не он. Совсем не он. Куда делся прежний, Алигьери спрашивать не стал. В конце концов, ему и даром не сдалось это знание — что с ним делать-то потом? Побродив по гостевой части храма, полюбовавшись на изображения и статуи Гекаты, но так и не вникнув в причину своих тревог, уехал — с твердым намерением больше здесь не появляться и ерундой не маяться. Но где ж там...

Последняя неделя выдалась на удивление спокойной — услуги киллера по крупным вопросам Маршалу не требовались, а дёргать Алигьери по мелким он не считал нужным, оставив Шеннона наедине с его ровной рутиной быта. Тогда-то альфе и стало очевидно, что так, чёрт дери, дальше нельзя — тягомотина какая-то, а не отдых, пронизанная неотступным ощущением того, что всё идет не так, как должно, неуклюже, некачественно. Не те книги, не та еда, не то вино и даже воздух какой-то не тот, и злит неимоверно. Помогало только закрыться в тире и какое-то время молча палить по мишеням, забывая обо всём ином — но вечно же в нём не просидишь, сбегая от... от чего? А хрен поймёт, от чего. Шеннон, выходя из машины, с такой силой хлопнул дверью, что магнитокар-кабриолет с натянутой крышей вздрогнул до самых генераторов, едва ли не царапнув ими полотно, от которого stand-by режим держал авто на минимальном по высоте расстоянии.

Взглянув на серебристую крышу храма, видневшегося невдалеке за забором, ограждавшим приличный кусок элитной территории, Шеннон запрокинул голову к небу и глубоко, степенно вздохнул. Это место не хотело его отпускать, словно здоровенный клещ — тянуло, лишало покоя, мешало... и успокаивало. Хотя, признаться, когда он заметил новую Тёмную сторону луны уезжающим понятно зачем понятно куда, на момент Алигьери люто захотелось открутить голову местному главному жрецу. Без всякого ощутимого мотива, до того в ту минуту ему стало противно и неестественно. Храм продолжал жить своей жизнью — и никуда он не денется, и никто ему ничего не сделает, потому что такой удачный способ доить деньги ещё поискать надо; Коза Ностра держится за него всеми клыками — и по поводу захваченного Лондонцами аватары где-то там, в перекрестках у границ прошла очередная перестрелка... Но причинить им неприятностей, обезглавив культ и заставив посуетиться со сменой власти было приятной идеей. Шеннон решил не забыть подкинуть её Маршалу.

Постояв немного ввиду главных ворот и ничего особенного так и не разглядев, Алигьери приблизился и прогулочным шагом пошёл по тротуару вдоль кованой решетки, обрамляющей территорию храма. Взгляд его несколько отрешенно скользил по зданиям, окнам, по кустам и тонким стволам деревьев, присыпанных и обмёрзших снежной коркой. Он не сразу обратил внимание на служку, который тащил ведро — их тут было не так уж мало, все в одинаковых коричневых рясах, стирающих отличия. Так и прошел бы мимо — если бы тот вдруг не замер и не опустил ведро на дорожку, скорчившись и согнувшись, будто его ударили...

В этот раз в груди ёкнуло совсем уж ощутимо и отчётливо — и тут же по лопаткам скатилась волна облегчения, от которой Алигьери шумно выдохнул. Жив! Почему-то об этом подумалось в первую очередь, и это простое понимание разом смахнуло с плеч пару пудов веса, давившего на них всё это время. Энцио был жив, и от этого простого и понятного факта моментально потеплело на душе. Вот же чёрт... поддавшись всему и сразу — нестерпимо вспыхнувшему желанию обнять, укрыть от холодного ветра эту худощавую спину, волнению — что с ним? как он?, неожиданной радости от встречи — Шеннон быстрым шагом кинулся к маячившей шагах в тридцати калитке, ведущей на задний двор.

"Чёрт бы тебя побрал, бесёнок, — подумал он одновременно со странным ликованием и утомительным, негодующим признанием собственной предельно объективной, дальним светом ударившей по глазам неправоты. — Вот как, значит... не могу я без тебя."

Он по-прежнему не знал, зачем всё это, зачем ему сдался капризный, дурацкий, глупый мальчишка, из всего мира свято уверенный лишь в своих жрецах-покровителях, но свою непойми откуда взявшуюся ответственность за него — за каждый шаг, за каждый вдох, за каждое сказанное им слово — ощущал сейчас отчетливее некуда. Энцио был нужен ему — и сам Шеннон в том, что нужен этому мальчишке, был уверен так же, как в солнце, что встаёт на востоке и садится на западе.

"Всё-таки ты мой, малыш... мой, и ничего с этим не поделаешь. Мой, и ничей, кроме."

Думать об этом было даже как-то приятно.

— Ты в порядке? — поинтересовался он на нейтральной, светлой ноте, неспешно подходя к нему с легкой улыбкой, предвкушающей момент, когда бывший аватара — ну охереть просто, до чего его довели! — поднимет глаза и заметит его.

Ну что, Энцио? Насколько громко ты будешь кричать о своей ненависти в этот раз?..

Стоило Шеннону взглянуть в глаза бывшей аватары, как улыбка стекла с его лица, сменившись стылой растерянностью. Альфа моргнул, в замешательстве осознавая то, что видит; за время, прошедшее с момента их последней встречи, Энцио, и без того бывший худеньким, отощал окончательно и выглядел таким измождённым и пустым, что Алигьери холод лёгкой жути пробрал вдоль лопаток — он... он же не...? Нет, ну только не так...

Рывок на пределе сил, вложенных омегой в поднимание добрых пятнадцати литров грязной воды, заставил Шеннона среагировать в тот же миг, одним броском шатнувшись в сторону от траектории. Тяжёлый, мутный, серо-коричневый язык выплеснутой грязи грузно рассек подтаявший снег, пролетев буквально в пяди от плеча альфы. Выплеснулась не всё — ведро прежде этого вывернулось из ослабевших рук и бряцнуло об землю, разливая вокруг остаток. Шеннон ошарашенно смотрел на скорчившегося аватару — смотрел, наверное, секунды три, не мигая, прежде чем кинуться, склониться и подхватить мальчишку на руки. Сердце давило в груди волнением столь же мутным, как и выплеснутая на Алигьери вода — волнением, холодеющим и перерастающим в страх, потому что Энцио было больно, и Шеннон понятия не имел, что с ним и как это исправить — а исправить надо было сейчас, прямо сейчас, немедленно.

Прижимая омегу к себе, Алигьери боком протиснулся в оставшуюся открытой калитку и прошел, наверное, шагов тридцать к машине, как краем глаза заметил, что от главных ворот к нему спешат двое альф-служителей в чёрных робах. Клыки киллера сомкнулись в глухом негодовании, сжатые зубы скрипнули — и Шен, с одного щелчка запылав хлестнувшим во все стороны гневом, резко обернулся через плечо, вызверившись на них:

— Стоять и с места не рыпаться! Инспекция по делам несовершеннолетних! — голубые глаза, преломляя слабый бледный свет затянутого белыми высокими облаками неба, смотрели с убийственной дикостью. Альфа не просто злился — альфа защищал, и в этом готов был пойти многократно дальше, нежели просто до конца. — Вы, ублюдки, и жречество ваше со штрафами за это до конца жизни не разгребётесь!

Охранников, по-видимому, никто не учил и не инструктировал относительно действий в подобных внештатных ситуациях — переглянувшись, альфы в недоумении остановились, явно не зная, как им поступить; в своем квартале они вместе с тем бизнесом, на который работали, были настолько неприкосновенны, что слова эти про штрафы были полным и абсолютным абсурдом. Наверное, это больше всего и выбило их из колеи, закоротив мышление — и позволив Шеннону относительно спокойно донести Энцио до машины, усадить-уложить на заднее сидение.

Когда охрана, снова окликнув его недовольными голосами, догнала, Алигьери уже открывал дверь у водительского места — и прежде, чем альфы подошли на подходящее для беседы расстояние, с отрешенно-скучающим видом наставил на них вынутый из кобуры пистолет.

— Я стреляю — или вы добровольно съебываете нахуй, господа? — вполне миролюбиво и расслабленно, тоном "тебе подлить или хватит?" поинтересовался он, демонстративно взводя курок и слегка прижимая пальцем спусковой крючок. Ждать, пока охранники справятся с замешательством и опаской, Шеннон не стал — сел в машину и захлопнул дверь, тут же вдавив педаль. Альфы только и успели, что шатнуться в стороны, когда магнитокар загудел переведенными в максимальный режим генераторами и вильнул носом, рванувшись с места. Выровняв машину, Шеннон раздражённо цыкнул языком и обеспокоенно оглянулся назад — как там Энцио?..

— Я отвезу тебя в больницу. Скоро всё будет в порядке, потерпи, — только и сказал он негромко, снова обращая внимание на дорогу, над которой магнитокар нёсся на порядком превышающей нормы скорости...

Энцио никак не откликнулся ему — и Шеннон, до побеления пальцев сжимая руль, вполне обоснованно сомневался, что омега вообще его слышит. То, что ему отчего-то плохо и больно, заметно было невооруженным глазом, даже не было нужды принюхиваться — тем более что запах, в замкнутом пространстве салона магнитокара ставший в разы более ощутимым, и сам, не оставляя возможности уклониться, заволок альфе у восприятие... ох, небо, разве Энцио и раньше пах настолько сладко? Алигьери слабо помнил то, как сходил по нему с ума, впервые почуяв и оставшись наедине — и сейчас ощутил эту притягательную, дивную силу запаха заново, отчего по спине его сбежала волна лёгкой судороги. Сирень цвела дико, неуёмно, обворожительно ярко — но что-то не то притаилось в её корнях, просачиваясь в сладкий запах тревожным очерняющим оттенком, сыроватым призраком грязи и чего-то глубоко негодного...

И крови. Он осознал это секундой позже, в горьком и злом оскале стиснув зубы. Блять. Шеннон быстро оглянулся через плечо снова, но Энцио, бледный и беспамятный, безвольно полулежал на сидении, и никаких видимых признаков ранений на нём не было. А для альфы куда-то снова исчезли все правила дорожного движения (что, впрочем, не было такой уж редкостью для его стиля вождения), так что остановиться на красный он даже не подумал, чистой удачей и умением проскочив оживлённый перекресток. До ближайшей больницы квартала по подсказкам навигатора было не так уж далеко.

Слишком резко затормозив магнитокар у входа, Шеннон выругался сквозь зубы, краем глаза уловив падение Энцио — и выругался ещё раз, отчаянней и громче, когда, вытаскивая его на руках, обнаружил подол робы мальчишки мокрым и почерневшим от крови. Нутро его сжалось от тревожного холода, вынуждая лишь крепче прижимать к себе пребывающего в глубоком беспамятстве омегу, держа его голову на своём плече и с какой-то безнадёжной порывистостью целуя покрытый испариной лоб. Заметным усилием над собой перепоручив его каталке вместе с заботами подбежавших врачей и оставшись по ту сторону дверей операционной, Шен с долгим протяжным выдохом вполголоса прислонился спиной к стене и сполз по ней на кушетку, вытянув ноги и потемневшим взглядом уставившись на бежевую стену. Теперь ему оставалось только ждать. И вымыть от крови хотя бы кисти рук да застирать манжеты, а пальто — плевать уже, глубоко плевать на это пальто...

Кровь под этой прохладной, чуть ржавоватой водой, отмывалась с ткани не слишком эффективно — ладони замерзали быстрее, и по манжетам пришлось пройтись двойной порцией жесткого мыла, от которого на его коже подохли не только все плохие микробы, но и вообще всё живое перемерло, отчего кисти рук неприятно стянуло и выстудило, пробирая до костей. Растирая поскрипывающие ладони и морщась, Алигьери вернулся в коридор, поднимая руки и полуосознанно пытаясь присобрать волосы в хвост, который нечем было завязать — обычно это помогало собраться с мыслями. Раздраженно цыкнув языком, он перебросил волосы за спину и опустился обратно на кушетку, тяжелым взглядом провожая снующий туда-сюда персонал и иногда посматривая на двери операционной. В груди не прекращал ворочаться тяжелый ком, а голова подчистую отказывалась думать о чём-то конкретном. Как зацикленный, он возвращался мыслями к Энцио и той неизвестности, что сейчас скрывала от него омегу...

Практически на каждый вопрос, заданный ему медсестрой — как зовут мальчика, где он живет, сколько ему лет, какое отношение имеет к нему Шеннон, — у Алигьери находился свой собственный. Так ему удалось узнать, что примерно две недели назад к Энцио была применена процедура выскабливания, отсутствие должного ухода и чрезмерные нагрузки после которой привели к развитию прогрессирующего воспаления, к настоящему моменту достигшего той степени, когда заражение крови уже не столько вопрос, сколько дело времени. Ещё несколько дней в таком состоянии для него определенно закончились бы летально, но сейчас вполне вероятен положительный прогноз — при условии немедленной операции и удаления матки, превратившейся из-за странной халатности тех, кто проводил прошлое вмешательство, в один сплошной гнойник. Собственно, согласие на операцию врачи не запрашивали — ввиду угрозы жизни пациента к ней должны были приступить уже сейчас, уведомив опекунов несовершеннолетнего омеги в процессе. Шен, назвавший Энцио воспитанником Храма Гекаты и в течение всего разговора сохранявший ровный спокойный тон, при словах об уведомлении коротко поморщился, сжимая ладонь на предплечье медсестры, и предельно внятно, тихо и степенно, но враз похолодевшим голосом с прорезавшейся сталью потребовал первым делом провести медицинское освидетельствование состояния мальчишки и полный протокол всех врачебных действий в его отношении. Нет, не потому, что он не доверял больнице. Просто не собирался оставить Храму и его жречеству ни единого шанса получить Энцио обратно.

Спустя полтора часа ожидания и ряд сделанных звонков нужным людям к нему вышли сообщить, что операция проведена успешно. Подписавшись под оплатой всех счетов (как и ожидалось, в базе данных по регистрационному номеру мальчишки — путаница и противоречия с ошибками запросов, а медицинская страховка отсутствует как факт), включавших в том числе и перевод в отдельную палату реанимационного отделения, Шеннон, в очередной раз заверенный ставшим на порядок услужливее персоналом, что ему сообщат как только, так сразу, отбыл решать наметившиеся вопросы — и в первую очередь связаться со знакомым журналистом, чтобы дать жрецу понять предельно ясно: одна попытка рыпнуться в сторону Энцио — и никакое влияние "крыши" не остановит публикацию весьма интересной статьи о том, как в этом самом Храме обращаются с воспитанниками. Ещё один скандал вдогонку свежезамятому — явно не то, чего хотелось бы владельцам бизнеса, влияние которого на клиентов во многом построено на "непогрешимости".

Впрочем, жрецу не было нужно знать, что статья так или иначе пойдёт в печать — не сейчас, чуть позже; как только Алигьери сможет забрать Энцио из больницы и перевезти домой, в свою сферу влияния, под свою защиту. Злоба в предчувствии хотя бы частичного удовлетворения тихо шипела внутри, время от времени прорываясь резкостью отдельных действий, пока Шеннон сначала готовил себе ужин, а потом сидел за столом в кабинете, продвигая дела по переписке и собирая необходимую информацию. В начале седьмого ему позвонили: Энцио в больнице пришёл в себя. Алигьери, впрочем, ещё раньше решил, что сейчас видеть его мальчишке не стоит — и потому, спокойно поблагодарив за информацию, только откинулся на спинку кресла и уронил с подлокотника руку с зажатым в ней мобильником, с глубоким протяжным выдохом протянув по лицу второй ладонью...

Прошло почти три дня, в течение которых мальчика никто не беспокоил — ну, за исключением врачей и медсестёр, державших его под постоянным наблюдением и на самом интенсивном уходе. Шеннон появился ближе к вечеру третьего: с тихим шелестом отодвинулась автоматическая дверь в палату, явив взгляду его, одетого строго по-деловому, с едва накинутым на плечи белым халатом-формальностью. Алигьери переступил порог, а медсестра, сопровождавшая его, коротко склонила голову и осталась снаружи. После недолгой паузы разглядывания мальчишки Шен, по-прежнему остававшийся у двери, едва слышно усмехнулся и спросил:

— Ты ведь не собираешься больше ничем в меня швыряться, верно?..

Торопливо зачитанные медсестрой сводки результатов анализов и прогнозов вместе с пылкими заверениями о том, что они делают всё возможное, летевшие преимущественно ему в спину, пока Шеннон быстрым широким шагом шел по коридору к палате, Алигьери принимал к сведению, но не на веру — ему нужно было увидеть Энцио своими глазами и убедиться воочию, что... что всё в порядке. Дверь тихонько шикнула за спиной, оставляя их наедине. Всё действительно в порядке. Энцио, хоть и по-прежнему был худ и бледноват от дополнительной потери крови, уже не выглядел таким опасно хрупким и готовым сложиться, как карточный домик. Мысленно выдохнув, альфа расслабился, поставил себе галочку напротив этого пункта и до поры до времени вымел его из головы, разом тверже и решительней расправив плечи.

О том, что у Энцио не то посттравматический, не то пост-операционный шок и на контакт он не идёт, лечащий врач уже предупредил Алигьери, неистово уверяя, что это не проблема, не повод для беспокойства и вскоре мальчишка вернётся в норму — хотя, возможно, с ним, когда окрепнет достаточно, придётся поработать штатному психологу. Шеннон, оценивающе сейчас глядя на подростка, который не соизволил даже головы к нему повернуть, ограничившись едва заметным движением взгляда, не знал, стоит ли с ним соглашаться. Но полагал, что выждал достаточно, чтобы поговорить с мальчишкой о его будущем. То есть как поговорить — поставить в известность. Потому что для себя Алигьери решил всё ещё тогда, оставшись в коридоре у операционной.

— Вот и умница, — прокомментировал альфа апатичное бездействие омеги.

Невозмутимо приблизившись, Шеннон придвинул к кровати ближе стоявший неподалёку стул с мягким сиденьем и уселся на него, деликатно закинув ноги в строгих и блестящих остроносых ботинках одну на другую, уложив на колено сплетенные пальцы рук.

— Как только лечащий врач разрешит, я заберу тебя домой, Энцио, — спокойно проговорил Шен, внимательно и чуть колко глядя на бывшего аватару. То, насколько он похудел и поблёк, вместо блаженного мерцания звезд в глазах обретя там полное и унылое лунное затмение, неугомонно грызло изнутри и требовало мести жрецам Храма, которые позволили этому случиться. Которые молча сложили руки ждали, пока боль — душевная и физическая — сгноит омегу изнутри и убьёт безо всякого их участия. — К себе домой. Твой Храм всецело одобрил эту инициативу.

Алигьери усмехнулся про себя. По сути сказать, разве он сам не поступил бы так же? Разве не выжал бы из козырной карты весь максимум того, что она способна дать, не использовал бы в деле и не выбросил бы после этого? Именно так бы он и сделал. И именно это понимание циничного использования и заставляло его методично измышлять метод извалять главного жреца в грязи и уже не дать ему подняться на прежние высоты. Просто потому, что Шеннон знал — с ним, в случае чего, обойдутся точно так же. И был всецело согласен с этим предельно чётким принципом. Пока побеждаешь — побеждай. Проиграешь — не жалуйся.

— Знаешь, твой главный жрец оказался на удивление сговорчивым человеком. Он сам предложил переоформить документы о попечительстве на меня. Я подумал, что не стану отказываться от его предсмертного подарка, — Алигьери вкрадчиво улыбнулся и протянул руку, мягко взъерошив волосы Энцио и огладив того по щеке с негромкой усмешкой. От нежного, лёгкого аромата цветов, окружавшего мальчишку, альфу охватывал странный задор, плавным воодушевлением расползающийся внутри. Он подхватился со стула, взметнув за собой полы халата, и в несколько шагов подошел к окну, бросая за него взгляд и сцепляя за спиной руки.

Привыкая к мысли о том, что придётся делить свой дом с кем-то другим — с кем-то таким, как Энцио, ребенком ещё, плохо воспитанным, капризным, ненавидящим его, — Шеннон не предполагал, что всё зайдёт настолько далеко. Но когда жрец, совершенно не обрадованный перспективой искать прикрытие тем фактам, что у попавшего в больницу ребёнка Храма нет страховки, а документы об образовании выданы кем-то несуществующим, безмолвно сдал позиции, Алигьери и виду не подал о своём удивлении. Что ж, пусть будет так. Пока его самого всё в положении дел устраивало. Собственность должна была оставаться собственностью.

А что думал по этому поводу Энцио, естественно, не интересовало никого.

С больничной койки не донеслось ни единого звука. Шеннон какое-то время смотрел за окно в этой тишине, ничего особенного там не видя — вернее, не различая: уже стемнело, а окна палаты выходили на тихий задний двор и проулки, не радующие хорошим освещением. Тем более при том, что в палате горел яркий верхний свет плафонов, превращавший двойное стекло в слегка размытое, полупрозрачное зеркало. Алигьери скосил взгляд, наблюдая в этом отражении за полулежащим на приподнятом изголовье омегой; ширма, коей его должно было загораживать днём от лишнего света, была сейчас сдвинута гармошкой к самой стене. Энцио оставался глубоко безразличен к его присутствию и к тому, что ему говорили. Внешне, во всяком случае. И не сказать, что альфе это было не по душе — покладистость, что бы там ни говорили, омеге к лицу. Но покоя ему отчего-то всё равно не было — и зудело под рёбрами легкое, азартное желание добиться, достучаться, расшатать и спровоцировать...

— Хммм? — ещё через несколько секунд молчания протянул Шеннон, оборачиваясь через плечо. — Я смотрю, ты уже не стремишься на амбразуры за своё бесценное жречество. Никак начало доходить, что тебя там ценят не больше, чем половую тряпку? — с этими словами он вернулся к кровати и сел прямо на неё в ногах Энцио, коснувшись одной из них поверх одеяла и мягко проведя вверх, продолжая плавно, сочувственно даже говорить. — И, попользовавшись, выбросят с той же легкостью.

Пауза. Короткая усмешка.

— Как глупо с их стороны, — Шеннон улыбнулся чему-то своему. Захотелось вытянуть тонкую ногу омеги из-под одеяла, поцеловать сладкую маленькую ступню и изящную лодыжку — но Энцио ещё не настолько отошёл после операции, чтобы его можно было тревожить подобным образом. Но Алигьери бессовестно предвкушал его в своих руках, с глубоким наслаждением дыша запахом этого омеги и впервые за несколько последних месяцев действительно отдыхая — не телом, но душой...

Что бы ни происходило в этот момент в голове у Энцио — оно оставалось понятным лишь самому Энцио, стоически продолжавшего игнорировать присутствие Алигьери рядом с собой. Шеннон, всматриваясь в лицо мальчишки, клыкасто усмехнулся. О, как же он ценил это сейчас — эту странную способность омеги вызывать в нём жажду действия одним только своим существованием. Даже просто лежа в постели и глядя сквозь него, Энцио не оставлял альфу равнодушным. Подавив желание покрепче сжать пальцами тонкий подбородок и вытряхнуть, выдавить из него ответ, слово, реакцию — да хоть взгляд на себя! — Шеннон подался назад, слегка ещё погладив и потрепав худую ногу под одеялом. Он ещё получит своё, а сейчас Энцио нужно выздороветь — и не время ещё что-то от него требовать.

— Больше ты один не останешься, — негромко договорил Шен спокойным тоном. — Никогда. Я тебе не позволю. Так что отдыхай и будь так добр, поправляйся поскорее. Я буду ждать.

Он ограничился тем, что подхватил с одеяла хрупкую омежью ладошку и подтянул к губам, целуя тыльную сторону и чуть поглаживая его пальцы в своих. Тонкие, сухие, чуть прохладные — и было таким удовольствием просто перебирать и ощущать их, что Алигьери потребовалось на мгновение прикрыть глаза, борясь с собой, чтобы отпустить его и положить руку Энцио на место. Поднявшись и поддёрнув на плечах халат, альфа легким касанием пальцев к сенсору открыл дверь и вышел из палаты. Два шага спустя автоматика двери скрыла его спину и звук шагов, оставив палату в приятной, умиротворяющей тишине фоновых звуков лесной поляны...

Из-за общего ослабленного состояния, из-за риска инфекции и необходимости укрепляющей терапии Энцио пришлось оставаться в больнице почти две недели — и хотя Шеннон был бы только рад забрать его пораньше, увезти из этого пропахшего лекарствами места, от других людей, с чужой территории, — с врачами он сдержанно не спорил, позволяя доктору Фаулзу определять ход лечения так, как тот считает нужным. Альфа лишь слушал и размеренно кивал, поглядывая в сторону двери в палату — но отрицательно поводя головой на приглашение зайти самому и взглянуть, как продвигаются дела у Энцио. Ничего нового он там не увидит, только напрасно побеспокоит его и раздразнит сам себя. Лучше уж продолжать дышать здесь, в дезинфицированном коридоре, где всякий запах стремительно гаснет под действием специальных освежителей. В больнице уже знали, что Шеннон берёт на себя попечительство над юным омегой — и ответ на закономерный вопрос о причинах подобной невключенности в дела подопечного медсестра, принимавшая у него фрукты для передачи, быстро нашла сама, часто и понимающе закивав, когда Алигьери отстранёно промолчал. Шеннон только усмехнулся про себя. В общем-то, её суждения о бережном отношении к психике и душевному состоянию подростка, столько всего пережившего и перестрадавшего, были предельно близки к истине. Но Алигьери, тем не менее, заботился в том числе и о себе. Снова видеть сны, вспоминать, захлёбываться подхлёстнутым желанием и ворочаться с боку на бок в одиночестве просторной постели альфе было совершенно не по сердцу.

Он собирался сам забрать Энцио и отвезти его домой — но ночью его поднял с постели звонок Маршала, и Алигьери, ещё не подняв трубку, уже догадался, что освободиться ему в ближайшее время будет не судьба. С недавней и крайне внезапной — хотя верные источники докладывали что-то об ухудшившемся здоровье, — смертью Дона Коза Ностры суматохи в городе стало на порядок больше, особенно ввиду того, как активизировался и пошел в наступление Берлинский Синдикат. И работать Шеннону приходилось уже даже не столько по профессии — да что там, он вообще последние недели три толком за оружие брался лишь в тире! — сколько как члену Верхушки, способному, имеющему право — и обязанному — распоряжаться и вести дела в это неспокойное, грозящее прорваться смутой время. Признаться честно, его это уже сейчас порядком задолбало — эти трудности настоящей власти никогда не были Алигьери действительно по вкусу, его больше устраивало оставаться в стороне и вести отстрел по команде, наслаждаясь исполнением приговора, но никак не его вынесением. Но Маршал почему-то считал иначе — и у Шеннона не было ни права, ни мотива возражать. Маршал сказал — генерал исполнил, даже если три шкуры придётся скинуть и наизнанку вывернуться. И ему это нравилось.

Он вернулся уже ближе к ночи — спокойно завёл машину на парковку, и перед тем, как заглушить двигатель, несколько секунд отрешенно наблюдал за неярким светом в окнах первого этажа. Светом, который в последний раз зажигался без его присутствия и приветствовал издалека ещё в те времена, когда был жив Алигьери-старший, а сам Шеннон снимал квартиру где-то близ Ривербенк... Тряхнув головой, альфа повернул ключ, переключая режим генераторов, и выбрался из машины, чтобы прямо по укрытому темнотой газону приблизиться к крыльцу.

Сиделка степенно дожидалась его в зале неподалеку от прихожей и не преминула выйти навстречу, отложив прихваченное с собой вязание. Вполуха выслушав короткую справку о состоянии мальчишки — который тоже где-то здесь теперь, наверху, в той комнате, отчего сердце поневоле ёкнуло, предвкушая — Шеннон сдержанно поблагодарил женщину и забрал протянутые ею ключи от дома. Мисс Эмери будет ещё в течение полутора месяцев заезжать к ним каждый день, чтобы следить за состоянием Энцио, и при необходимости — оставаться присмотреть за мальчишкой, если Шен опять будет занят. Что-то подсказывало Алигьери, что происходить это будет много чаще, чем ему самому хотелось бы...

Сменив уличные ботинки на легкие домашние туфли, Шеннон без лишнего промедления поднялся по лестнице, целенаправленно подойдя к двери во вторую спальню и, не утруждая себя лишним стуком, открыл — спокойно заходя, как к себе домой. Собственно, оно ведь так и было. По словам сиделки, ей удалось убедить Энцио поесть, но от каких-либо занятий он наотрез отказался, снова вернувшись в комнату — бедный мальчик, ему так тяжело, сквозило в её словах. Альфа негромко хмыкнул, проведя взглядом по спине омеги, калачиком лежащего на кровати. Ничего, у него будет полно времени на то, чтобы заменить эту апатию чем-нибудь более существенным. Теперь, когда Энцио всецело в его власти — здесь и сейчас, отныне и впредь между ними нет ничего и никого, кто мог бы помешать... Алигьери довольно щурился от этой мысли, как греющаяся на солнце ящерица.

— Осваиваться ты не спешишь, я смотрю, — заговорил он, проходя в комнату и привычно смыкая руки в замок за спиной. Прошел мимо кровати, поглядывая на Энцио, подошёл к окну. — А зря. Теперь этот дом — твой дом тоже, Энцио. Так что добро пожаловать. — Шен едва заметно улыбнулся, обернувшись через плечо. — Теперь твоё место здесь, — и, чуть помолчав, добавил. — Со мной. Понимаешь это, а? Энцио Грациани.

Альфа усмехнулся. Стараниями подстёгнутой приличной мздой за срочность бюрократической системы у Энцио теперь был и настоящий паспорт, в котором были данные на него самого, а не какого-то левого бету, и полная медицинская страховка. Вот только документов об образовании не было — "липа", кем-то одобренная для Храма, в дело не годилась. И, вспоминая слова мальчишки про "я ведь умру от сцепки", Шеннон отчетливо понимал, что наверстывать с аватарой придётся многое...

Хрипловатый от молчания, резкий от сказанного голос омеги Шеннон встретил с некоторым удивлением — чуть вскинув светлые брови над внимательным взглядом. Борзость Энцио слегка царапнула, но Шен встретил её благодушно — он всерьёз рассчитывал на то, что ко времени выписки омега будет поживее той марионетки, с которой он разговаривал полторы недели назад. И что доктор Фаулз не напрасно получил те деньги, которые Алигьери, не скупясь, предложил ему за лечение Энцио и отсутствие лишних вопросов. Едва-едва прищурив кристальные глаза, альфа подошел к тумбочке у кровати и взял с неё запечатанную в тонкую плёнку коробку, в которой лежал новенький строгий смартфон с уже активированным полным комплектом услуг.

— Ну что ты, Энцио, — улыбнулся он тем временем в ответ на вопрос, — я понимаю, рабочая привычка, но нельзя же постоянно думать только о сексе. Тем более что тебе еще минимум недели две нельзя им заниматься. Придётся потерпеть, — пленка шелестнула в пальцах, когда Шеннон надорвал её и стянул с коробки. — Знаешь, что это такое?

Он продемонстрировал лежащему на кровати омеге лицевую сторону коробки и кинул ту на одеяло совсем рядом с ним.

— Или, может, ещё и пользоваться умеешь? — Алигьери упер одну руку вбок костяшками пальцев, испытующе и довольно весело глядя на Энцио. — Я, конечно, особенно не надеюсь, но вдруг?..

Шеннон только снова вскинул брови, провожая взглядом увернувшегося от беседы и улизнувшего к двери омегу. На его, возможно, беду, Алигьери куда как лучше среднего видел и ориентировался в зимнем полумраке — и трогательно мелькнувшая на лице паренька горечь обиды не стала для альфы великой тайной. Шен не двинулся с места и лишь вполголоса хмыкнул себе под нос, наблюдая за тем, как закрылась и щелкнула замком дверь ванной за спиной омеги. Что ж, пусть так. Пусть посидит и подумает — сейчас Алигьери был совершенно не против предоставить ему такую возможность. Владея ситуацией, он не чувствовал необходимости спешить. И, вообще говоря, он ведь даже толком не обедал за всей совещательно-деятельной суматохой сегодняшнего дня — и потому, когда Энцио самопроизвольно изолировался, Шеннон самым спокойным образом спустился вниз, на кухню, занявшись простейшей готовкой: спагетти с легким соусом и свежие отбивные...

Определенно, видеть омегу реагирующим, действующим и более-менее избавившимся от того безразличия снулой рыбы было ему в радость — даже, пожалуй, с какой-то гордостью Алигьери понимал, что край мира, столь ясно отразившийся в глазах омеги тем февральским днём их новой встречи, отдалился куда-то в неизвестность. Видеть огонёк живости во взгляде Энцио было приятно — пусть даже это будет огонёк негодования и ненависти, но лучше уж так, чем пустота и затравленность, отчасти — да что там, даже вполне действительно напугавшие Шена тогда. Чувствовать, что Энцио здесь, рядом, что с ним всё хорошо настолько, насколько это может быть с недавно оперированным, перенесшим глубокий шок омегой, было прекрасно. Алигьери наконец-то мог полноценно расслабиться и телом, и душой, избавившись от грызшей прежде тревоги; он даже намурлыкивал себе под нос какую-то мелодию, пока двумя палочками переворачивал на маленькой керамической сковороде аппетитные кусочки зажаренного в травах мяса.

Ужинал он в тишине — только часы на стене размеренно тикали в такт уходящим минутам. Сверху, из-за оставленной открытой двери во вторую комнату не доносилось ни звука. Шеннон нет-нет да поглядывал в ту сторону, вверх по лестнице, задумчиво отвлекаясь от еды и не прочтённой утром газеты, но затем снова возвращаясь глазами к тексту. Лишь допив свою чашку крепкого кофе и утерев руки полотенцем после мытья посуды, альфа всё с тем же спокойствием в жестах поднялся на второй этаж. Ни в спальне, ни в малой ванной свет по-прежнему не горел, и свет из нижних комнат сюда едва-едва дотягивался. Сидя за ужином при мягкой подсветке настенного бра, Шен теперь очень быстро адаптировался к полумраку.

— Энцио, — он слегка постучал костяшками по двери — не из вежливости, больше для того, чтобы привлечь внимание, склонившись к щели, чтобы его было лучше слышно с той стороны. Голос альфы был столь же вкрадчиво мягок и тёпел, как тепла и спокойна была легкая улыбка на его губах. — Если ты думаешь, что я не в состоянии сломать замок и вытащить тебя оттуда, то ты глубоко ошибаешься. Выходи.

Шеннон отстранился, небрежно прислонившись спиной к косяку подле двери и посматривая на оную искоса в ожидании хоть каких-то шевелений изнутри.

Отсюда уже не было слышно мерного тикания настенных часов, и секунды текли мимо совершенно бесшумно. Скрестив руки на груди, Шеннон ждал — тихо, спокойно, минут пять, наверное, простояв под дверью. Энцио не отзывался. Алигьери вздохнул — ну что ты будешь делать с таким упрямцем! — и отлип от стенки, методично примеряясь к двери. Он на мелочи тоже не разменивался и на материальный ущерб в целом посматривал свысока, много превыше него ставя необходимость добраться до омеги. И потому не колебался ни одной лишней секунды, коротким, четко рассчитанным ударом под звучный хруст прессованного пластика вышибая классический врезной замок. Ладонью отведя пошедшую сетью белых трещин и тут же потерявшую свой "деревянный" резной лоск дверь, он встал на пороге и бескомпромиссно шлепнул по стене, зажигая свет.

— Ну и что тут у нас? — поинтересовался он у обстановки, кидая взгляд на калачиком свернувшегося на мягком белом коврике Энцио. — О-о-о...

По омеге было сразу видно, что он плакал — глаза и нос покраснели, хоть и выражение их уже было собранным и отрешенным. На него Энцио подчёркнуто не смотрел, адресуя свою высокомерную горечь в резко ставшей безразличной мимике и отсутствующем взгляде стене напротив. Шеннон, созерцая эту трагическую картину, заломил брови и хмыкнул. Следы слёз на глазах мальчишки снова вызвали в нём то самое, приятное и даже какое-то бережное сочувствие, если не сказать — умиление этой ранимой чуткостью разобиженной омежьей натуры.

— Ну что ж ты так, — с теплотой протянул Алигьери, чуть улыбаясь и заходя в ванную, чтобы присесть рядом с Энцио и поднять его на руки, прижимая к себе и унося к кровати. — Эх ты...

Свет в ванной остался гореть, издалека освещая комнату против льющейся из окна звёздной темени. Опустившись на мягкую перину, Шеннон лёг и уложил Энцио рядом с собой, приобняв и подсунув руку под голову мальчишки, мягко поглаживая того по щеке:

— Ну, ну, — заботливо говорил он при этом вполголоса, — тише, не нужно слёз. Всё хорошо. Зачем же плакать, ну? Ты обиделся на меня?.. Ну, ну... не надо. Всё в порядке...

Сладкий и нежный цветочный запах приятно щекотал альфе ноздри, и Шеннон с тихим упоением дышал им, понимая, что поддаётся неизбежному, но почему-то ровным счётом ничего не имея против. И нет, дело было вовсе не в том, что запрещали врачи...
Просто этот омега из всех был единственным, кого ему действительно хотелось поцеловать.

Молчаливая мольба омеги осталась неуслышанной — о том, что на самом деле его гложет, Шеннон мог только догадываться. Но Энцио отчаянно нравился ему таким, таким... не то что сломленным — таким открыто чутким и трогательно ранимым. Если бы альфа мог урчать, то непременно бы это делал от тихого своего удовольствия, плавным теплом растекающегося по телу до самых кончиков пальцев. Но увы, ему за неимением лучшего оставалось только улыбаться самыми уголками губ — не прекращая утешающе, бережно поглаживать вновь бесшумно расплакавшегося омегу, приговаривая под нос какие-то несущественные глупости и заботливые слова. Что Энцио нечего бояться, что он никогда больше не будет один, что Шеннон никому его не отдаст и никому не позволит ему навредить. Запах сирени, которым дышал альфа, клубился легким туманом эйфории, но утешать омегу иначе, нежели словами, Алигьери не стремился. Наоборот — крепче прижал к себе и бережно поцеловал в макушку, уткнувшись в неё же носом и молчаливо дожидаясь, пока омега выплачется и успокоится...

Прошло, наверное, минут двадцать, прежде чем вздрагивания и едва слышные всхлипы под его рукой утихли и дыхание Энцио стало выравниваться. Шеннон, выждав для верности еще пару минут, снова тихо провёл ладонью по его щеке:

— Давай я уложу тебя нормально? День был тяжелый, лучше заснуть пораньше. А все вопросы решим завтра с утра, хорошо? — спрашивал он, разумеется, постольку-поскольку, уже приняв решение и больше ставя перед фактом — и надеясь, что завтра с утра у него действительно будет на это время.

Включив ночник на тумбочке, Алигьери усадил Энцио на край кровати и достал с полки шкафа новую, мягкую и удобную даже в сложенном виде пижаму. Щепетильно отцепив от её воротника ярлычок на тонкой позолоченной булавке, он положил комплект на одеяло рядом с омегой и присел перед ним на корточки, с мягкой улыбкой заглянув в лицо и шутливо подёргав за край свитера.

— Ты как, сам снимешь — или помочь?..

— Хорошо, — спокойно улыбнулся Алигьери в ответ на омежье нервное утверждение, не настаивая и убирая руки. — Сам так сам. Мне отвернуться?

Ещё только спрашивая, он уже повернулся к Энцио сначала боком, а там и спиной, с колен не поднявшись; глянул из-за плеча — и, не нуждаясь в ответе, снова отвернул голову. Альфа, как большой ленивый кот, никуда не торопился и мог себе позволить поиграть с только что пойманной мышкой — зная, что никуда от него Энцио в конечном счете не денется. Сейчас его расположение и глубина сочувствия к плачущему, дрожащему и обиженному омеге просто-таки не знали границ — и это опасливое отдёргиваение рук, это выражение покрасневших глаз, эта зажатость и стремление отгородиться не вызывали в сердце Шена какого-либо неприятия. Глупый мальчишка, смешной мальчишка, красивый мальчишка. Мальчишка, который был нужен ему, как никто. И всё же альфа владел ситуацией, он банально и естественно был сильнее, а омега — был омегой, и заботиться о нём было, что ни говори, приятно. Не то чтобы Шеннон надеялся завоевать этим хотя бы толику его расположения — это было бы приятно, конечно, но нет, он просто был с ним предельно честен. Покорность вознаграждается.

— Я тебя не трону, Энцио, — попутно пояснил он шорохам за спиной, скашивая взгляд, но не поворачиваясь. — Не стоит бояться. Я не причиню тебе вреда. Но не стоит и забывать, что теперь ты принадлежишь мне. Ты мой, Энцио. И таковым останешься. Ты закончил? — уточнил Шеннон практически без паузы будничным совершенно тоном, поднимаясь и поворачиваясь к омеге, которому, как сам полагал, дал достаточно времени на то, чтобы сменить одежду...

Не то чтобы омега не умел или не мог переодеваться быстро — скорее, Шеннону просто надоело сидеть спиной и рассматривать обстановку. Энцио копошился в свитере и, увидев, что на него смотрят, так поспешно и дёрганно попытался закрыться им, что Алигьери снова улыбнулся самыми уголками губ. С небольшой паузой окинул внимательным взглядом худую — всё ещё слишком худую, до легко угадывавшихся рёбер, — фигуру мальчишки, и снова спокойно повернулся боком, глядя за окно с нарочито ничего не замечающим видом. В одежде омега всё же выглядел поприличней, а что веса его в руках не чувствовалось — так оно и раньше было не иначе...

— Тебе нужно лучше питаться. Я скажу мисс Эмери, чтобы она подобрала более толковое меню. — Ответил Шеннон о своём, пропуская мимо ушей вопрос мальчишки. — И ты будь добр слушаться её. Она хорошая женщина, — разумеется, Алигьери ведь просмотрел резюме и отзывы, прежде чем решить, кто именно будет присматривать и заботиться о его Энцио, — и желает тебе только добра. Так что уж постарайся её не расстраивать.

Что ответить омеге на вопрос "зачем", Шен, честно говоря, толком и сам не знал. Зачем-то был нужен — затем, чтобы успокоить сердце, чтобы поставить на место мечущуюся душу, затем, чтобы снова и снова с головой окунаться в блаженное удовольствие его запаха... Затем, чтобы вот так млеть от возможности просто заботиться о ком-то? Алигьери только усмехнулся — "Старею, что ли."

— Затем, что я так решил, Энцио. Ты мне нужен, — спокойно и даже отчасти нравоучительно, словно объясняя что-то до предела очевидно, произнёс наконец Алигьери, по-прежнему целенаправленно глядя за окно. После некоторой паузы повернувшись к мальчишке, он улыбнулся ему. — Прав ли я буду, если скажу, что уже не представляю без тебя свою жизнь? Посмотрим, — риторически предположил альфа и шагнул вперед, чтобы, опершись на кровать одним коленом, переложить коробку с телефоном на тумбочку.

— Мисс Эмери показала тебе, куда складывать ношеную одежду? — меж тем поинтересовался Шен. — И где брать новую. Если то, что в шкафу, не понравится — скажи, вместе выберем что-нибудь более подходящее, — Алигьери мягко улыбнулся бывшему аватаре. — Но об этом уже завтра, конечно. Сегодня ты слишком устал.

Он усмехнулся и протянул руку, чтобы погладить мальчишку по щеке.