Дорога заняла, как Шеннон и предполагал, около четырёх часов — скоростные магистрали в ночной час были свободны для совершенно беспечной езды, и магнитокар безупречно ровно скользил над покрытием; скорость из-за практического однообразия пейзажей по-настоящему толком не ощущалась. Ночь была ясная, почти — если не совсем, сложно сказать без должного интереса к вопросу — полнолуние, и серебряный лик Гекаты белел среди звёзд, заливая светом трассу и салон автомобиля. Даже не нужно было включать подсветку, чтобы читать с электронной бумаги. Разве что омега, и без того выцветший от болезни, в свете этом был совсем бледен и прозрачен — казалось, что еще чуть-чуть, и почти белая его кожа сама начнёт светиться изнутри, напитавшись этим лунным светом.

С приборной панели, не давая водителю совсем уж заскучать, звучала тихая музыка современных ритмов, и Шенн слегка поигрывал пальцами по колесу руля ей в такт. С заднего сидения сочился неотвратимый, отвлекающий своей силой запах сирени — оглянувшись раз, другой, и с усмешкой констатировав, что удобно устроившийся поперек Энцио, подтянувший к себе и поставивший пятками на сидение свои тонкие оленьи ноги в коротких шортах, являет собой просто-таки хрестоматийное воплощение провинциально-невинного соблазна, Алигьери до упора опустил стекло, позволив штормовому по своей силе встречному ветру ворваться в салон, встрепать альфе волосы и донести до увязшего в сирени обоняния солёный запах океана. Впереди был мост Змееносца — уже несколько лет как не самый длинный, но по-прежнему один из самых известных мостов в юрисдикции Неополиса не в последнюю очередь благодаря прекрасному виду на море, открывающемуся с высоты. Сдав правее, на крайнюю полосу, Шеннон немного сбросил скорость и обернулся, привлекая к этой красоте внимание Энцио. Его самого она особенно не трогала — но Алигьери знал, что омеге понравится. И только улыбнулся боковому зеркалу, не поворачивая больше головы, когда сзади раздался восхищённый возглас...

По прибытии пришлось недолго поскучать в пустом и оттого гулком холле административного корпуса базы, пока худенькая бета за стойкой вводила и подтверждала все необходимые данные — Шенн не стал оставлять Энцио в машине, решив, что тому полезно будет хоть немного, да осмотреться. До закреплённого за ними бунгало пришлось прогуляться по протянутому над пляжем и водой настилу с имитацией дерева, гулко резонирующему под ногами и вполне естественно подрагивающему от шагов. Вещи помог донести местный "швейцар" — загорелый до шоколадного цвета юноша лет двадцати в гавайской рубашке и шортах. Почти во всех соседних домиках ещё горели огни — в прогретые до дна ночи бархатного сезона грешно ложиться спать, — откуда-то слышалась временами веселая речь и взрывы смеха, но в перерывах между ними всё окутывала мерцающая серебристая тишина в том своём совершенстве, какое возможно лишь за двести с лишним километров от городской черты, на шелестящем водой берегу океана. Провожатый, поставив чемоданы на крыльцо, с поклоном и пожеланием приятной ночи — сказанным с интересным тропическим акцентом, — удалился, оставляя гостей одних. Пройдя сквозь просторное бунгало — двухкомнатное, со спальней и гостиной, не считая кухонного уголка и душевой с пресной водой, — Шенн вышел на террасу с той стороны и остановился, вдыхая полной грудью и с видимым удовольствием, до хруста в плечах потягиваясь.

— Осмотрись пока, — мягко напутствовал он Энцио, — а я разберу и разложу вещи.

Всё-таки усталость с дороги — усталостью, но правильный порядок дел ещё никто не отменял. Выглядящий умиротворённо-расслабленным альфа повернулся и скрылся в безлунной темноте бунгало, высокая плетеная крыша которого едва-едва пропускала искорки света, изнутри похожие на смазанную росчерками копию звездного неба — лишь уже из темноты обернувшись и с усмешкой обласкав взглядом замершую на террасе над спуском к воде тонкую, длинноногую фигуру подростка. И, обдав тягостным выдохом собственный лоб, только потряс головой, прогнал прочь мысли о том, чего бы ему хотелось с этим сокровищем сделать здесь и сейчас, на этой просторной кровати, застеленной свежайшим белоснежным бельем, поблескивающим в косом луче лунного света за легкой бамбуковой занавеской, условно разделяющей две комнаты, соединенные широкой аркой тонких "бамбуковых" же стен.

Ох, знал бы Энцио, как он играет с огнём, надевая такие короткие шорты просто из соображений жары! Ведь не сделал же он этого нарочно, верно? Не в его интересах — мальчишке не нравится, когда альфа его трогает. И всё равно — прежде чем заняться вещами, Шеннону пришлось минут семь постоять у входа, опершись локтями на тонкий заборчик моста, и просто подышать воздухом, в котором волей мягкого восточного ветра не было ни нотки этой соблазнительно навязчивой сирени...

Уединение молитвы Энцио, казалось, берегла сама природа — дав ему сполна этих тихих, прозрачно-хрустальных минут очищения от тягот перед лицом богини. Здесь, со стороны океана, тяжело шумела, шипела пеной и гулко ударялась о сваи бунгало накатывающая волнами вода, скрадывая все посторонние звуки, и саму тихую мольбу рябящему на поверхности серебряной дорожкой лунному свету гасила в себе без остатка, размывала в бескрайнем просторе моря, протянувшемуся правее впереди от берега на сколько хватало взгляда. Словно келья храма с самыми толстыми гранитными стенами, море охраняло его таинство, не пропуская к нему ни одного лишнего звука — и ни единого слова же искреннего его молебна не выпуская во вне, не позволяя хозяйничающему в домике альфе услышать его.

Неспешное, системно-методичное вынимание вещей из чемоданов и раскладывание их по полкам просторного шкафа с дверями из всё того же бамбукового плетения, заключённого в отделанные под дерево рамы — под мерный счёт действий в голове, которого безупречно слушались привыкшие к точным движениями руки, — отвлекло и очистило сознание от назойливого зуда неудовлетворённого желания, вокруг которого мутной болотной водой плескалась какая-то нездоровая сумятица. Он ведь понял, понял, ещё зимой понял, что изгрызающие сердце в сырную дырочку черви тоски — это всё его, маленького омеги, влияние; понял, но перешагнул через эту чужую себе безграничную преданность, побоявшись признать новый порядок вещей — и всё, казалось бы, устаканилось так, как должно: за всё, что Шеннон делает для него, потому что хочет делать, омега расплачивается телом, и все довольны. Ну, то есть, альфа доволен и спокоен, подпитывая свою уверенность теми невольными негромкими стонами удовольствия, что изредка срываются с губ мальчишки в умелых и знающих его руках, видя в них куда больше несуществующей "истины", чем там на самом деле было и могло быть, не различая за его молчанием никаких проблем... И вот теперь вся эта конструкция, оказавшись построена на лжи — конечно же, на лжи омеги, скрывавшего от альфы свои истинные желания и мотивы, — рухнула вместе с его побегом, подняв в воздух тонну пыли и создав ломаную сумятицу осколков бетонных плит. Сумятицу, но такую, что даже сквозь неё Шенн ощущал, что, как бы не был он раздосадован, взбешен и глубже всего прочего испуган этим поставленным на ребро вопросом принадлежности — он не может на Энцио злиться. Очарован, пропащая душа, этим многообещающим упрямым оживлением в янтарных глазах, тем непостижимым для него чем-то, что там, за этим безразличие, оказалось сокрыто — очарован чужой душой, впервые в жизни пойман на крючок этим интересом к кому-то кроме себя, постепенно всё уверенней пускающим корни; как бы не терзало, не тревожило, не выкручивало нервы опаской, неуверенностью и чувством, что сожми чуть сильнее руки — и они сомкнутся на пустоте, а желанный, как воздух ему нужный образ пахнущего сиренью омеги, которого так хочется, так во что бы то ни стало нужно удержать рядом с собой, исчезнет, растает в воздухе, словно его и не было. Альфа не привык действовать так тонко, альфа пасовал перед бурлящей неразберихой собственных жгучих чувств, в которых обожание мешалось с тоской и досадой, то утихая в заботливом тепле, то снова мучительно взбрыкивая в редкую минуту трезвости. Вот как сейчас, когда он, как никогда чётко понимая своё бессилие, вдруг хлопнул ладонями по кровати, на которой складывал по новой майку — сцепил зубы и добавил ещё, со всей силы саданув по матрацу кулаком...

Ну сколько ещё он будет позволять себе подобную блажь, сколько ещё ему с ней маяться?! И почему именно ему, за какие такие грехи?! Нет, грешил-то он, понятное дело, не мало — но... судьба-затейница, та ещё злодейка: из всего арсенала проблем предпочла ужалить его именно этой — тем, чего Шеннон не позволял себе никогда, чего он никогда не хотел и от чего избавился в первую очередь. Привязанностью. А ещё — острым-острым, таким, что едва порой едва удаётся сквозь него дышать, желанием жить. Предательским желанием, с которым Алигьери ничего не мог поделать, только жмуриться и думать, что ему хватит, хватит выдержки, чтобы однажды поставить долг, с которым он жил все эти годы, выше личных чувств. Ох, боги, небо, кто угодно, лишь бы только не пришлось этого делать завтра... он не готов. Сейчас он к этому совершенно не готов. Только не сейчас.

И, выдыхая, долго-долго выдыхая кипучий пар неразборчивой горькой гневливости, от которой ненадолго заложило уши, он услышал отголосок песни — до того прозрачный от собственной чистоты, что тот едва отличался от ветра в своей плавной мелодичности. Озадаченно моргнул, прислушиваясь — и сначала повернул голову, а потом и вовсе отвлёкся от оставшихся вещей, нечётким шагом выйдя на террасу и опершись предплечьем о дверной косяк и с недоверчивым прищуром всматриваясь в лунный свет.

Увиденное заставило альфу коротко и неодобрительно поджать губы. Энцио пел на понятной каждому дураку унилингве, простые формы которой в напевном протяжном мотиве звучали на удивление стройно, хоть и терялись отчасти в звонком и высоком звучании тонкого голоса мальчишки. И пел он о Гекате, о чём-то из своей веры, каждое более-менее весомое напоминание о которой заставляло Алигьери морщиться и стремиться к одному: с корнем вырвать, вычистить, выщемать эту недалёкую заразу чужой благостности, затеняющую для омеги истинное положение дел. Он всё ещё не мог простить этой вере ту дурь, которой нагнало в голову омеги — его омеги! — воспитание и влияние жрецов, превративших Энцио в блаженную отсталую куклу, не мог простить ту ладонь, что ложится теперь на шрам внизу живота, выдавая сожаление мальчишки — пустое, дикое, ненормальное! — не вызывающее у Шеннона ничего, кроме глубочайшего отвращения. Шрам, которому большинство современных омег только обрадовались бы, но — ха-ха два раза! — почему-то именно ему достался омега, который хочет иметь детей. В семнадцать лет, вашу ж мать! Идиотская ирония. И что в этом перекосе целиком и полностью виновата вера, Алигьери не сомневался. Он не хотел, чтобы Энцио верил. Она, эта вера, очень уж мешалась под ногами — и была едва ли не самым высоким частоколом меж двумя мирами, не давая тем сойтись.

Но прервать его пение альфа не решился. Не смог вмешаться, как ни порывался, дёрганно переступая с ноги на ногу — и лишь стоял и молчал, созерцая худую спину и воздетые к лунному свету руки, слушая, как омега поёт. Кристально, звонко, с летящей какой-то искренностью — от которой становилось несколько не по себе, словно бы от подглядывания за чем-то до неприличия откровенным. Казалось, пение это сейчас делает его каким-то особенно хрупким, как ледок на лужах после первых заморозков — но если тот из любопытства и любви к тонкому хрусту разрушения так и хотелось надломать, то здесь... Скрестив руки на груди, опершись плечом о стену, из темноты Шеннон наблюдал за ним и хмурился, не зная, что и думать. И только, потирая пальцами надбровные дуги, вздохнул не без облегчения, когда Энцио наконец умолк. Убиться просто — каков наборчик...

Наверное, будь альфа свободнее в выражении своих эмоций, он бы рассмеялся сейчас — нервно, как смеются, когда вот вообще совсем уже не смешно.

Он после секунды четыре не мигая, созерцал омегу, мокрым до полупрозрачности от морской воды стоящего под порывами прохладного ночного ветра, то и дело встрёпывающего отросшие тёмные прядки — и также молча повернулся, скрываясь в темноте бунгало.

Чтобы через полминуты замершего по бёдра в воде мальчишку окликнул негромкий голос Алигьери, вышедшего на террасу с белоснежным махровым полотенцем в руках.

— Энцио, — чуточку нараспев позвал он, сдержанным кивком указав на лестничный подъем, и словно бы напомнил с негромким укором, — замерзнешь же.

Раскрыв перед омегой полотенце, Шенн накинул то ему на плечи и мягко обтёр, приобнимая со спины и укрывая от прохладного ветра, поднимающегося над водой. Завтра, когда выйдет жаркое солнце, он будет только радовать, смягчая палящее действие, но сейчас, под холодным светом луны, от ветра спасала лишь вода, прогретая за день — да и то, если спрятаться в ней по самую шею и никуда не выходить.

От омеги пахло морской солью и влагой, привнесшей в его собственный запах сирени весеннюю чистоту сада, омытого дождём. Хрупкие острые лопатки, ясно обозначившиеся под налипшей на них рубашкой, на мгновение мелькнули перед взглядом, прежде чем плотная махровая ткань укутала их, оберегая. Шеннон сухо сглотнул и поджал губы, провожая внутренним взглядом назойливую волну мурашек, скатившуюся по хребту. Хотелось приникнуть губами к бледной коже, вдыхая влажный аромат и прихватывая зубами заманчиво выдающийся выступ седьмого позвонка, сжать, ставя острый и аккуратный след метки. Альфа мрачно усмехнулся затылку омеги.

— Пойдём в дом, — Шенн мягко подтолкнул мальчишку за плечи, направляя его вперёд себя. — Ночь поздняя, пора ложиться спать.

Взяв с полки шкафа в спальне майку и ещё одни шортики — в его руках они, рассчитанные на худые бёдра омеги, казались какими-то несусветно маленькими, клочком ткани, — он сунул всё это в руки Энцио, оставленного позади.

— Хорошенько вытрись теперь и переоденься. И забирайся в постель, — скомандовал Алигьери, отворачиваясь к шкафу. Благо, вещей разложить осталось немного — он потратил больше времени, должным образом изучая бунгало и находя в нём хорошее, скрытое от глаз место для припрятанного "под рукой" оружия.

— Хм? — Шеннон приподнял бровь на тихий, неразборчивый голос омеги, не до конца вникнув в смысл его слов. Не ляжет? Почему? Он же не собирался... А. Алигьери повернулся лицом к мальчишке и выжидательно взглянул на него, напряжённого, съежившегося под полотенцем — и держащего одежду так, будто, чуть что, собрался ею отбиваться. И ничего не предпринимал, дожидаясь, пока Энцио соберется с духом и заговорит сам. Альфа не хотел ему зла — совершенно, и не создавал никакой угрозы вокруг себя нарочно, не понимая, чего мальчишка так боится — только воображение и восприятие омеги в этом он был переспорить бессилен.

— Я и не со... — начал он было раздражённым тоном, не дослушав, но это тихое "Геката покарает" из уст мальчишки заставило прерваться на полуслове и проглотить остальную часть фразы. В холодных глазах блеснуло острое неодобрение, и Шеннон косо ощерился, сцепив зубы. Несколько секунд он молчал, пока не схлынул первый гнев, и только тогда сделал тяжёлый шаг в направлении омеги, ласково присобрав рукой полотенце у него под горлом и дёрнул, подтянув мальчишку к себе. Всмотрелся в чайные глаза едва отененным недовольством, всё таким-же холодно-пустым изучающим взглядом, и выдохнул-выговорил, опаляя дыханием тонкую линию его челюсти. — Ты уже знаешь, что твоя Геката ничего мне не сделает. Как к тебе относиться и что с тобой делать — это только моё решение, Энцио.

Полусогнутыми пальцами второй руки альфа неспешно огладил омегу по холодной гладкой щеке, утихомиривая своё негодование и усилием воли разгоняя потемневшую было атмосферу, и улыбнулся самыми уголками губ. Но тон его, впрочем, был чёток и броско серьёзен.

— Ложись спать, — неприязненно настоял Алигьери, разжимая пальцы и отпуская мальчишку осесть на край кровати. — И не сиди долго в мокром, простынешь. Если не хочешь спать рядом со мной — я лягу на диване в гостиной.

"Мне же легче," — фыркнул про себя альфа, разворачиваясь и выходя из комнаты — только бамбуковые занавески в проходе зашуршали и мелко застучали друг о друга полыми палочками. Чемодан, половина вещей из которого уже была упрятана в шкаф, остался открытым стоять у него. Поспешив уйти, Шенн нарочно поглубже вдохнул чистого ещё воздуха, в котором едва угадывалась прошедшая здесь сирень. Велик был соблазн повалить мальчишку на кровать, ласкать и целовать в лунном свете, как то бывало в самые ясные ночи у него в доме — лучшие ночи, когда он, возвращаясь с очередного дела, чувствовал истинное блаженство в этой возможности уединиться с омегой, который покорно ждал и не менее покорно принимал его ласку, позволяя собой насытиться. Но то время прошло. Энцио очнулся от своего отрешенного кукольного сна.

Честное слово, не будь альфа столь уверен, что должен совладать с этой проблемой — как, впрочем, и с любой другой, — самостоятельно, он бы тоже попросил да хоть бы у той же луны благословления и терпения. В самом деле, мелькнула такая мысль, когда он, выйдя из бунгало на свежий воздух, опёрся о перила террасы и тяжело вздохнул, с усмешкой подняв взгляд на висящую в тёмном небе луну, ясно озаряющую всё вокруг холодным серебром. В таком свете его глаза теряли вовсе всякий оттенок, светлея до стеклянной прозрачной серости — если на солнце в них играла кристальная голубизна неба, то теперь не отражалось ничего, кроме серебра луны. Мысль о такой просьбе Шеннон насмешливо от себя отогнал.

"Геката, говоришь. Если ты есть там — может, подскажешь, как мне совладать с твоим оголтелым приверженцем, а? — лукаво сощурился на луну Алигьери. — Молчишь. Конечно, будешь молчать, ведь нет никакой Гекаты. Просто луна, просто в небе. Скольким же интересным вещам ты стала свидетельницей, а..."

Ни грамма мистики. Ночное светило, приблудный к орбите астероид, отражающий солнечный свет и манящий за собой приливы и отливы. Шеннон постоял под этим холодным светом ещё минут десять, разглядывая плещущиеся внизу чёрные с серебром океанские волны, прежде чем вернуться — и действительно расположиться на диване, не потрудившись даже себе постелить и будто совершенно не интересуясь тем, чем омега занят за тонкой занавеской — сомнительно скрывавшей только вид, но не звук...

Со стороны могло показаться, что альфа, что не раздеваясь прилег на слегка коротковатом ему диванчике и небрежно, с бесстрастным лицом закинул руку за голову, просто отдыхает — и прикрыл глаза всего лишь на минуту. Ровное дыхание его не было по-настоящему расслабленным, и казалось, что Шеннон в любой момент способен открыть глаза и среагировать на случайный звук. Отчасти это действительно было правдой: нигде, кроме как в собственном многократно проверенном, обустроенном и защищенном доме Алигьери не был в состоянии нормально выспаться. Передремать, восстановить силы — да, но не выспаться, а значит — не провалиться в сон достаточно глубоко, чтобы не держать руку на пульсе событий. Но в бунгало было тихо до самого утра, и когда Шеннон открыл глаза, просыпаясь — за просматривавшейся сквозь перила террасы линией горизонта над морем уже совсем рассвело. Сдавленно двинув горлом и сонно сощурившись на свет, альфа поднялся на руках и глянул поверх спинки дивана в сторону спальни. Темно и тихо: омега спал, и только снаружи равномерно шумел океан и отдалённо покрикивали вездесущие чайки.

После звонка на рецепшен им услужливо доставили завтрак: смуглая уже не столько от загара, сколько от южной крови своей — что подтверждали черты лица, — крутобёдрая девица в шелестящей пальмовой юбке притащила поднос и споро накрыла стол по-европейски, хотя тропический ажур фруктов в меню был весьма характерно разнообразен и богат. Не дожидаясь омеги и не торопясь его будить, Шенн ещё какое-то время после завтрака в традиционной для себя манере читал новости и пил свежий ароматный кофе — утром тишина была сохраннее, чем ночью: все, кто мог бы шуметь в соседних домиках над водой, сейчас ещё крепко спали. Был девятый час утра, и ночная прохлада моря уверенно сменялась утренней свежестью, обещающей уступить своё хорошей сухой жаре, как только солнце поднимется выше над горизонтом. И настроение этим утром у альфы было преотличное — благодаря как тишине, так и приятному созерцанию крепких, цвета бархатистого шоколада ножек и ухватистой, успешно просвечивающей сквозь символическую юбку попки прислуги. Ему даже показалось, что девушка с интересом оглянулась, уходя — но Алигьери лишь с усмешкой потянулся за ещё одним хрустящим тостом к кофе и тряхнул головой. Нет, она ему пока ни к чему — и это невольное внимание не стоит своего продолжения...

Он заглянув комнату омеги сквозь бамбуковые занавеси, с тихим шорохом и перестуком раздвинутые поднятой вверх рукой, но дальше порога не шагнул, обратившись к силуэту на кровати:

— Энцио, просыпайся, — благодушно позвал Шеннон, — пора завтракать.

Долго искать ванную комнату в бунгало на двоих не было необходимости — дверь в неё располагалась неподалеку левее, так, что зайти туда можно было и из спальни, и из гостиной, поскольку разделение между комнатами в домике было весьма условным. Указав омеге на нужную дверь — ну, как дверь, ту же шторку-занавеску: настоящая, забранная матовым стеклом створка двери, выполненной из какого-то пробкового материала цвета сушеной травы, находилась глубже, — альфа вручил ему комплект принадлежностей для умывания и спровадил заниматься своими делами, в ожидании заняв место на диванчике и открыв ноутбук. Судя по воткнутому в один из разъёмов устройству — mesh-резонатору, хотя кто бы мог это знать? хакерские штучки такого уровня нельзя найти в магазинах и узнать по каталогам — контакт он сейчас настраивал не по самым легко доступным и легальным путям...

Из ноутбука играла негромкая электронно-мелодичная музыка, дополняя шелест волн, легкое клацание клавиш и солнечную утреннюю тишину, окутывающую дом. Как бы там ни было, но музыкальный слух у Алигьери оставался на своём месте, а вкусы никогда не допускали в выборе треков ни слишком резкого, ни сколь-либо дисгармоничного звучания, способного нарушить уют отдыха в "тропическом" домике. Не то почувствовав, не то действительно услышав вопреки всем занятиям шаги вышедшего из ванной омеги, Шеннон поднял голову и указующе качнул ею в сторону накрытого стола. И снова опустил взгляд в ноутбук...

...чтобы, через минут семь снова бросив взгляд на омегу, обнаружить, что тот так и сидит над пустой тарелкой и сжимает пальцы на краю скатерти, к еде так и не притронувшись. Понаблюдав эту картину секунд пять, Алигьери с много чего говорящим вздохом протянул ладонью по лицу, тряхнул головой — и поднялся, с ноутбуком в руках выходя из комнаты на террасу, верхняя половина которой благодаря плетёному козырьку всё ещё оставалось в тени. Да и останется в ней, даже когда солнце выползет в самый зенит и зальёт жарким светом пластиковые лежаки под прозрачными полиэстровыми щитами в форме зонтиков, стоящие на нижнем уровне террасы над самой водой, один шаг — и ты по колено в море, на приятной известково-песчаной отмели с ракушками и мелкими отшлифованными камешками. В общем-то из домика можно было и не выходить никуда, предаваясь отдыху пляжного уровня прямо здесь, в шаговой доступности от всех удобств и холодильника с напитками...

Но это, на взгляд Шеннона, было скучной и пустой тратой времени даже с учётом того, что омегу он сюда привёз именно в рекреационных целях. Полежать в тенёчке с книжкой Энцио ещё успеет — он и дома-то этим занимается круглые сутки. Здесь же, как только мальчишка с грехом пополам, но запихал в себя сколько влезло завтрака, Шенн, облачившийся в свободную белую рубашку с коротким рукавом и такие же светлые льняные шорты до колена, предложил выйти прогуляться и осмотреться вокруг. А перед выходом вручил омеге тюбик сильного солнцезащитного крема, наказав хорошенько натереть им не только руки и ноги, но и шею, и щёки — слишком уж у Энцио бледная и истощённая кожа, чтобы резко подставлять её солнцу, даже такому утреннему, ещё не вошедшему в полную силу.

Прогулка неспешным шагом по островным пейзажам — искусственным, устроенным точь-в-точь по картинкам, и от того особенно красочным, тем более в располагающий прекрасной погодой "бархатный сезон", заняла почти полтора часа. Пальмы, необычные и редкие кустарники, многие из которых цвели и трещали жизнью насекомых — и не особенно разберёшь, где в это многообразие затесалась голография и скрытые под нею трансляторы звука. Впрочем, курорт был высшего класса, и оттого как в меру многолюдным, так и максимально натуральным: везде, куда могла дотянуться рука, её встречало живое прикосновение к листьям и свежим бутонам. Разумеется, когда станет холодать, весь это тропический рай разберут, кадки с кустами и деревьями вынут из земли и уберут в оранжерею, защищая от неизбежных морозов зимы — но пока, пока... пока можно было об этом не думать, и верить, что цветастые, красные и синие попугаи, которых предлагали кормить с рук и чесать за хохолками, отчего птицы жмурятся и довольно клекочут, действительно живут на этих самых пальмах вокруг. Маленький городок на острове был целиком туристическим: лавки сувениров, увеселительные заведения, "местные" жители — все сплошь работники организации, даже старики-рыбаки с уловом из ракушек и сушёных кораллов, на подбор загорелые, смуглые, отчего исконно бледнокожие туристы и отдыхающие резко выделяются на их фоне, даже успев поваляться под лучами Реи и хорошенько, до красноты обгореть. На удивление, здесь нашёлся даже книжный магазинчик — в таком же прохладном глиняном "подвальчике" дома, как и большинство остальных, и с очень скудным в сравнении, но крайне этническим ассортиментом: тематические книжки, брошюры, и целая стойка "рукотворного" товара — потрёпанного, подклеенного, разрисованного и украшенного под вкусы букинистов-ценителей...

В бунгало они вернулись за полчаса до полудня — жара начинала уже совершенно бессовестно давить на затылки, и Шенн, не слушая никаких возражений, нахлобучил на макушку Энцио купленную прямо на улочке белоснежную панаму с тонким узором синеватого шитья по полям. Сам он, куда как более привычный, шёл с непокрытой головой и потягивал из банки холодный энергетик — до того холодный, что на банке оседал конденсат, отпечатывая следы пальцев и стекая меж них собравшимися каплями. Прежде чем идти на песочный пляж, к морю, следовало переждать зенит — а значит, ещё часа на два остаться под защитой тени и прохладного, нагоняемого кондиционером ветерка, гуляющего по комнатам и шелестящего бамбуковыми шторками...

Омега взахлёб изучал открывающийся перед ним мир — а альфа изучал омегу и, совершенно не отдавая себе в том отчёта, улыбался. Его так увлекло это жизнерадостное сияние Энцио, воспылавшего столь искренней любовью к жизни, что от неё глаза слепило больше, чем от солнца, что Алигьери, кажется, позабыл обо всём прочем. Он шёл шагах в трёх-четырёх позади, словно хозяин, выгуливающий шебутного, игривого щенка — а омега метался впереди от одного объекта к другому, явно не зная, к чему кинуться и что потрогать в первую очередь. Разве что вместо поводка у него было лишь сопровождение взгляда — неотступного, цепкого, холодно-пристального взгляда альфы, не выпускающего омегу из поля зрения, куда бы того ни понесло. И Алигьери не торопил его, давая вволю наплескаться у фонтана, пообниматься с пальмами и поразглядывать цветы. Видеть Энцио таким ожившим и воспрянувшим было действительно в радость, как тот самый бальзам на душу, умиротворяющий и приводящий в какое-то Шеннону не слишком понятное, но от того не менее приятное состояние. Всеобъемлющее благодушие, равномерность которого не нарушало ничего привычно криминального вроде упрямства, сдавленных рыданий и молчаливых бойкотов — и трогательная робость, тут и там сквозящая в движениях Энцио, то и дело оборачивающегося за согласием альфы, выглядела до странного чуткой и ласковой. В очередной раз кивнув в знак согласия подойти к птичнику с его попугаями, Шеннон мимолётно нахмурился, хмыкнув. Ему ли забывать, какой изворотливый и упрямый росток скрывается под этим тихим и нежным на вид образом мальчика-колокольчика, глядя на которого, сложно было и подумать, что ему уже семнадцать. Четырнадцать, не больше. Вон как, раскрыв об удивления рот, смотрит на выпорхнувшую из куста бабочку размером с две его ладони. Голография, конечно, но отсюда не достанешь и руками не потрогаешь, чтобы убедиться...

И Шеннон до того не вникал в безликий для него поток тут и там встречающихся людей — обычные обеспеченные туристы, ничего необычного, ничего, что могло бы насторожить и привлечь внимание, — что едва ли не вздрогнул от неожиданности, когда к нему, со стороны наблюдающему за общением Энцио с птицами — омеге как раз садили на руку крупного когтистого ару, и восторг вперемешку с удивлением чуть ли не слезами тёк из распахнутых шире век чайных глаз, — обратилась какая-то мадам лет тридцати с лишним... нет, больше: Алигьери, сфокусировав взгляд на её лице, понял, что она просто крайне старательно — и успешно — молодится. Сорок два, не меньше. Лёгкий флёр увядания не скроешь ни летящим покроем белоснежного платья-карандаша, ни широкополой шляпой, бросающей на лицо загадочную полутень. А дама спросила, с тягучей типично женской улыбкой указав изящным кивком на Энцио:

— Это ваш... сын? — кажется, до неё самой только сейчас дошло, что спрашивает она какую-то несуразность: в воодушевлённом голосе при прямом взгляде на Шенна возникла заминка неуверенности в таком предположении. Быть может, стоило сказать, "брат"? Но они ведь и близко друг на друга не похожи. Альфа, с лица которого мигом смыло улыбку в угоду привычной серьёзности и собранности, медленно моргнул, осознавая.

— Приёмный, — коротко ответил он — тоном, совершенно не располагающим к дальнейшей беседе и выяснению подробностей, зачем столь молодому ещё человеку усыновлять подростка.

— О, — дама ещё немного постояла рядом, растерянно моргая и неловко перебирая длинным маникюром по сумочке-клатчу, поневоле перехватив тот так, чтобы держать перед собой защитным жестом. Но Шеннон, лишь мимолётно скошенным взглядом заметив это, ушёл за стену безразличия, отодвигавшую чужое любопытство в сторону. Взгляд его, направленный на Энцио, снова был совершенно обыденно холоден и серьёзен. Дама, не найдя ответа, тихо отошла в сторону, скрывшись из виду.

А чуть позже омега удивил его снова, и Шеннон только моргнул, ошалело оглядываясь, но с места не двигаясь и вообще особенно не шевелясь — резко замерев на полушаге — когда Энцио кинулся к нему и спрятался за широкой спиной, словно уличный мим, покрытый белой краской, мог его укусить или украсть. Хотя вот второе, наверное, мальчишку бы так не напугало. Вывернув шею, Алигьери заглянул к себе за плечо на съежившегося и цепляющегося холодными пальцами за его предплечье подростка, но ничего не сказал — лишь, уводя от столкновения с мимом, мимолётно приобнял за плечи, направляя идти дальше по улице — вон, как раз там букинистический магазинчик, есть на что отвлечься от испуга.

Отвлёкся Энцио очень старательно. Шеннон, побрезговав садиться — он вообще везде предпочитал стоять — ждал его у выхода, скрестив руки на груди, благо, с этой точки магазинчик просматривался от и до. И дело было вовсе не в объёме терпения альфы — но во времени, потраченном на прогулку: близился полдень, а возвращаться в бунгало под солнцем в зените будет уже совсем неприятно. Пришлось поторопить омегу с выбором — которым, на удивление Шенна, стала всего одна книга (а он-то уже готовился, что опять придётся тащить с собой половину магазина, не отказывая мальчишке в мелких радостях). Как показала практика, правильно поторопил: иначе ещё немного, и Энцио назад пришлось бы нести на руках — омега под конец уже едва ковылял и дважды садился отдохнуть в ближайшем тенечке. Но всё-таки дошёл — дотащился, и Алигьери, отперев магнитным ключом дверь бунгало, широким жестом толкнул ту, пропуская совсем поникшего и ссутулившегося мальчишку вперёд, в прохладу тщательно кондиционированного помещения.

— М? — парой минут позже засёк он затянувшуюся возню у холодильника, проверив что-то на своём стоящем на столе ноутбуке и подняв голову. И, не говоря лишних слов, подошёл, вынул бутылку из тощих рук мальчишки и лёгким жестом скрутил хрустнувшую в кулаке крышку. Спокойно вернув бутылку Энцио, альфа проинструктировал:

— Давай-ка ты первым в душ, смой с себя жару. Я после тебя пойду.

В самом деле, когда он стоял рядом, легко было ощутить, как усилился от пота запах мороза и можжевельника.

Альфа и не ждал от омеги никаких "спасиб" и благодарностей, так что притихшее, покорное молчание Энцио было воспринято им как должное — Шеннон безмолвно кивнул и вернулся на диван, перетащив ноутбук себе на колени. Возможно, это было совсем не той свободой, о которой втайне мечтал Энцио, но нельзя было отрицать факт, что дышать ему рядом с альфой со времён побега стало на порядок легче. Алигьери стал держать дистанцию — пусть дистанция эта и была модификацией поводка-рулетки, раскручивать которую можно было лишь до определённого предела.

Через час, когда омега уже крепко спал, а свежевымытый альфа в распахнутой белой рубашке с коротким рукавом и ещё влажными волосами, небрежно скрученными в ничем не закреплённый узел за шеей, по-прежнему не отлипал от своего ноутбука, принесли обед. Уже другая самаритяночка — видимо, работали посменно, — накрыла стол, по мягкой просьбе Алигьери поставив тарелки с едой для Энцио под матовые колпаки, чтоб не заветрились к тому времени, как мальчишка проснётся. Ещё и тон заботливо потише сделал, кивком указав на бамбуковую занавеску, за которой спал омега.

Будить его Шеннон не спешил. Как раз и солнце, прогрев воду на максимум и распылив в воздухе густую, тягучую рябь почти тридцатиградусной жары, стало сходить на нет — и времени было четвёртый час дня, когда альфа наконец "постучался" в комнату, с лукавой полуулыбкой перебирая и рассыпая пальцами нити приятно шелестящей шторки. Пока омега возился на кровати, он подошёл к шкафу с одеждой и порылся там, выискивая шорты и плавки, которые и бросил на покрывало к Энцио.

— Одевайся и собирайся, пойдём знакомить тебя с солнцем и морем, — спокойно проинструктировал он, отвернувшись и выйдя, чтобы не смущать мальчишку и на момент позволить себе тяжело вздохнуть, потирая двумя пальцами переносицу. От нежного запаха сирени было просто-таки никуда не деться, вокруг кровати воздух так и сочился этим ненавязчивым, расслабляющим ароматом.

— Ты загорать и купаться в футболке собрался? — скептически поинтересовался он десятью минутами позже, повернувшись к вышедшему из спальни омеге и окинув его придирчивым взглядом. — Снимай. Не бойся, не обгоришь. Руки-ноги уже натёр? Хорошо. Тогда поворачивайся — намажу тебе спину.

Он взял со столика второй тюбик с солнцезащитным кремом и, отщёлкивая крышку, направился поухаживать за омегой. Эту бледную немочь, конечно, не стоит оставлять под солнцем надолго, но за те пять — а может, и меньше — дней, что им при хорошем раскладе удастся здесь провести, пользоваться стоит любой возможностью.

На кресле у стола уже стояла полностью собранная холщовая сумка — полотенца, туго скрученная подстилка на лежак и пока ещё плотно упакованый плавательный инвентарь: круг, нарукавники и маска для ныряния.

Альфа только коротко вздохнул и мазнул взглядом потолку, на миг закатив глаза при виде этой упрямой ершистости, мелкими иголочками выставленной вперёд подобравшимся и отступившим омегой.

— Энцио... — осуждающе начал он, делая ещё шаг... остановился, примолк, вглядевшись в мальчишку — пристально, едва прищурившись с настороженной сосредоточенностью, словно бы не то заметил, не то только заподозрил что-то, изучая нервно напрягшуюся фигурку. Несколько секунд повисшего молчания — и он продолжил, вздохнув. — Не глупи. Тебе самому её захочется скинуть, когда мы выйдем на солнце. Или настоишь на проверке?..

Альфа демонстративно защёлкнул большим пальцем тюбик с кремом, повертев тот в руках на уровне груди, рассмотрев — и снова показав Энцио.

— Так как? Не тянуть кота за хвост и намазать тебя сейчас — или дать самому убедиться, что в футболке ты просто умаешься?

Он лукаво приподнял бровь, оставляя выбор за омегой. Интересно, как надолго хватит его упрямства против моря, песка и жары? Шеннон справедливо сомневался, что, оказавшись на пляже, мальчишка будет смирно сидеть на лежаке да в тенёчке — утренняя прогулка хорошо показала ему, что в хлипком на вид и таком застенчивом Энцио энергичная искра энтузиазма просто очень хорошо спрятана и замаскирована безобидным внешним видом тихони. Вот только применять её по делу и правильно оценивать свои силы он не умеет совершенно и до опасного легко уходит в перерасход. Птичка-наивняк. Алигьери в очередной раз напомнил себе бдительней присматривать за омегой на пляже. А то как бы опять с температурой не свалился, переусердствовав с познанием мира.

Шеннон тонко улыбнулся, когда омега сдался, поворачиваясь. С тем, как робко мальчишка вёл себя с утра, в выборе его сомневаться практически не приходилось — хотя нельзя не сказать, что Алигьери не было бы любопытно посмотреть, если бы Энцио решил ещё немножко побрыкаться.

— Вот и молодец, — резюмировал он, подходя и со щелчком крышки выдавливая на пальцы немного крема. Нормально, комнатной температуры. Тыльной стороны ладони аккуратно смахнул на сторону волосы, отросшие у мальчишки настолько, что уже можно собирать в хвост, и неспешно принялся втирать крем в бледную кожу, размазывая густой, приятной текстуры слой.

— Какой же ты тощий, всё-таки, — заметил он походя — впрочем, без особого недовольства, скорее констатируя факт. — Вот что тебе мешает есть нормально, как все обычные люди? Ел бы пиццу почаще — не был бы таким костлявым, — он как-то даже ласково щелкнул пальцами меж выступающих, напряжённых лопаток. — Всё, готово. Э, куда! — Не успела крышка на тюбике снова щелкнуть, как Шенн предупреждающе вскинул руку — с заляпанными в креме кончиками пальцев. — Небо, да погоди ты, дай крему впитаться! Ему немного надо, ну куда ты сразу майку-то?..

Вздохнув и покачав головой, Алигьери убрал тюбик в сумку.

— Книжку ты с собой берёшь? Ага, хорошо. В сумку положить или сам понесешь? Ну ладно, — убедившись, что ничего не забыто и не оставлено в неположенном виде, Шенн, накинув на плечо ремень сумки, обернулся к омеге, со всё той же робкой осторожностью предпочитающему стоять шагов за пять от альфы. — Энцио.

Окликнул его с заметно скользнувшей в голосе мягкой серьезностью.

— Я же сказал, что не стану тебя обижать, если ты будешь вести себя по-человечески, — терпеливо проговорил он, и прозрачно-голубые глаза при этих словах снова сверкнули пристальностью. Сгоняя эту сосредоточенность с лица, альфа улыбнулся уголками губ. — Не нужно так напрягаться. Без причины я ничего плохого тебе не сделаю.

Нет, Шеннон не ждал, конечно, что омега к нему прислушается — но всё равно счёл необходимым напомнить, снова ткнув того лицом в факты.

— Кстати, ты мог бы ещё сделать мне одолжение: когда тебе что-то не нравится, открывать рот и говорить мне об этом словами, а не убегать и дуться в своей комнате? — Он испытующе поднял бровь, взяв секундную паузу, и усмехнулся. — Нет, я не рассчитываю, что ты сможешь это делать прямо сейчас — но хотя бы над возможностью подумай, ага? Пойдём, — выпустив омегу следом за собой, Шенн ещё раз окинул бунгало внимательным взглядом и запер дверь.

До хорошего на взгляд альфы куска пляжа пришлось прогуляться минут двадцать — близ самого жилья народу, несмотря на высокий класс и общую дороговизну курорта, хватало: всё-таки бархатный сезон, время, когда всё спешат урвать недельку лучшей погоды, когда солнце уже не палит так нещадно и не сжигает, как летом, а мягко греет большую часть дня, и вода в море — приятней и не придумать для купания. Они долго шли по мощёной белым камнем дороге вдоль береговой линии, по одну сторону которой простирался пляж, а по другую тянулись административные, гостиничные и другие здания городка, местами замаскированные зелеными насаждениями и голограммами. Там, где Шеннон предпочёл свернуть на дощатый настил, тонкой тропинкой вьющийся по пляжу и уберегающий ноги от обжигающего, топящего шаги песка, людей было значительно меньше, и лежаки под одиночными тентами в большинстве своём пустовали. Сложив вещи на один из таких, Алигьери достал из сумки мягкое полотенце, скученные тугим рулоном, и вручил Энцио, указав на лежак по другую сторону тонкого столбика тента, облачённого в иллюзию крыши из шумящих на ветру пальмовых листьев:

— Располагайся, — только и сказал он, скидывая рубашку с плеч и вешая на спинку лежака. И, сев на край, принялся неспешно натирать кремом плечи и поясницу. А когда осталось справиться только с лопатками — помедлил отчего-то, усмехнувшись себе под нос, и обернулся через плечо на омегу. — Энцио. Поможешь?

Окликнул, намекающе показав тюбик крема, который держал в другой руке.

Но альфа не поворачивался и сидел спокойно. Только собрал ладонью волосы и перекинул через плечо, чтобы не мешали — да с затаённым лукавством покосился на омегу, когда тот подсел ближе. Временами опаска Энцио, словно повадки пуганого котёнка, порядком забавляли его — когда не становились откровенно раздражающей проблемой. Шеннон медленно вдохнул горячий, пахнущий сырым песком и солёным морем воздух, и так же медленно выдохнул, смежив веки. Держать себя в руках, чёрт побери. Он обещал, что будет держать себя в руках. Хотя бы попробовать наладить с этим омегой мирные отношения. Видеть его рядом с собой таким же живым и активным, каким видел сегодня утром. Это равновесие показало себя неимоверно хрупким — и снова ломать то, что ему понравилось, у Алигьери не было ни малейшего желания. Правду говорят, к хорошему быстро привыкают. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, какой Энцио ему больше по душе: тихая покорная кукла, упрямо рыдающая на каждый жест в свою сторону — или бодрый, сообразительный мальчишка, которому хватило ума, сноровки и дерзости сбежать из дома альфы. Да, пожалуй, он переоценил его силу и стойкость — или, вернее, Энцио сам переоценил себя, своими действиями сорвав на свою голову куда больше гнева и негодования альфы, чем оказался способен вынести. И вот этот-то баланс — между полумертвой тишиной и оленьими скачками по дому до искусанных рук — на ладонях альфы до сих пор оставались следы, — ему и стоило сохранить. Для чего-то. Об этой ноющей, грызущей изнутри и совершенно непонятной, ни на что толком не направленной потребности Алигьери старался не думать. Как минимум потому, что думать об этом было тяжело: неясно, чего ради, что он хочет этим обрести, отказываясь сейчас от всего, чего хотел и что привык получать, и от неясности этой в душе поднималась удушливая, давящая волна гнева. Шеннон напряг глотку и с усилием сглотнул, стараясь свести свои мысли к насущному. Только подрагивающий голосок омеги из-за спины отвлёк его от самоедских измышлений, больше обычного очернённых близостью и прохладным, робким касанием рук мальчишки, сидящего так близко, что даже ему трудно бороться с желанием...

Благо, ветер, песок под ногами, дыхание пляжа — крики чаек над простором и шум накатывающих волн — были реальностью, на которую можно опереться и уверенно встать в полный рост — в отличие от путаницы и сумятицы мыслей.

— М-м? — глухо подал голос альфа, приподняв голову. — Шрамы? От пуль. Одно осколочное, другой раз лопнувшим стеклом засыпало. Остальные ножевые в основном. — Флегматично перечислил он, чуть пожав плечами. Да, меток на коже хватало с избытком — натерпелся ещё в те годы, когда был простым боевиком, ещё не дошедшим до нужного ранга. Всё-таки в ближнем бою он не так удачлив, как в работе на расстоянии. На счастье, в верхах это заметили раньше, чем парень поймал бы нож не плечом и не по касательной, а своей во всех смыслах светлой головой. И теперь между ним и экстренной ситуацией железным занавесом висел полог холодного расчёта, на который у него теперь почти всегда достаточно времени. — Я уже и не помню толком, где какой.

Заметил он также мимоходом, отвлечённо глядя на изжелта-белый на солнце песок по другую сторону тента. Впрочем, судя по тому, как ладонь сама собой потянулась потереть шрам, наискосок идущий над левой грудной мышцей, память его всё-таки была не так плоха, как альфа пытался представить...

Судя по всему, с защитным кремом было покончено — Энцио убрал руки и притих за его спиной. Шеннон помедлил секунды три, прежде чем, разминающим жестом поведя плечами, обернуться — и с огромным удивлением обнаружить омегу согнувшимся лицом в колени, словно того тошнило. Альфа вздрогнул, поскорее передвинувшись к нему:

— Энцио, что такое? Тебе нехорошо? — обеспокоенно понизив голос, спросил он, протянув руку к спине мальчишки. Мелькнула мысль, что тот мог запросто перегреться на солнце, пока они сюда добирались — хоть и шел в широкополой шляпе, с него станется. Алигьери уже и сам ощутил шкурой, что не лучшей мыслью было выбирать пляж в отдалении — как бы ему самому не нравилась тишина и относительный покой, всё же сдерживать себя в отношении омеги на людях было бы куда проще. Чужие взгляды всегда жгут спину, даже если знаешь на зубок: ты — последнее, чем занятые самими собой окружающие будут интересоваться. Загривок неприятно кольнуло секундной обеспокоенностью: опять довести Энцио до обморока не хотелось. Чёрт, да что он такой дохлый-то!.. — Голова кружится?..

Рука альфы замерла на полужесте — и коснулась, накрыв и едва сжав, только лишь острого плеча мальчишки. А то моргнуть не успеешь, как рванётся из-под касания диким зверьком и снова расшибёт себе чего-нибудь — вон, до сих пор на пояснице под белой кожей синяк от падения с лестницы не сошёл...

Прав альфа оказался ровно наполовину: рвануться омега рванулся, но хоть кубарем не полетел, уже и на том спасибо. Медленно опустив руку на шезлонг и напряжённо выдохнув носом, чтобы чего лишнего не сморозить, Алигьери поджал губы. Если такое поведение Энцио его и беспокоило, то только с одной стороны — он не понимал его. Вот сейчас — что опять? Что заставляет его дрожать и таращиться своими тёмными чайными глазищами с такой бурей негодующих, испуганных, потерянных эмоций, словно Шеннон — неотвратимо надвигающийся бульдозер с зубчатым ковшом, дающий всецело осознать масштаб угрозы, прежде чем размазать этим ковшом по стенке тупика? По мнению самого альфы, он ни разу не сделал с омегой ничего такого, что не было бы им спровоцировано — особенно наказание, постигшее за попытку сбежать и подставить свою задницу другому мужику. И ведь даже это он, считай, спустил ему с рук! Всё же, какой бы силой не вспыхивал в нём раз от раза мотив удержать, приструнить, загнать Энцио в самую надёжную клетку, из которой тот уже не сможет вырваться — долго его он там удержать не мог. Он успокаивался рядом с омегой, и мстительная гневливость уходила сама, заставляя кулаки разжиматься и отпускать натянутую цепь. По сути, мальчишке он откровенно потакал — как щенку, которого сначала больно ткнут носом в содеянную пакость, а через полчаса уже ластят, гладят и бережно треплют мохнатые уши.

Самое занятное, что Шенну это нравилось — вот так его опекать и караулить. Нравилось, несмотря ни на что.

Поэтому, помедлив секунду, он просто пожал плечами и спокойно откинулся на спинку шезлонга, закидывая руки за голову и прикрывая глаза. Волны продолжали с шелестом набегать на береговую полосу. Откуда-то издалека долетали обрывки разговоров и смеха двух девушек, расположившихся мест за пять от них. В вышине синего неба кричали неизменно беспокойные чайки. По левую руку примерно в тех же четырёх-пяти шезлонгах расстояния расположилась семейная пара — одутловатый мужчина хорошо за сорок, убавив непрозрачность тента, подставил солнцу впечатляющих размеров и розовости цвета брюхо барабаном, закрыв лицо здоровенными тёмными очками. Такая же подвядшая особа рядом с ним, замотав голову платком, сосредоточенно натиралась кремом. Ну, благо хоть детей не было — тащить их вдаль от удобств и пляжных развлечений вроде в изобилии установленных на песке батутов водных горок никто не сподобился. За счёт этого на пляже было значительно тише и, безусловно, приятнее находиться. Даже Алигьери сквозь окутывающий теплом морской воздух ощутил, как в мышцы спины закрадывается приятная мягкость.

— Ты как насчёт искупаться?  — поинтересовался он у Энцио парой минут спустя, приоткрыв один глаз и потянувшись рукой в стоявшую рядом с лежаком сумку, чтобы вынуть из той плотно упакованный, сложенный вчетверо надувной круг. Судя по рисунку, в расправленном виде он будет напоминать ломтик ананаса. Надутый резиновый ломтик ананаса ярко-жёлтого цвета. — Я надую тебе круг, — пояснил Шеннон, — раз ты пока не умеешь плавать.

Недолгая пауза, взгляд на щуплого и тонкокостного, но всё равно семнадцатилетнего подростка — технически, юношу — рядом с собой, на круг в своей руке, снова на него.

— А научиться не хочешь? — лукавый прищур глаз, ярко-голубых от света, отражённого солнечной желтизной песка.

Подгонять омегу он не стал — не хочет сейчас, никто его не заставляет. В общем-то, Алигьери было действительно всё равно, чем займёт себя Энцио — хочет, может сидеть на шезлонге и читать, хочет, поплескается на мелководье... главное, чтоб не перегрелся или ещё какой беды на себя не отхватил: всё-таки он привёз его сюда поправлять здоровье, а не ухудшать то ещё больше. Даже пассивным образом солнце, светящее сквозь тент, и горячий солёный морской воздух воздействовали на омежий организм — глядишь, к концу недели хоть такой бледной поганкой быть перестанет. А дома — Шеннон уже решил — не миновать Энцио разминок в спортзале под его личным контролем... или лучше нанять ему тренера? Какую-нибудь энергичную бету из хорошего фитнесс-клуба. Пусть займётся тем, что погоняет его на пробежки да растяжки, а не то эта чахлая моль совсем иссохнет за своими книжками да на капризной творожно-фруктовой диете. Алигьери усмехнулся себе под нос: ну, хотя бы кальция он достаточно получает...

Расслабившись в рамках относительного покоя, ровным радиусом растянутого до краёв ближайших занятых лежаков, Шеннон лежал с закинутыми за голову руками и, смежив ресницы, слушал, как шумит море. Солнце приятно пригревало, и тепло добиралось даже до костей — и вскоре он ничем не будет отличаться от большинства таких же отдыхающих горожан, привозящих с отдыха карамельный флёр загара разной степени тяжести. Другое дело, что с его кожи он почему-то смывается буквально за неделю в разлуке с солнцем, снова возвращая ей её природный, снежно-светлый тон. Тот самый, который на Энцио — усугублённый, конечно, его болезненным состоянием — смотрелся как "краше в гроб кладут", но здорового, спортивного молодого мужчину ничуть не портил. Его вообще чем-то испортить сложно было: породистому продолговатому лицу с тонкой жёсткой линией носа одинаково шёл и загар, и "бабушкина" вязаная шапочка на затылке вместе с тяжёлой оправой очков. А вот что Шенн любил на себе видеть — это уже другой вопрос... должно быть, именно поэтому Энцио не заставал его дома практически ни в чём, кроме выглаженной рубашки и строгой жилетки — ну, за исключением спортивной одежды на разминках или редких случаев, когда он возвращался домой в камуфляже, слишком уставший "в рамках частного турнира по лазертагу".

— Хмм? — альфа поднял голову на вопрос омеги, с пристальным прищуром на него посмотрев, будто не взглядом прикасался, а хирургическим скальпелем, легким движением отделяя мясо от сухожилий. — Всё-таки надумал? Конечно. Только погоди. Без плавсредства, уж прости, не отпущу.

Всё-таки в трёхметровой глубины бассейн на заднем дворе дома альфы Энцио лезть отказался наотрез с каким-то суеверным ужасом.

Бодро вскинувшись с лежака, Алигьери вытащил из сумки не пригодившийся поначалу круг и расправил его, отщёлкнув затычку. На пробу приложился губами к вентилю, сосредоточенно выдыхая в него — раз, другой, пока круг не начал постепенно приобретать нормальные, собственно, круглые очертания. Вдохе на пятом Шеннон, вдруг прервавшись, поспешно зажал вентиль пальцем, чтобы труды не пропали зря — хотя рыхлого полунадутого круга в своих руках от лица не отнял, уткнувшись в него носом. Плечи мужчины вздрагивали — и не сразу, но прорвались невнятные звуки, по которым стало ясно, что он смеётся. Сдавленно, сипя вполголоса, но, определённо, смеётся. Тряхнул головой, справляясь с собой и мелькнув оскалистой улыбкой, и снова принялся надувать — чтоб уж довести дело до конца.

Шеннон просто вдруг посмотрел на себя со стороны — чем он занимается по жизни и что он делает сейчас. Сидит на пляже и надувает для омеги детский плавательный круг.

С задачей он, впрочем, справился — всё ещё не до конца согнав с лица улыбку, закупорил плотно надутый круг и, подойдя к Энцио, знаком поманил его встать — после чего лихо надел круг через голову омеги, обеспечив его "страховочным абажуром" на талии, и, не удержавшись, слегка шлёпнул мальчишку по маленькой крепкой ягодице, побуждая сделать шаг к воде:

— Вот теперь — шуруй, — ухмыльнулся альфа и вернулся на лежак, грузно усевшись на край того и с задорным прищуром наблюдая за омегой...