— А вот и нет, — сказал Дари, и даже ему с его близорукостью было хорошо видно, как на лбу лектора сложились домиком грустные морщинки бесконечно усталого человека. Обмен фактами плавно перешёл к обмену разноформатными «да — нет», как в споре двух первоклассников в автобусе по дороге в школу, и по информативности скатился примерно на тот же уровень. Это не было первоначальной целью Дари, но, по крайней мере, его не игнорировали, и это уже было неплохо и вполне засчитывалось, как маленькая победа. Он никому не позволит отмахиваться от своих выступлений. Ему отца хватило, спасибо большое.

Спор продолжался последние минут двадцать, и Дари уже сам не смог бы воспроизвести фразу, за которую он зацепился — но горячность характера не позволила смолчать, а природное упрямство — удовольствоваться брошенным коротко «этот вопрос мы рассмотрим на других лекциях». Дари не хотел ждать «других лекций», ждать он вообще не любил, а в этом случае и вовсе подозревал попытку просто утихомирить настырного студента и подавить неудобные вопросы. Конечно, намного проще рассказывать по плану про социальные институты, когда никто не доказывает тебе наглядно, на жизненных примерах, что не работает оно так — не всегда и не везде.

— А функция деторождения уже выполняется в основной своей массе незамужними омегами, — выложил Дари последний козырь. Крылья носа трепетали от шумного частого дыхания: кто-то сравнил бы это с дыханием загнанной жертвы, Дари предпочитал рассматривать это как победное сопение агрессивного хищника, готового последним ударом когтистой лапы прикончить дряхлого вожака стаи. Про это даже книжки были, он читал в детстве. — Вам показать статистику по неполным семьям, если вы с ней не знакомы, профессор?

Он с чувством собственного превосходства сложил руки на груди и только теперь ощутил, как сильно его на самом деле трясёт. Он стоял — совершенно один, остальные студенты не просто сидели, они растеклись по партам или сползли под столы, образовав вокруг него мёртвую зону, ибо никто не хотел оказаться в зоне поражения, когда Нюхача, наконец, сорвёт и он устроит непокорному студенту кару небесную. В противовес собственным нервам, от буйства которых в глазах темнело и сердце колотилось где-то в горле, Дари с вызовом поднял выше подбородок; на подбородке была татуировка, свежая, ей не исполнилось ещё и двух недель, и кожа вокруг неё была непривычно нежной и реагировала болью даже на дуновение ветра. За татуировку его на этой неделе уже дважды выставляли из аудиторий во время лекций, если Нюхач окажется третьим, Дари совсем не удивится. Он всё равно категорически не собирался её замазывать, как настойчиво советовали однокурсники, и даже напротив, подумывал сделать ещё и на лбу — пока останавливала только Майя, которая немедленно принималась советовать слова, которые можно выбить, чтобы потом можно было с честью говорить «да, я Х, у меня же на лбу написано».

Университет оказался ничуть не лучше школы. Всех — по коробочкам, по категориям, налепить ярлычок, не глядя, и кормить одними и теми же сотню раз уже разжёванными знаниями, даже не допуская мысли о чём-то новом, чтобы вся эта шаткая, белыми нитками шитая система не рухнула с треском. Может быть, стоило поступить как Ашат — плюнуть на высшее образование, запрыгнуть в большое авто на шесть мест и отправиться колесить по дорогам Деметры, любоваться песчаными бурями и быть свободным, как ветер. Может быть, хоть там всё было бы по-честному.

Дари сердито шмыгнул носом, но этого никто не услышал из-за загрохотавшего под потолком звонка с пары. Последовавший за этим коллективный облегчённый выдох по громкости мог бы с этим звонком посостязаться, и любые дальнейшие попытки Дари что-то сказать просто утонули бы в шуме, с которым добрая сотня студентов собирает свои вещи и стекается к выходу из аудитории, чтобы успеть за свой законный обед. От Дари не укрылось то, с какой надеждой глянул на те же двери сам Нюхач — и, видит Шива, он не собирался позволить ему сбежать так просто.

Папа когда-то водил маленького Дари с собой в театр. Сажал его там в первый ряд, в большое, пыльное, обитое настоящей тканью красное кресло, указывал на сцену и говорил: смотри. Смотри внимательно, мальчик мой, и учись — больше никто тебе такого не покажет. И Дари смотрел, и послушно запоминал, как изогнуть бровь, как вздёрнуть губу, чтобы по всему твоему виду было ясно, рад ты, или печален, или презираешь собеседника всей душой. Удивительная наука — язык тела, позы, мимики, жестов; сложнее и зачастую полезнее изучения сотни древних диалектов, сохранившихся в диаспорах разных народов, раскиданных по глубинам мегаполисов Деметры, особенно когда ты наследник немаленького состояния и тебе жизненно необходимо уметь как видеть по людям, чего они хотят, так и самому давать понять ровно то, что нужно. И Дари овладел этой наукой сполна.

Во всяком случае, Дари был уверен, что он ей овладел, а когда он был в чём-то уверен, переубедить его было сложно.

— Кабус, — сказал Дари, и хотя тон его был прохладен и невинен, на лице внимательный зритель прочитал бы отчётливое «если вы не знали меня раньше, то уж теперь вам придётся запомнить эту фамилию, это имя, эту грёбанную татуировку, в конце концов, потому что я буду портить вам жизнь следующие четыре года, и вы ничего не сможете с этим сделать». Возможно, не так длинно и сложно, но общий посыл был понятен. — Дари Нишант Кабус. И мне не за что извиняться, потому что мои вопросы так и остались без ответов. И если вы не смогли справиться с ними в отведённое на лекцию время, то это проблема ваша, вашей компетенции как преподавателя, и...

Заканчивал Дари уже на ходу — потому что Нюхач как-то незаметно стал продвигаться к дверям, а Дари не собирался позволить ему ускользнуть от него так просто. Этому его научила уже мама: если ты хочешь чего-то от человека, хватай его, загоняй его в угол, ври, играй, дави, запугивай и устраивай истерику, но добивайся своего, потому что если упустишь один раз, то второй попытки у тебя уже не будет, слишком хорошо люди чувствуют слабину. И догнать Нюхача, чтобы идти с ним в ногу, проблемой не было — проблема заключалась в том, что Дари сам ещё не до конца определился, чего от профессора хочет. Признания своей правоты? Восстановления попранной перед всей аудиторией репутации? Просто шанса ткнуть во что-то преподавателя — старшего человека, выше стоящего по социальной иерархии, альфу, в конце концов, — показать ему своё превосходство, утвердить свои позиции... почесать больное самолюбие? Завести врага — или получить одобрение?

— Не уверен, что подобные предметы вообще должен — и способен — вести альфа, — чеканил он на ходу, немного сбиваясь с дыхания. — Социальные институты, подавление, угнетение, стереотипы — вам, без обид, это известно из статей и книжек. Любая омега рассказала бы всё то же самое, просто используя свой личный опыт, а не чужие слова.

Вот так-то. Чем тебе это крыть, а, Нюхач? Дари просветлел лицом, счастливый, что указал, наконец, на однозначный и стопроцентный провал в чужой логике — и только потом догадался оглядеться и задуматься, куда они идут. Точно не в столовую, и не в сторону кафедры, где помимо всяческой отчётности и ценной техники хранились преподавательские кружки, чайники и коробки конфет для экстренных чаепитий; они петляли по каким-то пустым коридорам, где не было видно ни других студентов, ни преподавателей, и приоткрытые двери аудиторий показывали помещения, лишённые даже простейшей мебели и базовой голографии на стенах. Кажется, этот корпус был то ли в аварийном состоянии, то ли на реконструкции — в общем, людям тут делать было нечего.

Если он решит меня убить, я не буду кричать, я буду смотреть ему в глаза, и пусть он запомнит мой последний несломленный взгляд, мужественно подумал Дари, прижимая к себе сумку покрепче, как будто они были не в стенах университета, а в дурном районе лондонского квартала, где ремешок могут порезать вместе с горлом. А что, обстановка так и намекала на продолжение в стиле то ли криминальной драмы, то ли фильма ужасов, не хватало только, чтобы замигали лампочки под потолком.

Отредактировано Dary Nishant Kabus (31 августа, 2015г. 03:44:47)