[AVA]http://s6.uploads.ru/t/R9oyp.jpg[/AVA]
«Эвольвенту» Патриция любила. Когда она первый раз появилась здесь четыре года назад, то странный стиль  не слишком понравился: бархат, мягкие кожаные диваны, уютные кресла с позолотой в сочетании с обшарпанными бетонными колоннами и чуть ли не ржавыми, грубыми железными механизмами и лестницами... «Стимпанк», новое модное направление, с гордостью сообщила Юлианна Ферре, так и не состоявшаяся однокурсница колледжа по дизайну и владелица этого ресторана. Ну что сказать, удивительно, да. И непривычно. Но Патриция быстро смогла оценить, что именно в подобном гротеске и смешении стилей ее красота становилась заметнее и ярче, а для нее это было ой как немаловажно. 
По-настоящему же она признала достоинства «Эвольвенты» только тогда, когда начала выступать. Ресторан «средней руки» пользовался популярностью у вполне приличной публики,  здесь практически никогда не бывало пьяных скандалов, а если подобные инциденты случались, то работа администрации и охраны всегда была на высоте, сглаживая их мягко и незаметно. Позволить себе посещение этого места работяги могли лишь прилично подкопив, а для «высокого» общества здесь было простовато. Патрицию это устраивало более чем, ведь пение для нее было своеобразной отдушиной, отдыхом, в котором можно было отпустить себя на свободу, а потому и зрители для подобного зрелища должны быть максимально нейтральными и далекими – где-то там, в зале. Чтобы, как говорится, каждому свое  – посетителям поесть и послушать живую музыку, а ей – петь. «Эвольвента» отвечала всем этим вместе взятым запросам более чем. Так, по крайней мере, Патриция думала, когда начинала, а потом уже просто полюбила этот ресторан, и привыкла к нему, как ко второму дому и месту, где она правит балом.  То, что за четыре года пение постепенно переросло из простого хобби в полупрофессиональную деятельность, стало для Патриции приятным бонусом – всегда хочется, чтобы твой талант и старания оценили по достоинству.

Ноябрь у Патриции выдался сложным. Кроме того, что позднюю осень с ее буранами и метелями она не любила в принципе, конкретно этот ноябрь огорчил двумя крупными неприятностями. Второй из них был (как-то совершенно внезапно) подкравшийся день рождения: тридцать один  –  не самая приятная дата для женщины, пусть зеркало по-прежнему говорит о том, что ты молода и красива. Патриция даже отменила вечеринку по этому поводу, вопреки и несмотря на недовольство Кайтрионы Вульф и ее полное насмешек и едкого сарказма «вот и ты дожила до этого возраста, моя дорогая». Плевать, на «слабо» ее можно было взять разве только в юности. В конце концов, свою порцию цветов, подарков, комплиментов, подобострастия и восторгов она получила на работе, ибо сотрудники «Монэ» такое событие пропустить не могли.  В «Эвольвенте» про день рождения знали, но на этот раз она договорилась с Юлианной, что никаких поздравлений не будет – внезапно захотелось тишины и спокойствия. А причиной для этого стала та самая первая неприятность, новость, выскочившая, как черт из табакерки: у Напа внезапно обнаружилась дочь. Взрослая, шестнадцатилетняя дочь! У того самого Напа, который в жизни не связывал себя какими-либо серьезными отношениями!  Это больно ударило, затронуло так, как не задевали недосказанности, недопонимание и недоверие за все прошедшие годы, призналась себе Партиция, проведя вечер своего дня рождения наедине с бутылкой старого Шардоне.
Детей, когда-то давно в прошлой замужней жизни и первые несколько лет, она хотела. Но как-то не сложилось. Обследования ничего не давали, врачи лишь разводили руками: «Вы совершенно здоровы и еще молоды, все будет!» А потом она передумала. После смерти матери и развода вообще стало не до этого, как и последующие шесть лет становления своего бизнеса. И потом, если уж речь идет о детях, то у них должна быть семья. Нормальная семья. И уж, конечно, в ее случае причиной появления ребенка не должны быть какие-нибудь любовники! Но где же взять того человека, которому могла бы довериться и прислониться омега, пусть и с трудным и, надо признать, немного сложным характером, совсем чуточку стервозным да вдобавок еще и требовательным, ну, иногда жестким, но ведь богатой, красивой и умной!..
В общем, отношения с Бонасерой, до этого и так непростые, после выяснения  факта про дочь зашли в тупик: Нап перестал появляться в «Эвольвенте» совершенно, а она весь месяц даже не стремилась позвонить и узнать как он и что у него происходит. Это было к лучшему – пусть устраивает свою жизнь как хочет, на вторые роли Патриция никогда не была согласна.
Чтобы занять себя, она сообщила Юлианне, что будет выступать до конца ноября вместо одного вечера субботы каждые пятницу, субботу и воскресенье. Ресторану это пошло только на пользу, к концу ноября в «Эвольвенту» можно было попасть с трудом.
Патриции пришлось продумывать репертуар, добавить к обычному, хорошенько порывшись в старых записях и видео электронной библиотеки, с десяток-другой прежде ею не исполняемых джазовых композиций. Да и с нарядами пришлось потрудиться, загрузив своего стилиста из «ringo»  по полной – если уж решила выступать чаще и больше, то нужно быть во всеоружии.
Пятничные вечера, как она поняла вскорости, отличались тем, что после рабочей недели посетители были куда более нервные и требовательные и менее настроенные на музыку, к завсегдатаям и ее привычным поклонникам прибавлялись праздные зеваки из скучающих и просто любопытствующие. Это бывало чревато тем навязчивым и излишним вниманием к ней вновь прибывших, которое она терпеть не могла, потому что не в силах была контролировать. Именно поэтому в пятницу она не пела допоздна, а оставляла ресторан за час до полуночи – дальше небольшой оркестр справлялся без нее.
На сегодняшнее выступление Патриция слегка опаздывала – снег залепил лицо, пока она дошла от машины до служебного входа, макияж пришлось практически накладывать заново. Она немного устала от этого месячного марафона по выходным: дополнительных репетиций, продумывания костюмов, заучивания песен в перерывах между работой... но все же за пением Патриция отдыхала. Когда она пела,  это чувство было ни с чем не сравнимо, разве что с полетом на большой высоте – вольным, парящим и свободным.
Оглядев себя в зеркале, вполне довольная результатом, Патриция вышла из гримерной и вступила в полутемный сумрак зала  – уютного, разделенного на небольшие зоны со столиками, диванчиками и креслами – и сразу же на небольшую и невысокую, ярко освещенную сцену. Она окинула почти ничего не различающим от резкой перемены света взглядом зал – полон, что ж, это очень даже хорошо. На ближайшем столике лежал букет – для нее, скорее всего, и эта мысль согрела и вдохновила. Конферансье ей не требовался, таков был договор со старым и полноватым Марком, который с удовольствием присел за отведенный для него маленький столик – отдохнуть, впервые за этот вечер долгой и разнообразной пятничной программы. Патриция подошла ближе к микрофону, и он усилил и разнес по залу негромкое и бархатное: 
– Добрый вечер, дамы и господа. Рада приветствовать всех присутствующих в этом ресторане. Сегодня я начну с «Fly Me to the Moon».
Где-то в зале раздались редкие хлопки, за ближними столиками затихли, но Патриция быстро отрешилась от происходящего, погружаясь в мелодию, зазвучавшую сразу же после ее слов. Первое волнение от появления на всеобщем обозрении, когда взгляды устремляются на тебя, и их ощущаешь физически, словно прикосновения легких электрических разрядов по всему телу, улеглось быстро – мелодия, выбранная для первой песни, всегда захватывала ее и была одной из самых любимых. Не обремененные глубоким смыслом слова, но все меняется, если они идут из глубины души:
«Унеси меня на Луну,
Позволь мне петь среди далеких звезд.
Позволь мне увидеть весну
На Юпитере или Марсе.
Другими словами, возьми меня за руку,
Другими словами, дорогой, поцелуй меня...»
Она выбрала для сегодняшнего выступления песни Эллы Фитцджеральд, но первой, первой, конечно же, была ее любимая Джули Лондон.  Ибо она подходила сегодня к ее настроению просто как нельзя кстати – в этот пятничный вечер Патриции хотелось  петь так, словно ее возлюбленный где-то рядом, или она поет последний раз в жизни. 
Ритмичная и легкая мелодия плыла над залом,  и Патриции казалось, что и она уплывает с ней, парит вместе с голосом и уносится высоко, прямо к звездам. Она и сама не могла сказать, как в ней уживается жесткость и трезвый рассудок с подобной сентиментальностью, и откуда у нее это умение пропускать слова чужих и далеких земных песен через себя,  делать своими, вдыхать в них жизнь и страсть одними лишь верно выбранными интонациями бархатисто-нежного голоса – она просто пела, получая от этого неимоверное наслаждение и делясь им с присутствующими.

Патриция почти не брала перерывов и пауз между песнями и не общалась с залом, как было принято у других певиц или артистов, она лишь объявляла название и делала это скорее для небольшого биг-бенда – два трубача, тромбонист,  два скрипача и потрясающий саксофонист – чтобы поставить их в известность о следующей мелодии. С этим маленьким ансамблем она пела почти все четыре года  – и где только Юлианна умудрилась отыскать настолько сработавшихся и талантливых ребят? – знали они друг друга наизусть и лишних слов на выступлениях не было нужно, если она импровизировала, то они подхватывали, и наоборот.
Иногда она принимала вместе с букетами цветов записки из зала, читала, выбирала для себя подходящую, но в очень редких случаях объявляла,  для кого именно композицию исполняет. Завсегдатаи знали, что упрашивать ее спеть что-то конкретное бесполезно, она выберет только то, к чему в данный момент лежит душа. Но эти записки-просьбы Патриция хранила в гримерной и использовала в последующих концертах – устраивала своеобразную лотерею, чтобы и «волки сыты и овцы целы»: на поводу она не пойдет, но и про любителей джаза не забывает.
Этот пятничный концерт тоже не стал исключением: подобрав с края сцены небольшую стопочку записок, она перебрала их одну за другой и вдруг задорно улыбнулась. Глаза весело сверкнули, она чуть подалась к микрофону и объявила:
- Для Сэмюэля Келли и его друга: «Murder, he says».
Это была озорная, немного хулиганская песня, требующая эмоционального и даже экспрессивного исполнения, выученная ею совсем недавно – самое то, чтобы создать контраст и разбавить спокойную лирику этого вечера.
Час выступления пролетел довольно быстро. Сегодня она решила, что предпоследней будет «Around Midnight»,  а  самой последней ее любимая –  «As Time Goes By».
«Век в котором мы живем,
Становится причиной опасений...
Мы уже слегка утомлены...
...А влюбленные по-прежнему
Говорят «Я люблю тебя»...
Лунный свет любви
Никогда не выйдет из моды...
Женщине нужен мужчина,
А у мужчины должна быть спутница,
Этого никто не станет отрицать...»
О, ее она пела самозабвенно! Казалось, вот сейчас она поет это тому самому, единственному, кто обещал ее любить, а она в ответ будет любить его! Вечно, конечно же, а как же еще!
Звуки музыки, слова, мелодия, ее пение сплелись в единое целое, и Патриции казалось, что песня плывет над залом, напоминая на низких нотах обволакивающий, густой туман, оседающий в низинах поздним летним вечером, а потом взлетая звонкой птицей, заставляя стремиться к небу. Ей самой очень нравилось то волшебство, которое сегодня рождал ее голос – оно рождало внутренний трепет и легкую дрожь и дарило надежду на лучшее. Да, вот здесь, именно на этой сцене Патриция подтверждала, что она прежде всего женщина. Она – омега, нежная и трепетная, которая рождена для любви! И если в обычное время она частенько сопротивлялась своей сущности, то точно не здесь и не сейчас.
Голос затих, мелодия умолкла, раздались аплодисменты. О, сегодня даже сама Патриция была довольна выступлением. Она победно улыбнулась в темноту зала:
– Благодарю вас. Всем доброго вечера. Как и прежде, песни, сегодня не прозвучавшие, будут исполнены в последующие вечера.
Она подобрала записки и цветы и уже собралась уходить, как заметила приближающегося к ней Джанмарию Фабиано. Его глаза сияли от восторга и весь вид только подтверждал, что этот концерт Патриции несомненно удался.
О, этот ее поклонник был особенным! Бета был юн – чуть слегка за двадцать – и принадлежал семье итальянцев, его отец тоже был давним поклонником ее пения. Сам Джанмария искренне любил джаз и восхищался красотой голоса Патриции, а вдобавок ко всем этим несомненным достоинствам, Джанмария работал секретарем у Аосикаи Юмэми – одного этого с ее точки зрения уже было достаточно, чтобы уделять ему больше внимания, но дело было и в другом. В ее далеком детстве культура Италии, к которой принадлежала мать, в семье Патриции никогда не поддерживалась – отец был «слишком берлинцем». Однако, за последние пару лет общения с Фабиано-младшим, Патриция настолько привыкла ко всем этим «Mia bella!», «Benissimo!» и «Perfetto!», что уже почти понимала значение каждого слова или хотя бы улавливала общий смысл. Поэтому сейчас появление на сцене Джанмарии она восприняла с удовольствием, благосклонноно ему улыбнувшись, и позволила обрушить на себя поток восторженных и эмоциональных итальянских эпитетов. 
- Юмэми-сан приглашает вас присоединиться к нам, - закончил Джанмария и, убедившись в ее расположении и не встретив сопротивления, подхватил Патрицию под локоток и потянул за собой к той паре ступенек, которые вели со сцены прямо в зал. – Пойдемте же, Патриция!
- Аосикая-сан здесь?! – она приостановилась от удивления и притормозила Джанмарию, уже спустившись со сцены. Глянула в темноту зала, снова почти ничего и никого не различая от резкой перемены света на уютный полумрак. Вот это новость! Да Юлианна просто умрет на месте или локти себе обкусает, что пропустила такое событие! Но и для Патриции эта новость была из ряда вон. – Конечно, я присоединюсь к вам, только проводите меня до гримерной, мне нужно забрать сумочку и переодеться.
И Патриция чуть повела плечом, обращая внимание Джанмарии на то, что ее сценическое платье трудно назвать подобающим вечерним туалетом, и хорошо бы ей привести себя в надлежащий вид.
- О, нет-нет! Как раз переодеваться не нужно, вы великолепно выглядите! Аосикая-сан должен оценить вблизи такую красоту, – Джанмария снова подхватил ее под руку и уверенно повел в сторону столиков. И почему Патриции показалось, что в словах беты проскользнуло лукавое озорство?
- Но... Подождите, же! – мягко засмеялась и снова притормозила она. – Экий вы шустрый! Мне нужно забрать...
- Смартфон и кредитку? Не нужно, – Джанмария заглянул ей в лицо и сразу остановился, напустил на себя шутливо-важный вид, встал прямо перед ней, поправил быстрым движением очки, приложил правую руку к груди и коротко кивнул головой на манер военного. – Леди, имею честь пригласить вас на ужин. Поверьте, как сказали бы в древности, работнику «пера и чернил», а я исправлю на «макулатуры и компьютерных технологий»:  просто неприлично с вашей стороны думать, что мужчины позволят вам платить за себя. А смартфон и вовсе не нужен – отдохнете без него.
Патриция снова негромко засмеялась. Наверное, именно вот такая манера вести себя уверенно и насмешливо, но не переходя определенных границ, и покоряла ее в этом молодом бете, кроме всех прочих очевидных достоинств – Джанмария был умен, внимателен, догадлив и настойчив, видимо, место работы накладывало свой отпечаток: Аосикая-сан умел выбирать секретарей.
- Хорошо, пойдемте. - Цветы и записки пришлось оставить на конфераньсье. Патриция накинула на плечи практически невесомый, тончайшего и прозрачного шелка серебристый палантин, который, впрочем, ничего не скрывал, как и легкая, почти незаметная сеточка вуали на лице, и теперь уже она взяла бету под руку, уступая. – Вы очень убедительны, Джанмария. – Она не могла  не улыбнуться: отец и сын Фабиано все-таки занимали в списке ее поклонников одну из ведущих позиций именно благодаря своей манере ухаживать и итальянской непосредственности.
Когда они подошли ближе, она наконец разглядела тех, кто сидел в ближайшей «ложе» –  месту, уютно изолированному с трех сторон от лишних глаз тяжелыми бархатными гардинами, подхваченными с боков позолоченными шнурами с крупными кистями на концах. Хрупкую фигуру омеги, элегантного от хвоста длинных черных волос до – пусть она и не видит, но уверена, – кончиков туфель под столом, только подчеркивал сидящий рядом альфа – по виду, охранник.  Охранник, сидящий рядом? Однако. Это говорило о многом. Двое других сидели чуть поодаль, но все же достаточно близко, за соседним маленьким столиком – одного из этих охранников Патриция даже видела пару раз, Виктор, кажется. Боги, ну где еще в этом городе, в котором количество бет доминирует, можно встретить разом трех альф, да еще с такой подавляющей аурой, как не в обществе совсем молодо выглядящего отца главы Guttenberg corp. и бывшей известной фотомодели? Впрочем, напомнила себе Патриция, покушение есть покушение. Но было просто поразительно, насколько спокойно и непринужденно в таком окружении вел себя хрупкий на вид Аосикая. Патриция не могла не восхититься в очередной раз: этот человек был для нее загадкой, отношение к нему у нее складывалось весьма неоднозначное и противоречивое, и причины тому скрывались в ее давнем прошлом, но общение с ним в течении шести лет привело к тому, что он неизменно вызывал в ней уважение. Отказать себе в удовольствии провести остаток вечера в уютной доброжелательности, которое Аосикая Юмэми распространял вокруг себя, несмотря на внешнюю дистантную холодность, она не могла и не собиралась.
- Аосикая-сан, - продойдя ближе, мягко произнесла Патриция, совершенно искренне улыбнувшись, – какой приятный сюрприз.  Добрый вечер, - кивнуть нужно было всем. И хотя охрану принято было не замечать, но тот, кто сидел непосредственно рядом с этим омегой, заслуживал внимания. Впрочем, не слишком серьезного. Хотя глухой, но для нее навязчивый запах альфы – что-то лесное (мох, наверное) и совсем немного шиповника – сразу же пробился в подкорку сознания, вытесняя прочие, перекрывая знакомые яблоко с полынью, пробежал мурашками по позвоночнику и мягко толкнулся в груди. Нет, ну как же, все-таки, некстати. Иногда Патриция начинала ненавидеть свою сущность омеги, реагирующую против ее воли и совсем не тогда, когда нужно. Сегодняшним вечером она на поводу у физиологии не пойдет, хотя бы потому, что в присутствии этого омеги даже альф можно преспокойно игнорировать.
Патриция опустилась на мягкий, но вполне удобный диванчик, рядом с Юмэми. Взгляд охранника, окинувший ее перед этим с головы до ног – спокойный, равнодушный, словно сквозь нее – заставил напрячься: она крайне редко сталкивалась с альфами, способными подобным образом игнорировать ее присутствие. Это было непривычно и слегка нервировало, потому что никогда не знаешь, что именно кроется за подобной невозмутимостью. Но она заставила себя сосредоточиться на том, ради кого, собственно, здесь и оказалась:
– И какие же причины побудили вас выбраться сюда, Аосикая-сан? Впрочем, одну из этих причин... – она на секунду перевела слегка насмешливый взгляд в сторону Джанмарии, который присаживался рядом с охранником: ничего серьезного, просто легкая шпилька в сторону молодости и импульсивности и одновременный комплимент, – ...я, скорее всего, даже знаю по имени. У вас прекрасный секретарь. – Вуаль она подняла и отвела назад, а перчатки, сняв, положила на край стола, демонстрируя степень уважения и возможной открытости разговора, и снова мягко улыбнулась. – И как вы оцениваете это место?
Патриция старательно необращала внимания на присутствие альфы за столом, сдерживая желание передернуть плечами и закутаться поплотнее в прозрачный шарф, ведь платье, выбранное для сегодняшнего выступления, даже фантазии места не оставляло – одна «голая правда». Но уж лучше бы альфа раздел взглядом, честное слово, было бы понятнее и привычнее, тогда бы не осталось этого неприятного ощущения, что ее за секунду просканировали, разобрали на атомы и молекулы, да так и забыли собрать. Зря она все же не переоделась... Хотя, что это с ней? Пусть хоть издалека полюбуется, пока есть такая возможность.

Спустя полчаса, как они уселись за столик, курьер подвез в "Эвольвенту" заказанные букеты. Ирисы, выбранные Джанмарией, который был в курсе вкусов любимой певицы, и ландыши с фрезией, которые Аосикая счел нужным подарить лично от себя. Еще только оформляя заказ онлайн, он чутко следил за выбором своего секретаря и, не в силах удержаться, внес небольшие коррективы в оформление букета. Ирисы были чудесны, в них не было той пошлости, что нынче присуща розам, которые принято дарить по поводу и без, которыми принято заявлять о своих чувствах, что иссякают примерно тогда же, когда эти розы и вянут. Но ирисов было много — это был действительно огромный и шикарный букет. Юмэми был скромнее. Его внимание было не в широте души, как у живого Джанмарии, а в мелочах и деталях.

И потому, когда Фабиано под ручку привел к их столику королеву сегодняшнего вечера, он поднялся из-за стола, чтобы поприветствовать даму. Он был омегой — это был факт его жизни, его природы, но вместе с тем он был мужчиной — и это тоже было неотъемлемой частью его сути. Он выносил и дал жизнь прекрасным детям, но считал, что это не ставило его вровень с женщинами, что были прекрасной половиной человечества. По крайней мере, эта конкретная женщина — была однозначно.

— Доброго вечера, синьора Чиеза, — он коротко поклонился и тепло сжал ее узкую ладошку в своих — впрочем, таких же узких и аккуратных. Он всегда считал поцелуи картинным таким, глянцевым жестом, выполняемым на показ. Он не видел ничего привлекательного в том, чтобы прилюдно целовать дамам ручки, а за закрытыми дверьми бить их по лицу. Печальный опыт его жизни имел, к сожалению, не один такой пример. И потому он лишь мягко улыбнулся, качнув ее ладонь в своих. И поднял со стола букет весьма скромных размеров, перевязанный белой атласной лентой. — Этот юноша Вас не затараторил, пока вел сюда? Полагаю, он уже все сказал и я лишь повторю: Вы были — и есть, — синий взгляд Юмэми окинул точеную фигурку певицы, — прекрасны. Благодарю, что присоединились к нам. — И когда их гостья села, опустился на свое место и Аосикая.

Надо сказать, что пока Фабиано ходил встречать и завлекать к их столику Патрицию, официант, повинуясь жесту японца, быстро и аккуратно переставил стрелки, освобождая место для гостьи, и положил меню, чтобы она могла сделать заказ. Впрочем, Юмэми подозревал, что девушка и так знает меню ресторана достаточно неплохо.

Джанмария хлопнулся рядом с Каном, рассчитывая, что бугай сдвинется в сторонку. Ну хоть сантиметров на десять! А лучше на двадцать. Однако и увы — тот решил незыблемой скалой сидеть на месте, являя собою идеальный образчик кретинизма.

— Ты корни в диван пустил? — прошипел Джанмария, краем глаза следя за хозяином — он знал, у того глаза и на затылке тоже, и уши где-то там же, потому что Аосикая-сан самым невероятным образом пеленговал и пресекал их с Хиро — офигеть говорящая фамилия, только должна писаться через "е" — перепалки. — Слышь, "Я есть Грут", подвинь свой упругий задик, — и итальянец в свойственной ему живой манере толкнул охранника бедром в бедро. И тут же притих, лучезарно улыбаясь обернувшемуся к ним Юмэми.

Он повернул голову, как только уловил возню слева от себя. Строго поглядел на улыбающегося секретаря, сам спокойно улыбнулся Кану, взглядом желая ему побольше терпения, и снова отдал свое внимание собеседнице. Он знал, что абсолютного покоя теперь не будет: Джанмария не успокоится, а Хиро не уступит из принципа. Нет, конечно, если Аосикая вмешается, эти двое тут же найдут консенсус — тот, который им ненавязчиво навяжет омега. Но дело было в том, что вмешиваться Юмэми как раз-таки не собирался. Эти мальчики были уже достаточно взрослыми, чтобы здесь, в общественном месте, не создать ему проблем, а то, что они цапаются между собой... В общем и целом, положа руку на сердце, стоит признаться, что это и был Великий план Юмэми.

Еще в мае, хоть сколько-то привыкнув к новой своей охране и наконец начав видеть в Кане и Поллуксе не машины для убийства, а живых людей, он разглядел всю замкнутость и, по большому счету, асоциальность Хиро. Он не знал, в каких условиях рос и формировался этот человек как личность, но здесь и сейчас видел перед собой на удивление неприспособленного к нормальному взаимодействию... полено. Да простит его Кан и дайте боги, он никогда об этом не узнает, но именно так он называл его про себя в первые месяцы. Неотесанное и неприспособленное к социуму полено. И наверное, это не тревожило бы Юмэми в такой мере, как начало тревожить чуть позже — ведь, по сути, Кан был человеком Гиммлера и отвечал требованиям того, — если бы он раз за разом не видел, как социальная немота Хиро ставит его в неловкие ситуации. Тот, впрочем, осознавал это в лучшем случае через раз. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что Джанмария оказался способен пробиваться сквозь корку, покрывавшую личность Кана Хиро, и добираться до живой, настоящей реакции его сути. (Чего только стоил жест, каким секретарь поправил у гардероба очки, прижав дужку оных не указательным, как обычно, а средним пальцем, легко и непринужденно показав Кану известную всем аллегорическую фигуру.) Сам Юмэми в силу своей патологической тактичности на подобное был, конечно, неспособен. Зато — он был способен на другое: обеспечить частое соприкосновение этих двух полярно противоположных личностей. Ведь говорят, что противоположности притягиваются, не так ли? Ему казалось, так, со стороны, что эти двое, в своей грызне и бодании находят определенное удовольствие.

Потому он предоставил их самим себе и, улыбнувшись Патриции, заговорил снова:

— Не думал, что можно оказаться еще прекраснее, чем вы и так есть. Вы просто обворожительны, — даже несмотря на открытость наряда. Есть такая категория женщин, которая умеет не выглядеть вульгарно даже в самой вызывающей одежде. — Определенно, мне стоит попозже поблагодарить Джанмарию за его настойчивость и упорство. Как случилось, что вы полюбили джаз?

Отредактировано Yumemi Aoshikaya (17 июня, 2016г. 10:03:02)

[AVA]http://s6.uploads.ru/t/R9oyp.jpg[/AVA]

Ей все больше нравился сегодняшний вечер. Негромкая музыка и мерный, изредка разбавляемый всплеском смеха или возгласа радости гул ужинающих, разговаривающих, отдыхающих людей, которых со сцены обычно не видно. В конце концов, за этот выматывающий ноябрь, с его концертным марафоном, она впервые наблюдала жизнь в Эвольвенте из зала. Эта внезапная встреча и общество троих мужчин, ощущение легкой приподнятости после удачного концерта пополам с расслабленностью от нескольких глотков вина, неторопливый разговор и замечательный собеседник – что может быть лучше? 

Патриция улыбалась и искренне наслаждалась происходящим. Даже подвижный и практически не сидящий на месте, постоянно жестикулирующий и не оставляющий в покое телохранителя юный Фабиано был неотъемлемой частью этого вечера.  Даже низкие и гулко вибрирующие, а потому для слуха почти неразличимые интонации альфы, вроде бы спокойно, но уж как-то чересчур спокойно отвечающего тому, казались уже чем-то само собой разумеющимися.

Они вчетвером сидели достаточно удобно и для того, чтобы сосредоточиться на разговоре только вдвоем, и для того, чтобы слышать каждого в отдельности, и иногда слова или обрывки фраз волей-неволей долетали до слуха. Поэтому насмешливое и шипящее «Хиро» в обращении к альфе в исполнении Джанмарии она различила.  Заметила и улыбку Фабиано-младшего,  обращенную к ней. Такую улыбку, полную обожания, Патриция проигнорировать не могла и в ответ чуть склонила голову, благосклонно улыбнулась секретарю и почти тотчас же возвратилась взглядом к Юмэми. Конечно, такое чистое и ничем не замутненное восхищение Джанмарии не могло не льстить, и она с удовольствием сейчас купалась в нем, хотя прекрасно понимала, что к подобному можно относиться исключительно как к дорогому и изысканному десерту – в больших количествах подобное лакомство надоедает,приедается и теряет свою прелесть.  Наверное, именно поэтому поклонников джаза, музыки и ее голоса, которых она удостаивала своим вниманием, были считанные единицы.
К тому же, при всех несомненных достоинствах Джанмарии, Патриция отдавала себе отчет в том, что выдерживать его напористый и самоуверенный характер и манеру себя вести она долго не смогла бы. Хотя бы потому, что, наверное, они с ним были слегка похожи – ей тоже были свойственны уверенность в своей правоте и умение навязывать свою точку зрения.

Еще и поэтому сидящий рядом омега вызывал у нее настоящее уважение, граничащее с восхищением – выдерживать вот такого Фабиано-младшего чуть не ежедневно? Нужно иметь просто ангельское терпение и стальные нервы. А Юмэми, насколько она успела заметить за этот вечер, умудрялся не только не терпеть, а вообще заботливо присматривать за своим секретарем. Да и не только за секретарем. Казалось, он и за альфой тоже присматривает. Интересно, это вот так действует и проявляется сущность омеги в мужчинах?
Вообще, Патриция уже не раз ловила себя на том, что рядом с Аосикаей, с его удивительным, полным внутреннего достоинства спокойствием,  испытывает желание довериться, поделиться переживаниями, возможно даже сомнениями, и услышать что-то короткое, емкое, полное смысла и понимания в ответ – и больше всего это походило бы именно на доверие отцу, если бы Патриция знала, каким бывает настоящий отец. В ее жизни, особенно в молодости, может быть кому-нибудь со стороны и могущей показаться не такой уж сложной и трудной,  но для нее полной нестабильности, крутых поворотов, предательства,встрясок и потерь, очень мало встречалось людей, которым хотелось довериться. И именно поэтому Патриция никому не доверяла до конца и так ценила и тщательно оберегала те устойчивость, уверенность и благополучие, которыми обладала сейчас.
Так что ей очень даже было что ответить Аосикае, особенно когда она услышала про жизненные обстоятельства, испытания и различила легкое, едва заметное неодобрение в слове «полагается», но почти сразу ее любопытство, вызванное непрошибаемой стойкостью телохранителя против Джанмарии, взяло верх.

Любопытство взыграло, тут же отрикошетив: похоже, полный веселого лукавства вопрос был охранником не только услышан, но и оценен на свой манер – Патриция поймала на себе весомый, точно налитый свинцом, взгляд альфы. И на мгновение даже замерла от неожиданности и легкого холодка в грудной клетке, до того тяжелым, угнетающим был этот внимательный взгляд. О, она явно поторопилась сравнивать альфу с бездушной и бесчувственной каменной глыбой. Это взгляд был умен. Пожалуй, альфу стоило сравнить с хищником, спокойно и уверенно оглядывающим свою территорию – не только угрожающим это был взгляд, но и предупреждающим и подтверждающим, что он здесь хозяин и все под его контролем. А вот и ответ на ее вопрос, промелькнула внезапная мысль, этот альфа, знай правду о прошлых намерениях Патриции, не только не подпустил к Юмэми, но и уничтожил бы ее при случае спокойно и без угрызений совести.

Странно, но вот эта мысль,  должная вызвать страх или хотя бы опасение, толкнула на совершенно противоположную реакцию. Разумеется, отвечать  хоть и не на агрессию, но явно продемонстрированную силу подобным образом со стороны омеги было по меньшей мере неразумно, но... Но. Если когда-нибудь угроза, исходящая от альфы, и будет прямой, направленной только на нее, то, определенно, не здесь и не сейчас. Патриция чуть приподняла бровь  и улыбнулась телохранителю с легким вызовом.
Из этого короткого двухсекундного наваждения  скрестившихся взглядов Патрицию вывел ответ Юмэми и его неожиданно лукавый прищур голубых глаз и улыбка – они были настолько выразительны, что даже Джанмария моментально притих, а телохранитель  – Кан, так назвал его Аосикая-сан, – разом словно бы ушел в тень. Значит, его зовут Кан Хиро. Она запомнит.
Как и то, что на эту мощную силу тоже есть управа. И заключается она в сидящем рядом с ней, красиво и элегантно стареющем, хрупком и мудром омеге, сейчас улыбающемся уже ей ободряюще и безо всякого лукавства. От этой искренней улыбки Юмэми Патриция смогла быстро переключиться и даже легко засмеяться в ответ. 

–  О да, понимаю Вас. Джанмария очень живой и энергичный, но Вы правы – иногда даже слишком. Но ему можно это простить в силу его молодости, – и она очаровательно улыбнулась бете, чтобы тот даже и не подумал на нее обижаться. А потом ее взгляд быстро, словно невзначай скользнул по лицу альфы  – что ж, кто угодно может отказаться от возможности подразнить дикого зверя, сидящего на привязи, но только не она. –  Так Кан, – она намеренно произнесла имя глубже и мягче, так, чтобы до слуха альфы обязательно дошли эти бархатные поддразнивающие ноты, – выполняет не только роль телохранителя, но и хранителя Вашего душевного спокойствия? И его молчание – часть его обязанностей? – Патриция очень тщательно  отмерила в голосе легкую насмешку. – Достойное качество. Вам очень повезло, Аосикая-сан.
Взгляд Юмэми снова стал очень внимательным, и она поспешила вернуться к предыдущему разговору.

- Не могу не согласиться с тем, что Вы сказали, потому что обстоятельства порой не поддаются контролю, поворачивают и разворачивают жизнь  совершенно неожиданно и туда, куда абсолютно не хотелось бы. И такие повороты требуют от нас подчас совсем не того, к чему нас готовили или учили, – Патриция старательно задвинула детство в глубину памяти, переключаясь на более близкие события.  – А вот что касается качеств, присущих и положенных омегам...Никогда не думала, что скажу это, но моя мать, которая всегда придерживалась традиционных общественных взглядов и очень строгих правил, оказалась права: каким бы замечательным, целеустремленным и сильным не проявлял или не проявляла бы себя омега, но в нас самой природой заложен предел,который заставляет желать опираться на альфу. Я не знаю, как это происходит у мужчин,  – Патриция чуть поклонилась в сторону Юмэми, – но женщине рано или поздно приходится искать того, кто может дать защиту и поддержку. И хорошо, если такой альфа окажется достойным, – сожаление и доля разочарования волей-неволей проявились в ее интонациях, а сейчас ей совершенно не хотелось возвращаться в мыслях к несложившейся личной жизни, поэтому она поспешила повернуть тему в ином направлении. – Но, знаете, обстоятельства иногда оборачиваются и к лучшему. К примеру,  когда Юлианна... то есть, госпожа Ферре, владелица Эвольвенты,  –  Патриция плавно повела рукой, обводя зал,  – предложила мне петь здесь, то я и не подозревала, что мое хобби перерастет вот в такие выступления и постоянные концерты, – она мягко улыбнулась, снова посмотрев Юмэми в глаза. – Конечно, я мечтала петь, когда-то в далеком детстве. У меня был прекрасный учитель вокала... – Вот тут Патриция чуть за язык себя не укусила: ну надо же так заболтаться! Она постаралась не сделать паузы и плавно продолжить: –  Но, честно говоря, уже и забыла обо всем этом, когда четыре года назад Юлианна открыла ресторан. А я тогда открывала второй салон «Монэ» на Елисейских полях, было совершенно не до этого,  – Патриция слегка покачала головой и улыбнулась, вспоминая, как настойчива и находчива была приятельница, как изобретательна в уговорах и аргументах,  – но я согласилась, думая, что это будет недолго, не утомительно и не слишком серьезно. Кто же знал, –  теперь она уже мягко и бархатно засмеялась, глядя на Юмэми, – что все выльется вот в это. – Она снова плавно указала на зал. И потянулась за бокалом, а ее взгляд снова невольно скользнул на телохранителя. 

Насмешка в голосе, которую она позволила себе чуть ранее по отношения к нему, была, скорее, компенсацией за еще один неожиданный, неприятный  и пугающий взгляд.  Но ее действительно поразило то, как быстро спрятал свою угрожающую ауру альфа,  – словно клинок убрал в ножны, – стоило толькоЮмэми обратить на него внимание.  И ей показалось, что в этом моментальном уходе в тень скрывалось не столько послушание, сколько забота, потому что ни грамма неудовольствия не отразилось на лице Кана, только уважение. И этому Патриция не могла не позавидовать. Откуда берутся такие внимательные и заботливые альфы? Неужели дело только в работе телохранителя и его обязанностях?..

Справедливости ради стоит заметить, что таким гиперактивным Джанмария был далеко не всегда, оттого и выдерживать рядом с собой стихийное бедствие, как многим со стороны казалось, омеге было несложно. Большую часть времени тот все же являлся образчиком адекватности и максимальной профессиональной полезности. Коротить между правым и левым полушарием головного мозга у секретаря начинало только в присутствии Кана Хиро, отчего у беты, судя по всему, ускорялся метаболизм, а мозг начинал продуцировать вербальный яд повышенной токсичности. Потому что ну как, как можно оставаться спокойным, когда только что в твою сторону отпустили такую тонкую, такую деликатную, но шпильку! Пытаясь не задохнуться — не столько от слов Аосикаи-сана, которому он готов был простить все на свете, сколько от самодовольной рожи Истукана, — Джанмария поправил на носу аккуратные свои очки, кашлянул и попытался отвлечься на фрукты, которые только что в широком блюде поставили им на столик.

Он потянулся, оторвал виноградину и закинул в рот, медленно пережевывая в попытке сдержаться. Мило и одухотворенно улыбнулся сиятельной Патриции, конечно же, когда различил свое имя — уж она-то, он знал, ничего такого не скажет, — и продолжал молчать, чтобы хоть как-то оправдать доверие Аосикаи-сана. Все-таки колкий ответ на слова омеги у него родился тут же — другое дело, что озвучивать его было бы моветоном. Потому, дождавшись, когда беседа между хозяином и гостьей снова наберет обороты, он негромко, так, чтобы слышал только альфа, ответил:

— Это ж каким надо обладать даром красноречия, чтобы такая перспектива пугала даже Аосикаю-сана, а, Истуканчик? — медово пропел он, откровенно издеваясь. И взглянул на хозяина, чтобы убедиться, тот ничего не слышал.

Тот и в самом деле не слышал, отдав все свое внимание собеседнице.

— О нет, — мягко опровергнул он насмешливый вывод Патриции. — Молчание — отнюдь не часть обязанностей, а всего лишь черта характера. — Он улыбнулся. — Редкая в наши дни, ведь, — он развел руками, — уметь молчать вовремя умеют далеко не все. — Взгляд его скользнул на Джанмарию и снова вернулся к Патриции. О нет, своего секретаря он вовсе не порицал за острословие и длинный язык — в конце концов, тот вполне был в состоянии держать себя в руках. Но справедливости ради стоит заметить, мальчика сегодня несло. Глаз да глаз за ним этим вечером.

— Обстоятельства и жизнь многому учат, — спокойно улыбнулся он. Но как ни старался, во взгляде, в уголках улыбки осела горечь прожитых рядом с Герхардом лет. Нет, конечно, думать об этом сейчас он совсем не собирался, но к большому своему сожалению до сих пор не смог изжить годы эти из своей памяти, и воспоминания всплывали из ее глубин в самые неподходящие моменты. На сегодняшний день он хотя бы научился практически не подавать виду. — Часто тому, чего никогда хотелось бы не уметь и не знать. Но вы ведь совершенно правы, говоря, что многое оборачивается к лучшему. Хотя бы потому, что остается опыт, а все дурное по прошествии многих лет теряет свою насущность и давление.

Он взял со стола бокал вина, сделал глоток, чтобы заполнить паузу в своих словах. Разговор вроде бы был ни о чем, но он удивительным образом крутился вокруг тем болезненных и насущных. Отчего так? Потому что они оба омеги и мыслят схоже? Или оттого, что Патриция Чиеза в свои тридцать, несмотря на красоту, обаяние и талант, одинока — как и он? Юмэми не знал, как сложилась судьба это женщины, но выводы напрашивались сами собой. Из ситуации, из ее слов. Говорите, нужен альфа, на которого омега смог бы опереться?

— Вы снова совершенно правы — омеге нужен альфа, и неважно, мужчина омега или женщина. Нам нужна стена, защита, которая закроет от ветра, независимо от того, насколько мы сильны. В моей жизни таким альфой стал сын, — улыбнувшись, но отнюдь не весело, Юмэми качнул в пальцах бокал с вином и наблюдал, как темная жидкость потекла по стенкам. Откровение за откровение? Быть может, со стороны их разговор таким и не казался, но если у тебя за спиной опыт жизни, если ты умеешь складывать два плюс два, то все эти беседы о прописных истинах приобретают свой особый смысл. — Да, отнюдь не супруг, с которым я прожил двадцать лет. Жизнь порой складывается так странно, — он снова улыбнулся, одними губами.

Анкель всю жизнь был его опорой. Даже когда еще не вырос, совсем малышом, которого приходилось собою закрывать от Герхарда, — уже тогда Юмэми опирался на своего сына всем своим весом. Он должен был его защищать, он обязан был дать ему хоть сколько-то достойные условия взросления, быть сыну отцом — это был его основной и единственный долг. И имея этот долг, выполняя его изо всех своих омежьих сил, он оказался способен прожить эти двадцать лет. Не говоря уже о том, что, стоило Анкелю хоть сколько-нибудь войти в силу, Юмэми недостойно прятался за его спиной. Если бы не этот альфа, он бы ни на что оказался не годен, он бы дошел до своего предела и канул в Лету, вряд ли бы дожив хотя бы до тридцати.

— И чем сильнее и увереннее в себе омега, тем больше ему или ей нужна опора, как мне кажется. Нельзя черпать силу только из себя и не иметь возможности укрыться за чьей-то надежной спиной. — Он снова качнул вином в бокале и сделал глоток. — Чтобы были силы наслаждаться любимым делом, — он коротко обвел бокалом зал Эвольвенты, — чтобы были силы на еще большее. Уж коли жизнь повернулась так, что ваше хобби пришлось по душе стольким людям. Цвести и радовать — вот что омеги должны, и в первую очередь себе.

Отредактировано Yumemi Aoshikaya (17 июня, 2016г. 10:04:02)

[AVA]http://s6.uploads.ru/t/R9oyp.jpg[/AVA]

— Говорят, что дети остаются для родителей детьми до самой старости, – улыбнулась Патриция на замечание об объективности родителей. От нее не укрылась ни нежность, проскользнувшая в словах и улыбке, ни желание омеги уклониться от этого разговора – наверное, когда твой собственный ребенок стоит настолько высоко, далеко не все родительские чаяния и желания оправдываются, ведь у всего есть оборотная сторона. Продолжать эту тему Патриция не стала.
На мнение Юмэми она кивнула. И на спрятанный омегой взгляд отреагировала по-своему: если Аосикае-сану неудобно, что он слишком откровенен, то нужно это сгладить и показать, что ничего такого он и не сказал. Наверняка действительно серьезные откровения этот мужчина прятал еще глубже, вне зоны чьего-либо доступа вообще.
— Вы, разумеется, правы, и я сама не раз думала о том, что вполне справлюсь с ролью матери ни на кого не опираясь. Хотя, —Патриция улыбнулась чуть лукаво и насмешливо, приглашая Юмэми присоединиться и немного посмеяться вместе с ней, — для большинства итальянцев, радеющих за незыблемые семейные ценности, подобное мнение звучало бы кощунством – разве может женщина, да еще и омега, вести себя подобным образом и быть настолько смелой и независимой?! Это же поколеблет традиционные устои! — она продолжала улыбаться, вспоминая силком вбиваемые наставления матери и реакцию отца, который, совершенно не участвуя в ее воспитании, взвился до небес, узнав, что дочь «опорочила свою честь омеги». А уж соседские кумушки, их досужие сплетни и взгляды, полные притворного сочувствия, а на деле скрывающие тайное превосходство — их-то дочери настолько не опозорились! Тогда, в юности, все это было сущей мукой, сейчас вызывало смех, и Патриция все же рассмеялась, не пряча лукавых бесенят, пляшущих в глазах. Наверное, отзвуки легкой и давно пережитой горечи в этом смехе все же присутствовали, но осознания своего превосходства было больше — где сейчас те девочки, избалованные и разнеженные родительскими деньгами и ласками, и где она сама. В мире ничего не стоит на месте, но и вместе с тем кое-что и не меняется. Отсмеявшись, Патриция качнула головой и продолжила: — И все же, сама того не осознавая, я до сих пор нахожусь под властью этих традиций. Но кто знает, что и как сложится дальше? Возможно и я приду к тому, что дети станут для меня наибольшей ценностью, чем все остальное, и даже муж для этого мне не потребуется. – Она снова качнула головой, но реакцию Юмэми на свои слова так и не увидела – отвлек официант. Ей хотелось бы продолжить эту тему, но дальше разговор резко поменял направление из-за бутылки «Божоле» и слишком настырного ухаживания. Комплимент Аосикаи она приняла мягко улыбнувшись, а на последующие слова только и успела сказать:
— Благодарю. Думаю, что Вы больше чем кто-либо другой это понимаете...
Договорить она не успела – появился незнакомец. Кивок и внимательный, понимающий взгляд Кана Хиро, призванный ее успокоить, Патриция заметила, но осознала его значение только тогда, когда увидела, что два широкоплечих и высоких альфы, сидящих за соседним столиком, скользнув тенями, незаметно выросли перед подвыпившим и целеустремленным любителем то ли джаза, то ли поволочиться за привлекательной певицей. Хм, оказывается, не такой уж этот Кан Хиро и истукан, и прячет внутри гораздо больше, чем показывает снаружи, и эта скрытность и сдержанность ей, определенно, нравились все больше, несмотря на всю неприязнь. В очередной раз браво, Аосикая-сан, Вы умеете выбирать людей, подумалось ей. Патриция сначала с легким прищуром, а потом уже довольной, правда едва заметной усмешкой пронаблюдала, как безапелляционно спроваживают нетрезво и рвано жестикулирующего и недовольного мужчину альфы — что ж, и в альфах есть своя польза, особенно в таких умело держащих свою силу на поводке. Патриция расслабилась, закинула ногу на ногу и даже носком туфли покачала, задумчиво поглядывая на четко работающих охранников. Даже скрытая агрессия альф — зрелище не из приятных, но желающий вломиться к ним мужчина на неприятности явно нарвался сам, потому вот его Патриции не было жаль ни разу. Но ситуация заставляла подумать над тем, что, пожалуй, настала пора прислушаться к настоятельному, не раз и не два повторенному совету своего управляющего: Вильбрэм, должно быть, уже устал твердить о том, насколько ей нужна охрана. Она только плечами пожимала – «Эвольвента» охраняется весьма неплохо, чему в немалой степени способствовали ставшие более частыми и регулярными посещения консильери Борджа, в «Монэ» достаточно своей службы охраны, которую организовал капо. Так чего ей бояться? К тому же гиперопеку, даже призванную защитить, над собой она не терпела, а наличие постоянно присутствующего рядом телохранителя именно таким для нее и ощущалось. Даже при всем том, что прямо сейчас приятно было оказаться за неким подобием каменной стены, в таком недоступном и со всех сторон закрытом уголке, куда не способен прорваться простой смертный. Весь более-менее близкий круг знакомых знал об этой ее излишней независимости. Кайтриона  — миссис мэр — так даже не раз язвила по этому поводу, говоря, что Патриция просто-таки специально и демонстративно нарывается на неприятности, Юлианна посмеивалась. Интересно, а может и правда все же нанять себе в телохранители альфу? Стоит только представить себе, как вытягивается лицо у Кайтрионы или как  хмыкает и поднимает бровь та же Абисс при виде ее сопровождающего... Юлианну же, конечно, такое порядком повеселит. Но было бы забавно: для миссис мэр это будет повод позавидовать, а для Абисс, возможно, и поревновать… И ради первого и ради второго попытаться стоило. И даже неважно уже было, продержится ли у нее телохранитель больше месяца...
Патриция настолько расслабилась под все эти мысли, что не стала поправлять сползший с плеч прозрачный палантин и даже расслышала, как в зале негромко зазвучала одна из ее любимых мелодий – Элла Фицджеральд, «Bewitched, Bothered, And Bewildered» в старой земной альбомной версии.
— Нравится ли Вам Леди Джаз Всея Земли, Аосикая-сан? – Патриции захотелось перевести тему, она повернулась к Юмэми и словно споткнулась. Кажется, тот не услышал вопроса. Он не двигался, вся его изящная фигура застыла, даже тонкие пальцы, сжавшие мягкую спинку дивана, побелели, а сквозящий напряжением взгляд был устремлен в сторону подвыпившего мужчины и собственных охранников. И Патриции показалось, что внутренним напряжением и замаскированной тревогой  Юмэми можно резать воздух. Она на секунду-другую растерялась, а потом в памяти всплыл подобный взгляд матери, который в юности она наблюдала не раз, когда в дом вваливался отец с пьяными дружками-альфами. Решение пришло само собой, и неважно, что она ничего не понимала и  никаких объективных причин для подобной реакции со стороны Аосикаи не видела: Патриция быстрым и словно бы неосторожным движением протянула руку и смахнула на пол свой почти пустой уже бокал, а следом и рядом лежащую так и не тронутую вилку — для большего эффекта. Бокал разлетелся на осколки, остатки вина разбрызгались по полу, вилка резко и звонко стукнулась о каменный пол, резанув слух.
— О, какая я сегодня неловкая, — Патриция окинула быстрым взглядом сидящих напротив Джанмарию и Кана — видят ли они то же, что и она? — и жестом подозвала официанта. Тот, в свою очередь, другого официанта и уборщицу, поднялась бесшумная ресторанная суета вышколенной обслуги вокруг стола, а Патриция снова повернулась к Юмэми, чтобы понять, что именно следует ей делать и как вести себя дальше.

Отредактировано Patricia Ciesa (3 июня, 2016г. 17:31:44)

От этого легкого движения бедра Джанмария из-за стола вылетел пробкой, тут же раздраженно зашипев себе под нос, поправляя очки. Но прикусил на время язык, совершенно точно оценив ситуацию и действия всех, в нее вовлеченных. В силу своей службы он не раз слышал разрозненные указания к поведению или факты о жизни Юмэми Аосикаи, и спустя шесть месяцев или год  в должности секретаря этого омеги они сложились в более-менее цельную мозаику, дополненную выводами живого и подвижного ума. Поделать с прошлым хозяина он не мог ничего — но это не мешало итальянцу быть хорошим секретарем и неплохим собеседником для того; ну, по крайней мере, Аосикая ни разу не жаловался.

— Мог и подождать секунду — я бы спокойно вышел. К чему толкаться? — сдержанно поинтересовался он у Хиро, вставшего следом.

А затем оказался около Патриции, улыбаясь очаровательнейшей улыбкой.

— Позвольте Вам помочь, mia cara, — он склонился, предлагая женщине руку. — Имею ли я шансы потанцевать с Вами сегодня вечером? — перевел он тему подальше и ситуации, и от бокала, и от явно некомфортно чувствующего себя омеги.

Юмэми же потянулся к предложенной ему руке, оперся на сильное предплечье альфы и следом вышел из-за столика, аккуратно ступая меж осколков узкими стопами.

— Благодарю, Кан, — он неловко улыбнулся, в попытке скинуть с себя дурацкое оцепенение.

Разбившийся бокал, конечно, привел его в себя, заставив вынырнуть из ледяного озера личного неприятия и до сих пор живущего в нем страха, но на лопатках словно бы еще осталась сковывающая его корка. Движения были зажатыми, пальцы на руке Кана холодны. Но возвращение Поллукса на свое место дало возможность вздохнуть свободней. Он посмотрел на что-то говорящего очаровательной Патриции Джанмарию, улыбнулся непосредственности своего секретаря. Оставалось дождаться Виктора и надеяться, что человек, которого они так бескомпромиссно завернули, не решит противиться одному единственному охраннику. Виктор, конечно, не Поллукс, в присутствии которого у омеги на коже поднимались волоски от вкрадчивой этой убийственной силы, но и он тоже может очень и очень многое. Юмэми вздохнул, переводя взгляд на приближающихся ко столу официанта и уборщицу.

Началась беззвучная ресторанная суета, обнаруживающая себя лишь позвякиванием собираемого стекла. Кто-то из посетителей смотрел на них, привлеченный не то вот этой суетой, не то сработавшими телохранителями, чье присутствие всегда означало только одно: рядом находится кто-то важный. Быть важным Юмэми в общем и целом претило, но что-то изменить он был бессилен. Потому оставалось лишь улыбаться и радоваться тому, что случайная неловкость Патриции отвлекла внимание за их столиком на ничего не значащую рутину, давая ему возможность прийти в себя. Но вот и Виктор тоже вернулся. Омега сделал глубокий вдох и улыбнулся Кану. Спорая обслуга прибрала под столиком — и вот уже можно садиться обратно.

Он, как мужчина, хоть и омега, дождался, когда Джанмария усадит прекрасную, как утренний цветок, женщину, затем уселся и сам, занимая свое прежнее место.

— Вы спрашивали о Леди Джаз? — вернулся он к прерванному разговору. — Однозначно, да. Однако мы не на Земле, а на Деметре. У нее должна быть своя Леди, ни чем не уступающая Элле Фитцджеральд. Патриция, вы никогда не думали выйти на большую сцену?

А тем временем Джанмария и Кан снова оказались предоставлены сами себе.

— Надо было тебе уборщице помочь, — между делом продолжил итальянец, за тонкую оправу поправляя очки на носу, — а не стоять истуканом. Только место занимаешь, что та мебель.

[AVA]http://s6.uploads.ru/t/R9oyp.jpg[/AVA]

Патриция была согласна со всем, что сказал Юмэми-сан и о джазе, и о его популярности –  потому улыбнулась и согласно кивнула: зёрнышко заронено, идея о большой сцене интересна, её стоит обдумать на досуге с толком и расстановкой.
-Давайте выпьем за хорошую музыку и прекрасных исполнителей.
Она с удовольствием приняла тост и прикоснулась своим бокалом к бокалу Аосикаи до короткого  мелодичного звона тонкого стекла. Но не успела пригубить, как  Юмэми замер, а она почувствовала вспышку агрессии альфы, которое стукнуло ей в затылок и скатилось вдоль позвоночника холодной бусиной.
Патриция чуть не выронила бокал, когда повернула голову вслед за взглядом Юмэми.
Возню Кана с Джанмарией она поняла не сразу – мозг отказывался несколько секунд принять увиденное. Право, ну не могут же два взрослых и состоятельных мужчины в общественном месте вести себя как …  Ан нет, могут. Патриция сначала замерла и распахнутыми от недоумения глазами проводила взглядом невозмутимо усаживающегося на свое место разом успокоившегося альфу, а следом и молчаливого(!) от растерянности и возмущения Джанмарию…
И когда Аосикая-сан принялся подбирать слова, она опустила глаза, чтобы сидящие напротив, одному из которых и так должно было быть как минимум жутко неловко, не заметили чертиков смеха, прыгающих в глазах.

Дорогие мужчины, вы… серьёзно?!

Поздняя ночь, выпитое вино, откровенный разговор или совершенно домашняя атмосфера за их столом была тому виной,  она не знала. Уговаривала себя держаться и игнорировать увиденное, быть сдержанной и вести себя прилично, но когда Юмэми – обычно само олицетворение спокойствия – мрачно отрубил: «Сядьте» и «можно только дышать»,  она не выдержала и звонко рассмеялась. 
И если дальнейшие слова Юмэми и были услышаны, то ответить на них у Патриции не было ни малейшей возможности.

Боги, какие дети!  И как глядя на них можно всерьёз рассуждать о защите и «спине»?
Оказывается, страшного и пугающего альфу можно вот так запросто довести словесными шпильками, Джанмария умеет терпеть и молчать, а Аосикая-сан грозен, как буря в пустыне! Нет, она конечно о чём-то подобном догадывалась, но чтобы вот так!..

Патриция рассмеялась чуть не до слез, понимая, что это стыдно и неприлично, но поделать с собой ничего не могла. Она с трудом вернула бокал на стол и попыталась взять себя в руки.
- Теперь я должна извиняться, Аосикая-сан, - Патриция взглянула на Юмэми и тут же опустила глаза, едва сдерживая рвущийся наружу смех. - Вы меня простите, но… это так мило. Они так замечательно ладят, что невольно заподозришь в них хороших друзей. – Она уже не смеялась, но не улыбаться не могла.  Теперь жутко неудобно должно было быть ей, но… нет, не было.  Хотя исправлять ситуацию нужно. И Патриция достала из клатча тонкий белый платок со своими инициалами и протянула через стол Джанмарии – да, есть ресторанные салфетки, но ей нужно хоть как-то компенсировать бете двойное унижение. Она, конечно, не дама на древнем рыцарском турнире, но всё же…– Возьмите,  Джанмария, пожалуйста.
Она попыталась отвлечься и вернуть разговор в прежнее русло, максимально развернулась на диванчике в сторону Юмэми. На всякий случай. Ни на бету, ни на альфу она больше не смотрела, чтобы снова не рассмеяться, но теперь уже действительно до слёз. Следующей задачей было разгладить складку недовольства, залегшую меж бровей Аосикаи, а ещё лучше – снова вернуть ему легкий и тихий смех. – Мне придется попробовать хотя бы ради вашей уверенности, Аосикая-сан, –  она снова взяла со стола бокал, чуть кивнула, улыбнулась и предложила: – Выпьем за воплощение идеи в реальность? – Теперь она качнула бокалом на тонкой ножке в сторону Юмэми,  пригубила и снова поставила бокал на стол, - Но у меня совершенно нет опыта, я даже близко не представляю с чего начать. И… сделать это в одиночку… – Патриция с сомнением покачала головой.

[AVA]http://s6.uploads.ru/t/R9oyp.jpg[/AVA]
Патриция отпила из бокала и улыбнулась. Живая музыка и чей-то смех донеслись до их столика, цепляя слух какими-то изменениями, но она, почти не отвлекаясь, вернулась к разговору.
- Пожалуй, вы правы, Аосикая-сан, - улыбнулась и кивнула она на слова об опыте. Когда она только начинала несколько лет назад, то не знала практически ничего, а сейчас её салоны процветают. – «Лиха беда начало», так, кажется, говорится, да?
Трудное было время. Трудное и интересное. Тогда ей помогали, ещё как. И сам Аосикая, вот как сейчас советами и идеями, и капо, и Абисс, и Вильбрэм с Гарретом – без них вообще многое не было бы возможно. Оглядываться на пройденный путь было немного страшно, но, кажется, впереди её ждёт что-то ещё более интересное. – Спасибо, - склонила голову Патриция на комплимент. Из уст Юмэми он много чего стоил. – Думаю, попробовать в любом случае стоит. Ради любителей хорошей музыки, - чуть лукаво прищурилась она. – А для начала стоит записать свой диск, думается мне, - она снова улыбнулась Юмэми. Он явно отвлекся от того, что произошло пару минут назад. Вот и славно. - И обещаю, что выпущенный диск первым получите Вы, - она снова взяла со стола бокал и чуть отпила. Есть совершенно не хотелось, но и вина, пожалуй, хватит. А то закружится голова, а ей ещё домой добираться.
Снова послышалась музыка, и тут она поняла, что зацепило слух – молчавший до этого рояль играл очень знакомую мелодию. А это означало,  за роялем сейчас Малкольм. Отсюда видно не было, только край инструмента и немного спину того, кто за ним сидит. Патриция слегка повернула голову  и увидела смокинг и белые волосы, собранные в традиционный «хвост». Давно его не было, месяца полтора, наверное. Обычно он предупреждал, но иногда появлялся вот так, спонтанно. Интересно, это просто совпадение, или он приехал, так ей и не дозвонившись? Смартфон ведь остался лежать в гримёрке благодаря неугомонному бете… Похоже, ночь сегодня затянется дольше, чем она предполагала.
Патриция улыбнулась своим мыслям и снова повернулась к Юмэми.
- Я очень благодарна вам за этот разговор, Аосикая-сан, и – какими бы недоразумениями он ни был полон, – за этот вечер. – Бывают такие дни и ночи, наполненные через край событиями и чреватые усталостью, но после них жизнь, как правило, меняет свой вектор. Этот день был определённо из таких. – Пожалуй, мне пора. Надеюсь, приезд был не последним, буду очень рада Вас видеть здесь снова.
Она поднялась из-за стола, забрала свой букет с фрезиями и ландышами и перчатки, кивнула Кану, ободряюще улыбнулась Джанмарии и благодарно –  Юмэми и ушла к сцене, где, она точно знала, её ждал Малкольм.