Кропотливо проведя скрипящим резиной сгоном по всем углам наружного стекла, чтобы согнать мутноватые от пены и пыли дорожки воды ниже и ещё ниже, Франсуа остановился и со вздохом утёр лоб тыльной стороной предплечья, где на синюю рабочую робу была предусмотрительно нашита прослойка микрофиберной ткани, отлично впитывающая пот. Работа мойщика, какое время года ни возьми, везде имела свои минусы: не ветер, от которого "качели" ходят ходуном даже на самом плотном натяжении бечевки, так холод, пробивающий даже сквозь термобельё, а если не холод, то жара, зноящая затылок даже под кепкой, развернутой козырьком назад. Однако омеге и в голову не приходило жаловаться: каждый раз, когда он проходил маршрут до конца, вымывая свою дневную норму в двести семьдесят квадратов стекла, Франсуа чувствовал свою маленькую победу над реальностью. Это придавало мужчине сил гордо расправить плечи и сделать вид, что "выжат, как лимон" вовсе не про него сказано, наслаждаясь уважительными взглядами менее расторопных и квалифицированных соратников по команде. Каким бы тяжелым не был рабочий день, его ждало сладкое завершение, позволявшее с должным оптимизмом встречать каждое рабочее утро. Даже если это утро заказа на "Триптих".

Работать с жилыми домами Франсуа, стоило признаться честно, не любил. Было за что: несмотря на обязанность заведующего комплекса предупредить всех жильцов о предстоящих промышленных работах, неловкость от своеобразного вторжения в частную жизнь продолжала испытывать нервы на прочность. Работать под наблюдением (а порой это наблюдение было ну слишком уж тщательным, так и ищущим огрехи в работе) Аржан не любил. Детям, впрочем, его работа часто нравилась, а дети нравились Франсуа: омега улыбнулся, вспоминая двух кудрявых девочек, как они липли к стеклу с той стороны. Ей-ей, чуть носы свои курносые не стёрли, наблюдая во все глаза за магическими движениями стяжки, оставлявшей за собой кристально чистое стекло и ни капельки пены. На каждый минус вроде скандального деда найдётся свой плюс. Но все же вместо того, чтобы каждый раз кидать монетку на удачу, Аржан бы все равно малодушно предпочёл, чтобы на окнах были задернуты шторы и опущены жалюзи. И им хорошо, и ему работать легче. Лето, в конце концов, кому охота жариться на безжалостном городском солнце с утра и испытывать на прочность кондиционеры?

Под этими жаркими лучами даже минутка передышки между этажами и передышкой-то не была: не столько дух переведешь, сколько затылок пропечешь ещё надёжней. Приподняв кепку, Франсуа взъерошил под ней взмокшие волосы и решительно, резко натянул её обратно, поддёрнув за козырёк и целеустремленно взявшись за карабины: один толчок ногой, тихое вж-ж-ж скользящей в зажиме веревки, щелчок блокатора, и он готов приступить к работе над окном двадцать второго этажа.

Шторы на котором, однако, задёрнуты не были...

...и в желудке неприятно дернуло осознанием этого факта. Смущенная тяжесть навалилась решительно вопреки здравому смыслу, подсказывающему, что у Франсуа есть все его права и основания: он  совершенно официально выполняет необходимую работу, а кто не спрятался... в смысле, кто не опустил жалюзи и не задернул шторы — тот наслаждается видом на рабочего в объемистом синем комбинезоне, кепке с логотипом компании, ведрами и инструментами, перевитыми витками веревки. Не самый презентабельный, конечно, вид, не созданный для того, чтобы красоваться перед людьми, и тем немного задевающий за живое Аржана, по-омежьи желающего нравиться без разницы кому в любое время суток и при любой погоде. Но то "немного" совсем ерунда, если сравнивать с грузом вины за свое появление за окнами. Никакая логика здесь не спасала, все причины и основания пасовали дружно и практически синхронно, как в плавании. Однако Франсуа не сдавался. Он вытянул из ведра пропитанную мыльным раствором щетку на длинной ручке, и наработанными точными движениями стал водить ею по стеклу, за белым пенным пологом потёков временно скрывая от себя вид на комнату и безмятежно спящего в ней жильца. Ничего такого, он даже не смотрит, он даже...

Работая стяжкой и придавая стеклу кристальный блеск в лучах солнца, Франсуа хочешь, не хочешь, а все же бросал взгляды внутрь — и один из таких взглядов наткнулся прямо на недвусмысленно изучающий его самого взгляд человека на кровати. Худощавый, даже — костлявый, простыня и рубашка, в которой он спал, этого почти не скрывала... длинные и светлые волнистые волосы, встрепанные со сна — омега, жертва моды и подиумной "красоты" вешалок для одежды... Франсуа кашлянул и поспешил отдернуть взгляд, сосредоточившись на работе, на щетке, на чем угодно — взгляд его растерянно забегал, ища этот необходимый предмет. Солнце припекало, а от всколыхнувшегося волнения во рту стало еще суше. Закончив с первой секцией окна, Франсуа вдохнул поглубже жаркий ветреный воздух вместе с решимостью, и под наблюдающим взглядом с постели максимально невозмутимо отвесил в сторону стяжку и вынул из другого широкого кармана рабочей куртки бутылку с водой. Открутил крышку, закрепленную на тонкий пластиковый поводок, запрокинул голову и сделал несколько глотков. Омега чувствовал взгляд странного жильца на себе, взгляд этот нервировал и смущал, и от смущения Аржан становился злее и недовольней, вместо стыдливого желания спрятаться наполняясь дрожащим вызовом: да, вот он я, работаю, делом занят, какие претензии (зачем так смотреть)! Выдохнув носом, мужчина решительно закрутил пробку, вбросил бутылку в карман и продолжил работать, намереваясь побыстрее закончить со смущающим его окном. И намеренность эта сквозила в резких и четких движениях. Окно ниже, задернутое красным полотном роллетов, обещало работу в привычном спокойном темпе один-на-один со стеклом.

Еще двадцать одно окно вниз до самой земли он помыл быстро, управившись как раз к обеду. Стимул торопиться был существенный: чем быстрее дойдет до конца, тем скорее сможет перенести снаряжение и стропы на теневую сторону здания. Жаркое солнце доставляло больше всего проблем. Аржан здорово вспотел в своей спецовке, и потому с удовольствием присоединился к коллегам на небольшой "перекур" в теньке меж сверкающих на солнце батарей, что как цветы-подсолнухи поворачивались за движением Реи. Сам он не курил сейчас, лишь вдыхал случайно доносящиеся до него с ветром обрывки дыма чужих сигарет и стоял, глядя на город с высоты, на свечки других небоскребов поодаль, на мерцающие рекламные голограммы, спроектированные в воздух над ними. Прикоснулся в задумчивости пальцами к губам, и тут же отдёрнул руку. М, а ведь сердечко-то екнуло. От этого последнего жеста омеги с двадцать второго — надо же было ему поднять глаза и заметить! — щеки обдало жаром, призрак которого веял над ним даже сейчас. Да ну, ерунда. Ведь действительно, с чего бы не пофлиртовать с мойщиком окон, когда между вами стекло и ты видишь его первый и последний раз. И даже пола не знаешь. Кому в голову придёт думать, что в мойщики пойдёт омега. Даже неловко как-то.

Но ловко-неловко, а работать надо: перекинув снаряжение на нужную сторону, бригада продолжила свой труд. На холодной стороне дело пошло легче и быстрее, но и скучнее тоже: Аржану достался угловой ряд прямо за лоджией, уже ни взглядом, ни знаком с работающим бок о бок товарищем не перекинешься. Но Франсуа прекрасно работалось и наедине с собой — до тех пор, пока он снова не дошел до окон двадцать второго этажа...

Яркое пятно уже знакомого, а оттого кажущегося неприлично близким жильца, стоящего у холодильника, внимание мойщика и в самом деле зацепило. Хотя правильнее сказать, что смутило: ощущение стекла, отстраненности и непричастности исчезло, и казалось, словно их, незнакомцев, в час-пик в автобусе тесно прижало друг к другу набившейся толпой, да так, что остается только сдержанно дышать в сторону и старательно отводить глаза, неловко улыбаясь этой степени невольного вторжения в личное пространство друг друга. Обычно, и к этому Франсуа привык, люди если и замечали, то замечали его работу. А не смотрели так прямо на него, лично на него, как этот модельный лёгкий красавчик, рядом с которым Франсуа привычно ощутил всплеск досады и стыда за своё тело, прилично так отстоящее в пропорциях от уровня популяризированного и "правильного" омежьего образа, узких запястий, длинных ног и кукольной тонкости. За ноги было особенно обидно, именно из-за них Франсуа никогда не носил каблуки, как то могли позволить себе другие омеги. И вообще не одевался, из двух половинок "мужчина-омега" стоя на первой и тоскливо принимая факт, что от второй ему досталось больше слабостей, чем преимуществ. И то, что к тридцати Аржан научился с этим жить и соответственно подавать себя, вовсе не мешало ему париться о недостижимом и думать иногда, что, будь он худее и звонче, ладней и тоньше сложен, его бы любили сильнее, больше, охотнее. Именно любили, а не хотели и что-то там ещё. Зависть? Наверное. Но отрицательные чувства вызывал в нём не омега за стеклом, а он сам. А омега... омега просто был лучше самого Франсуа. И утренняя эта причёска, выраженная в ее полном отсутствии на курчавых светлых волосах, ему по-своему очень шла. Франсуа улыбнулся сам себе. Занятно, бывают же люди, смелые настолько, чтобы... да тьфу, конечно: он же у себя дома! Хотя Франсуа, если бы к нему нагрянули такие вот мойщики, задраил бы все окна или отсиживался в ванной, но не вышел к ним растрепанным и небрежным.

Он смотрел на омегу в халате, ему казалось, всего несколько секунд, прежде чем приступить к работе, но этого хватило. Франсуа вздрогнул и взъерошился, встретив своими широко открытыми глазами взгляд жильца, и замешкался, прежде чем с каким-то особенно яростным усилием собраться и ткнуть стиснутой в ладони щеткой и начать активно мылить стекло. Да что он, в самом-то деле... Вернее, он-то ничего, а что этот омега о себе думает? Пена сползала вниз, уже мало что скрывая, и под ребрами нехорошо заскреблось, когда омега направился к балкону, возле которого и работал Франсуа. Вот выйдет сейчас, и поймёт, что он вовсе не какой-нибудь симпатичный бета, а тоже омега... неловко будет. Аржан еще раз повторил про себя, что это не его проблема, и поменял инструменты, вместо щетки вооружаясь стяжкой.

Но не так-то просто работать, когда кто-то подходит и становится прямо рядом с тобой. Ситуация, на уровне двадцать второго этажа, казалось бы, немыслимая, но как бы не так: между ним и омегой была только стенка балкона, створки в котором были сдвинуты на другую сторону и как раз домыты прошедшим по ним и не задержавшимся Стэном. Тот уже, наверное, до двадцатого спустился, пока Аржан тут застревает и таращится... чувство соперничества подхлестнуло, но вот так взять и переступить через ситуацию Франсуа не мог. Повернув голову, Аржан посмотрел на обратившегося к нему — к нему же, он ничего не спутал? — омеге, в чем он, тихонечко потянув носом, окончательно убедился. Свежий запах молодого сочного дерева без всяких сомнений принадлежал омеге. Ароматные нотки кофе примешивались к нему так заманчиво, что хотелось, как в той рекламе... Франсуа озадаченно глянул на элегантно закуривающего омегу, не отнимая стяжки от стекла.

— Здравствуйте, — с недолгой заминкой он кивнул в ответ. Взгляд сбежал вниз по закутанной в халат фигуре и снова подпрыгнул к лицу. — Прошу прощения за беспокойство. Управдом должен был предупредить вас о сегодняшних работах, — омега отвел взгляд к стеклу и до конца протянул линию стяжкой, сбрасывая с него впитавшую пыль пену, завершая начатое движение. Но со вторым помедлил, чуть застенчиво улыбнувшись собеседнику.

О том, что здесь, на двадцать втором этаже "Триптиха", ему повезло встретиться ни с кем иным, как с известным композитором Этелем Лилианом Линдгреном, Франсуа, конечно же, не знал. Кто вообще знает в лицо композиторов, музыку которых слышит пусть даже и часто? Хорошо, если где-то в титрах мелькнёт имя, но надо быть ценителем, чтобы считать музыку к фильму или постановке не частью атмосферы и сюжета, а отдельным произведением. Для Аржана всегда было загадкой, как можно отдельно оценить работу того же оператора — примерно как в картине оценивать отдельно работу ткача холста и изготовителя масел. Иначе говоря, в вопросе этом имел мышление человека совершенно среднестатистического — и тем более не был осведомлён о прилагавшихся к таланту расстройствах и акцентуациях, отчего его светлые глаза смотрели на Этеля без тени какого-либо подозрения. Только и было в них примечательного, что неловкость омеги, столкнувшегося с некими затруднениями и за это же извиняющегося перед окружающими. В том смысле, что беты обычно поувереннее держат себя, а Аржан ещё не дошел до той точки концентрации кипения, когда его бархатистая вежливость натрётся о мешающую под ребром эбонитовую палочку проблемы и начнёт искрить. Хотя что здесь считать проблемой? Не небольшую же задержку на процессе.

"Увидеть меня? Шутите, что ли..." — Аржан непонимающе хлопнул ресницами, и почувствовал, что опять вот-вот смутится. Блондин что, из-за сигарет не почувствовал ещё запаха собеседника? Но нет, не должно быть так: после половины дня на солнцепёке от него особенно разит орехом и амариллисом, но даже не в этом дело — хотя сигареты у омеги были с каким-то очень приятным запахом бумаги и табака, и недешевые, судя по тонкому дизайну и маркировке у фильтра. Такими не прокуришься до той степени, когда перестаёшь запах апельсина от яблока отличать, и уж тем более сигареты не могли отнять способности различать феромонный компонент. Так что же выходит, почуял, но не удивился? До сих пор продолжает улыбаться так... Аржан немного нервно сглотнул. Когда он успел так соскучиться по этому интересу... Но под рёбрами стало приятно и немного щекотно. Сколько раз себе не говори, сколько раз не ругайся, а натуру, падкую на такого сорта эмоции не приструнишь и не променяешь. Остаётся только бороться и разбираться с последствиями...

Франсуа тоже глянул вниз следом за тем, как омега шатнулся назад. Но ничего такого уж не увидел: привычный вид уходящей к земле перспективы, бесконечность пустоты и простора под ногами, миниатюрные машины на парковке и силуэты людей, угадывающиеся больше по движению теней. Высоко, очень, но страха перед высотой у Франсуа не было. Наоборот, даже какое-то особенное восхищение тем, что он здесь, наверху, может находиться, работать, делать что-то. Мойщик окон, конечно, не птица, и не особенно комфортная профессия со всей этой спецовкой, креплениями, гудящими боковыми ветрами и отвратительно жаркой или холодной погодой, но в работе этой была своя особая свобода, которую, по скромному мнению Франсуа, нужно было просто чувствовать. С высоты город выглядит совсем иначе, чем с улиц, и это раздвигает рамки восприятия, отчего высотки и толпы людей уже не давят так, как прежде. Как могут они давить, когда на самом деле в городе столько простора на этой достигнутой умельцами-инженерами высоте? Спускаешься вниз, а ощущение всё равно остаётся с тобой — ощущение неба, выси, лёгкости и свободы, неизменно над головой или за окном квартиры. Прикоснувшись к стенам дома снаружи, сразу понимаешь, насколько всё на самом деле проще и достижимее, понятней, роднее. Вполне может быть, что омега просто романтизировал положение вещей, но разве это не тот образ мысли, что особенно естественен для омег? Франсуа, во всяком случае, чувствовал себя в нём вполне комфортно.

— Нет, ничуть, — помотал он головой в ответ, улыбнулся собеседнику и мягко пояснил. — Если бы я боялся, то тут бы не работал, — он, как скипетром, потряс стяжкой, которую всё так же держал в правой руке. — У вас... у тебя очень приятно сигареты пахнут, — брякнул омега быстрее, чем успел подумать. — Какой-то особый сорт?..

Франсуа опешил второй раз. Моргнул, поднимая тонкие, но отчётливо чёрные на светлой коже брови — овальное лицо из-за этого немного вытянулось. Посмотрел на стяжку в своей руке: работал без перчаток, несмотря на возможный вред для кожи от постоянного общения с моющими растворами... но он же не неженка какой-нибудь. Предложение сигареты, мягко сказать, было неожиданным и для курильщика вроде него весьма заманчивым, но он не в той позиции, чтобы самовольно объявлять в работе перекур.

— Благодарю, но вынужден отказаться, — виновато улыбнулся омега, приподняв руку со стяжкой. — Мне нужно работать — после вас ещё двадцать два этажа...

Но несмелая попытка уйти от контакта, смущающего и селящего под грудиной какую-то щекотливую неловкость — взгляд жильца был до странности внимателен и тягуч, полон ощутимого интереса, что здорово сбивало Франсуа с толку, поскольку собеседник его тоже был омегой, — была проигнорирована. Сидеть стало как-то не очень удобно, хотелось пошвелиться, сбросить нервное напряжение, но на планке-сидушке, крепко к ней пристёгнутым, особенно не поерзаешь — пришлось спасаться, покручивая в пальцах рукоятку стяжки. Вырваться бы из этих пут тонкого, но такого неуместного в разгар работы любопытства! Но духа не хватает — пока ещё не хватает настолько, чтобы разозлиться. И если он продолжит смотреть на него такими глазами — красивые, кстати, светлые такие, на ртуть похожи, — то хватит ли когда-то вообще? Хоть и омега... но и омеге в такой ситуации отказать непросто. Перед альфами Франсуа капитулировал и вовсе безнадёжно. И про себя уже знал, чувствовал нутром, что любопытство его проснулось и тянет, тянет интересом, как сквозняком из форточки — пока ещё едва уловимым...

Будет как-то по-дурацки и обидно, если поспешить купиться на собственные домыслы и достраивания его взглядов, а затем снова остаться с утёртым носом. Аржан мог сколько угодно ругать себя за эту падкость, за эту доступность — чёрт, вот потому у него и нет и не будет никого, что изображать из себя неприступную крепость приходится на пределе сил, сцепив руки, которые так и чешутся распахнуть ворота в погоне за мимолётной сладостью, за одним лишь намёком, смешным воздушным поцелуем. Никто не ценит такую открытость, и так же, как корить себя, он может вечно завидовать тем омегам, что брезгливо воротят носы и вьют из своих альф верёвки своей капризностью, а те всё не сдаются и складывают, складывают к их ногам завоевания и подарки. Сам он никогда так не умел и уже не научится. Франсуа вздохнул, сжав в пальцах рукоятку стяжки, поскрёб её ребристую зеленую поверхность ногтем большого, широким и коротко подпиленным. Под уголками уже забилась грязь — он редко уделяет внимание маникюру.

— Сложно... не знаю. Я как-то работаю, но это так-то не от пола зависит... если не боишься высоты и готов махать руками целую смену, то всем можно... — Франсуа, опуская глаза, умолчал, конечно же, о том, что омега-то никому на такой работе особо и не нужен. То, что ему дали шанс кому-то что-то доказать — в первую очередь себе — большое везение. Интересно, а чем и сколько зарабатывает этот палевый блондин, чтобы жить в таком... всё-таки модель? Хотя, он упомянул брата — может, работает брат? Какой-нибудь крепкий альфа, добившийся высот... Так, ну в пятый раз вздыхать-то уже не надо. — Меня здесь раньше и не было. Наверное, весной вас мыла другая бригада... я-аа имею ввиду здание мыла, — спохватился и исправился Аржан.

— Ме... — он сглотнул, с большим непониманием повернув голову к пахнущему весенней свежестью омеге, который вдруг воссиял "догадкой". — Нну... да, наверное... — Франсуа совсем растерялся: как себя вести? И, попытавшись улыбнуться — что вышло немного рвано из-за волнения, он никогда ещё ни с кем не знакомился в таких ситуациях, на работе, под мысленное тиканье часиков ответственности перед бригадой и нанимателем, и это было одновременно и тревожно, и адреналиново-сладко, заманчиво и любопытно: а что будет, если?, — поинтересовался:

— А разве в моём существовании есть что-то особенное? Я ведь просто мою у вас окна...

Кошачьи раскосые глаза Франсуа открылись ещё сильнее — такие же серые, как у собеседника, но из-за тёмных ресниц и бровей казавшиеся холоднее и светлее, — когда он услышал в лоб нежданный комплимент. Синяя кепка с логотипом компании ремешком перетягивала ему лоб, придерживая длинноватые пряди от спадания на лицо, в расстёгнутом вороте робы проглядывает серая майка, а сама роба предельно а-, и даже антисексуальна, да и на работу он ходит работать, а не красоваться перед коллегами — в первую очередь ради себя же самого, — ну и что здесь можно найти красивого? Тем более, комплимент от другого омеги... Это было очень необычно — но, как только необычность сошла, следом же накатила волна чего-то приятного, и захотелось услышать это снова; где-то внутри омежья сущность по-кошачьи выгнула спинку, требуя новых почёсываний за ушком.

Так, парень, соберись. И реши наконец, что ты будешь со всем этим делать. Вернее, решись. Потому что ответ ты уже знаешь.

— Спа... спасибо, — кашлянул Аржан, потупив взгляд. На свои колени, а затем снова резко вверх, на собеседника. — Вы тоже... ты тоже хорошо выглядишь. И пахнешь... приятно, — улыбнулся немного нервно. По скромному и самокритичному мнению Франсуа, омега выглядел лучше него: именно что омегой, а не... В общем, конкурировать за внимание альфы в каком-нибудь клубе, выдавая максимум зрелого соблазна в движениях и взглядах одно дело, а понимать, что ты вообще-то объективно не фонтан и задатки твои на порядок ниже прочих — совсем другое. — Ты ни в каких фотосессиях для журналов моды не снимался? Мне кажется, тебе бы подошло.

Глянув туда же, вниз, Франсуа без слов кивнул: надо. Кажется, после окончания смены к кому-то будут вопросы. Впрочем, Аржан всегда найдёт, чем отбрехаться, тут беспокоиться ни к чему.

— Кофе и сигареты — с удовольствием, — плутовато улыбнулся омега, ощущая, как перед лицом такого прямого приглашения искорки любопытства внутри преобразились в предвкушение. Кто этот блондин перед ним, в чём его интерес? Что ему нравится, что нет, чем он живёт и как? Узнать всё это, пообщаться, посмотреть на него поближе — да, в конце концов, просто побывать в "Триптихе", где не самые простые люди живут и курят тоже совсем не простые сигареты, и кофе пьют такой, какой экономный Франсуа себе позволить не может, — а дальше? Дальше варианты Франсуа тонули в тумане сомнений, и в таком положении вещей было очарование ещё нечитанной книги: когда ты действительно не знаешь, чем всё может закончиться. Разговорами о высоком? Кино? Общением? Чем-то большим? Почему-то, несмотря на худобу и угловатость, светловолосый этот омега казался очень тёплым и уютным. В мысленном сближении с ним не было той напрягающей остринки, что возникает и взъерошивает волоски на спине, когда подходишь близко к альфе — ощущения, что играешь с огнём, что держишь в руках зажжённую петарду, которую надо успеть выбросить, чтобы она не оторвала тебе пальцы. Наоборот, присутствие его успокаивало. И если, ощутив на себе внимание мужчины, Франсуа первым делом думал о сексе с ним, то сейчас... что ж, выкурить по сигарете за чашечкой кофе в приятном обществе незнакомца, изучая друг друга, как картины в галерее, будет очень неплохим вариантом вечернего отдыха.

— Восемьдесят семь. Я запомню, — Аржан легко кивнул. — Я буду свободен после семи, — ведь сначала нужно будет вернуться с бригадой в офис, отметиться о выполнении работы, сдать инвентарь и смыть с себя пот и пыль рабочего дня. Хорошо, что отсюда до предместий Парижа не так далеко. — Кстати, меня зовут Франсуа.

Он не уточнил, но в глазах пытливый вопрос об имени собеседника читался отчётливо. Пальцы на рукоятке стяжки снова сжались, по позвоночнику поползла колкая пугливость, мысли подгоняли и торопили события: ну скорей же, скорей — нарушать рабочий порядок было тем ещё вызовом внешним силам, перед которыми омега предпочитал пасовать ради собственной безопасности...