Стоять в прохладном и затенённом от жаркого летнего солнца приёмном покое владельца "I.S.Ships" и по совместительству Маршала лондонской ОПГ Саймона Иллиана пришлось недолго: секретарь, уведомив своего начальника о визитёре, вышел из кабинета и кивнул, приглашая войти. Шеннон, никак не меняясь в лице, вернул небрежный кивок — и последовал приглашению, прикрывая за собой надёжно изолирующую все звуки дверь.

— Алигьери, — констатировал Иллиан, не сразу поднимая на молодого альфу взгляд от бумаг в своих руках и откладывая распечатки на другую сторону стола. — Что тебя привело?..

Шенн, остановившийся напротив его стола на несколько секунд закрывший глаза, чтобы справиться с тихо закипающей внутри лавой негодования, выдохнул и без особой радости признался:

— Мне нужны три дня отпуска и разрешение на выезд.

— Хм? — брови Иллиана слегка приподнялись в намёке на удивление, и Маршал опёрся локтями о стол, неторопливо переплетая пальцы. — Зачем?..

— Случилось то, что я и подозревал, — было неявно, но для внимательного взгляда заметно, что Алигьери сдерживается, преодолевая что-то в себе. Чтоб тебя, а, Энцио. Шеннон терпеть не мог смешивать личные дела с работой и тем более позволять личному мешать его обязательствам — но сейчас у него просто не было другого выбора, кроме как просить о возможности поставить свои интересы выше интересов сообщества. Попирая, по сути, собственную гордость безупречного исполнителя и признаваясь в том, что омега для него значит больше, чем эта работа. — Энцио сбежал.

***

О подозрениях им, конечно, было сказано во весьма смягчённых красках — какие подозрения могут оставаться, когда вся ситуация просто-таки кричит о неизбежной развязке. Неизбежно идиотской развязке, думал Шенн, потирая лоб над бровями левой рукой — в правой держа "записку", оставленную Энцио на его рабочем столе. "Почерк у тебя всё-таки ещё не очень," — Алигьери морщил нос, читая на обратной стороне фотокарточки-полароида: "...счастливо оставаться, попечитель." На лицевой Энцио корчил рожу, показывая смотрящему одновременно язык и средний палец.

Слабая надежда на то, что Грациани сумеет сложить два и пять, испарилась ровно в тот момент, когда днём шестого июня Шеннон, вернувшись домой, был встречен в нём гробовой тишиной. Не играла на фоне музыка из огромных колонок в комнате омеги, не раздался стремительный топот кошачьих лапок и пронзительное "мяу" Беретты — не только тишина, но и защекотавшая интуицию пустота была ему ответом. И хотя развитие ситуации Алигьери в известной степени предвидел, но всплеск досады, подкатившись к кадыку, вырвался из-за стиснутых зубов альфы раздражённым шипением. Идиот. Энцио, ты что, и в самом деле считаешь, что сможешь вот так просто взять и уйти?..

Пусть и очень слабо, но Шеннон надеялся на то, что Энцио здраво прикинет риски и не станет делать глупостей. Зря. За эти полгода омега научился многому: ходить на каблуках, ругаться матом, носить чулки в сетку и краситься, соблазнять парней и нагло хохотать, когда ему связывали руки за спиной и подвешивали за закрытой дверью в кабинете. Отложенный подростковый бунт взорвался в семнадцатилетнем парнишке сверхновой, накрыв его с головой и выведя нежелание подчиняться альфе на совершенно новый уровень — уже не молчаливого протеста, но буйного и царапающегося отвержения. Хотя молчаливый протест тоже был: когда после первого мартовского загула, свалившегося на Шенна как снег на голову, прикованный цепью у себя в спальне мальчишка объявил принципиальную голодовку и банан, запиханный ему в рот альфой, альфе же в лицо и выплюнул. Казалось, Энцио был готов убиться и на той же цепи повеситься, но только не подчиняться воле Алигьери — и в этот раз победил, вынудив альфу признать, что запирать и приковывать этого своенравного дьяволёнка нерезультативно. Он не мог превратить свою жизнь в постоянную слежку за одичавшим омегой, и потому вынужден был, призвав всё терпение и выдержку, сцепить зубы и дать ему свободу, которой Энцио так неистово и бешено желал. Киллером? Нет, он не хочет быть киллером, не хочет быть, как "этот альфа", тиран, диктатор и невыносимый человек. Ненавижу!, вопил омега, баррикадировался в комнате, отбивался руками и ногами, сбегал через окно. Назло ему, исключительно вопреки — Шеннон знал это, видел по гаденькой ухмылочке на перепачканных смазанной помадой губах, приходя вытащить омегу с очередного разгульного дна на квартирнике, где тот гордо сдавался в заложники кипящему холодной злобой альфе, сидя с сигаретой в руках на кровати сразу между двух, а то и трёх пьяных, а то и упоротых тел, а затем с видом победителя садясь в машину, принося в неё запахи чужих альф и красные метки на шее под упрямо и демонстративно вздёрнутым подбородочком. Когда Алигьери прострелил одному такому живот, а двум другим, вступившимся в клубе за "честь омеги", бескомпромиссо выломал руки, стало полегче: пошёл слушок, что с этим омегой лучше не связываться. Но Энцио всё равно исхитрялся находить всё новых и новых клиентов на юное тело — именно клиентов: Шеннон, заблокировав его счёт, с тех пор не выдал наглецу ни кредита, и омеге приходилось довольствоваться милостью других спонсоров.

И за это же ему приходилось платить. Не только им, но и Шеннону, чей удушающий гнев от неспособности сохранить контроль над ситуацией, зажать, запереть, стиснуть омегу в строгих пределах собственной власти порой прорывался всплесками предельной ярости, доводившей несносного змеёныша до слёз вперемешку с соплями и клятвенных заверений, что он больше не будет. Но где там — стоило пройти недолгому времени и забыться самому острому страху, как всё возвращалось на круги своя. Энцио, к глубочайшему неудовольствию Алигьери, прекрасно понимал, что никакой участи страшнее секса различной степени насильственности с ним уже не случится — с тех самых пор, как альфа, в запале от очередной измены наставив на него пистолет, так и не смог спустить курок. И от безнаказанности этой дурел отчаянно и невозможно. Благо, серия болезненных инъекций в спинной мозг, сделанная в рамках регулярной сдачи анализов на ЗППП и прочих мер, предпринятых Шенном в отношении здоровья подопечного, заставила его организм временно отвергать распространенные наркотические вещества серьёзнее легкой курительной травки.

К середине мая их отношения достигли статуса холодной войны: Энцио по-прежнему пропадал на улице и в клубах, но круг общения у него более-менее устоялся, а чужих меток на себе он стал избегать. Притих, как будто бы наигравшись, и когда рядом с тусующейся на улице компанией тормозил автомобиль Шенна, покорно прощался и сам садился на заднее, не упираясь в двери и не требуя, как прежде, крепкого пинка ботинком под едва прикрытый шортиками зад и затрещины по дурной голове. Но, право слово, опрометчиво было со стороны омеги предполагать, что Алигьери не возьмёт на карандаш его попытки оперировать со счётом и по частям перечислять кому-то на стороне те строго лимитированные суммы, которые альфа дважды в неделю выдаёт ему в качестве карманных денег. И ведь хватило же ума разобраться, как пользоваться онлайн-банком! Шенн смолчал, сделав вид, что не заметил: совершеннолетие мальчишки было уже на пороге, и ему даже стало интересно, что он сделает, когда по закону уже не будет обязан отчитываться перед попечителем и просить разрешения на любое более-менее серьёзное действие. Хватит ли мозгов понять, что неоднократно продемонстрированная альфой сила и власть — явление, с которым стоит считаться, а не бездумно бойкотировать?..

Не хватило. И Шеннон, пройдя по опустевшему дому — в шкафах и на полках не было тронуто почти ничего, зато исчезли все игрушки и мисочки Беретты, — и отыскав дожидавшуюся его на столе записку-фотографию, щерил клыки в самых смешанных чувствах. Злость на Энцио мешалась с досадой перед возникшими сложностями — лишними, абсолютно лишними, потому что не в силах наивного мальчишки-омеги сделать что-то, на что у Алигьери не нашлось бы подобающей козырной карты. Как он и предполагал, сигнал с ошейника мальчишки — того самого, который он надел ему в апреле, с брелком адреса, который хозяева вешают гуляющим животным, — отслеживался со дна речного канала: каким-то образом Энцио всё-таки ухитрился его снять. Но что это вообще меняет, если мальчишка забрал с собой драгоценного котика, в холку которого, помимо регистрационного чипа, вшит пеленговый маячок?..

***

— Три дня? Этого хватит? — Маршалу, конечно, не с руки было сомневаться в способностях своего подчиненного, но такие короткие и точные сроки в расплывчатом на словах деле, вероятно, удивили даже его. А может, дело было и не в удивлении.

— Два из них уйдёт на дорогу. Мальчишка... — Шеннон сухо сглотнул, — в Вегасе.

К чести Маршала, на лице того не промелькнуло ни тени ухмылки. Но Шеннон, зная старика, не сомневался: только на лице. И в очередной раз помянул про себя негодного омегу нелестным словом. Чёрт...

— У тебя будет пять, — он что-то пометил для себя на лежащем на столе листе. — И будь добр убедиться в том, что в третий раз подобного не повторится. О деталях отчитаешься Ракели. Свободен.

— Слушаюсь, — Алигьери склонил голову и, развернувшись, вышел из кабинета.

И уже не видел, хоть и чувствовал неладное спиной, как Маршал с ухмылочкой в усы потирает подбородок и тянется за личным телефоном, чтобы набрать чей-то номер. В погоню за сбежавшим омегой, да? Ну что сказать, удачи тебе в этом, майор Алигьери...

Первое семейное утро — да, это звучало славно. И пахло тоже славно, и ощущалось... ох, ещё славнее.

Жаль, недолго.

Со стороны двери, незаметно для любовников открытой картой-ключом общего доступа, раздался короткий глухой щелчок. Выражение лица Коллина, над членом которого трудился сползший ему между колен омега, не изменилось — только странно застыло и остекленело, когда на груди в районе сердца появилась небольшая тёмная точка. Небольшая — только на пару секунд, прежде чем начать набухать проклюнувшейся струйкой тёмной крови, скользнувшей вниз по голой груди вместе с тем, как парень медленно и безвольно завалился на спину, уставившись в потолок навсегда опустевшими глазами.

Беретта, до того мирно дремавший в корзинке, вскочил из неё и потянулся, прежде чем с беспечным "мя-ааау" выползти навстречу мужчине в полицейской форме, вышедшему из полумрака в прихожей. Узнал.

— Тшш-ч-ч-ч, — сильные руки подхватили с пола стоявшего на коленках Энцио, надёжно зажимая тому рот рукой в форменной перчатке и скручивая так, что не рыпнуться, не пикнуть. Морозом и можжевельником не пахло — чем-то другим, фруктово-пряным, на удивление не похожем на обычный синтетический запах парфюмерии. — Смотрю я, Энцио, это становится традицией, а? Но не волнуйся. Третьего не будет.

Но голос, который омега услышал над своим ухом, был ему до острой печеночной колики знаком. И, секундами позже прозвучавших слов проваливаясь в наркотическую дрёму и стремительно слабея в его руках, всё, что мог видеть уколотый инжектором в шею Энцио, которого медленно и аккуратно опускали на пол — это блеск полицейского значка на фуражке и знакомо-ледяной, уничтожающий взгляд карих глаз под недлинной каштановой чёлкой.

Как оказалось позже и как рассказывал администратор мотеля потревоженным подъехавшей полицейской машиной постояльцам, разыскиваемого по обвинению в краже подростка обнаружили в компании предполагаемого сообщника в состоянии наркотического опьянения и при явных следах злоупотребления этими самыми наркотиками. Арестованных в состоянии нестояния вытащили из домика и погрузили на заднее сидение патрульной машины. Туда же забрали и кота, возмущенно орущего из переноски. Оставив менеджеру все необходимые подписи и объяснения, куда отослать вещи обвиняемых, полицейские укатили в участок. Ну, во всяком случае, так имело смысл думать.

Когда окажется, что никакого розыска омеги с таким именем не было, что случай в мотеле ни в каком департаменте не числится, а ID полицейского указывает в базе совсем на другого человека, пройдёт слишком много времени, чтобы можно было восстановить какие-то свидетельства нарушения закона... который, впрочем, в Нео-Вегасе и без того не особенно крепко стоит на ногах.

И всё же Шеннон был недоволен. Ему пришлось заручиться помощью одного из условно нейтральных агентов, имеющего доступ к полицейским базам и снаряжению — и хотя сделано это было со всеми необходимыми предосторожностями, осадочек всё равно остался. И сейчас альфа, сохраняя внешнюю невозмутимость, запивал его свежим горячим кофе, запах которого ароматно распространялся по всей комнате. Энцио, раздетый и укрытый до плеч тонким покрывалом — несмотря на кондиционер, в доме было жарковато, — лежал на кровати и мерно дышал. Двадцать четыре часа действия транквилизатора должны были скоро закончиться, у омеги уже и дыхание участилось, и пульс стал быстрее — Шеннон проверял около получаса назад. Скоро он очнётся — и по этому поводу Алигьери, успевший даже немного поспать после окончания двенадцатичасовой дороги из Вегаса в Неополис — благослови небо прогресс и автоматические системы пилотирования, — не спешил возвращаться к себе, заняв место в офисном кресле за рабочим столом омеги и за чтением новостей с ноутбука попивая свой неизменный вкусный кофе. На дворе было цветущее летнее утро — утро девятого июня.

Провалившись в беспамятство в номере мотеля Нео-Вегаса, в себя Энцио Феррел — пробывший замужем всего один день и скоропостижно овдовевший по причине смерти супруга от передозировки наркотиков, — приходил уже в Неополисе, в знакомом ему доме с белыми стенами и бассейном на заднем дворе. В комнате, где ничего не изменилось с момента его побега — даже Беретта мирно спал рядом, свернувшись под боком у юного хозяина. Как будто всё это приключение со свадьбой и прочими прелестями жизни было обычным сном. Так могло бы показаться, если бы обработанная заживляющей мазью метка укуса по-прежнему не светилась на плече, оставляя за Энцио слабый, но всё ещё чувствующийся запах уже сутки как мёртвого человека...

Это самое кольцо, уже дома содранное Шенном с пальца Энцио, лежало сейчас на столе перед альфой — тоненький и простой ободок, который он в ожидании пробуждения смутно зашевелившегося омеги коснулся пальцем и с гримасой глухого раздражения с тихим скрежетом вращал туда-сюда. То, что мальчишка за эти пару суток с момента побега успел выйти замуж — замуж! — за какого-то хмыря, стало для Алигьери откровением уже в Вегасе, когда он, через местную сеть вскрыв базу данных мотеля, снял оттуда информацию о постояльцах отмеченного пеленгом домика. Коллин Феррел и Энцио Феррел, молодожёнам скидка. Пи#дец, подумал тогда Шеннон, долго выдыхая — но вовсе не потому, что действительно пи#дец, а потому что жест этот, внезапное это замужество было таким отчаянным, дерзким и глупым, что у Алигьери аж слегка заискрило между полушариями. Энцио, ну вот — на#уя? Что вообще творится в твоей взбалмошной тесной черепушке и как можно было додуматься до такого?!.. Сбежавшего омегу хотелось совсем неиллюзорно придушить — как тогда, в феврале, когда он, вернувшись домой, обнаружил у безмятежно спящего Энцио чужую метку на плече. Не совсем чтобы насмерть, конечно, но чтобы в этой дурной головёшке хоть что-то щелкнуло в нужную сторону. О, боги, как же ему всё это дорого... достало до чёртиков за эти полгода дикой войны, до тяжело навалившегося на плечи утомления, но — он же решил, что этого омегу от себя не отпустит. Давно решил, давно уже сделал Энцио частью своего мира, неотъемлемой принадлежностью его, Шеннона Алигьери, личной реальности — и, выходя из машины и поправляя фуражку за козырёк, был категорично настроен вернуть эту часть на подобающее ей место.

И уже в домике, наблюдая из-за косяка за вызывающей лёгкое чувство дежавю картинкой юной страсти, осознал, что просто не собирается спускать молодому альфе с рук это выражение лица, это блаженное прикосновение пальцев к волосам ласкающего его имени. "Извини, парень, но ты не с тем омегой связался", мысленно констатировал альфа, в несколько бесшумных движений кисти накручивая глушитель на пистолет и вскидывая тот, чтобы поймать Феррела на вдохе...

— Ну что, проснулся, победитель по жизни? — саркастично поинтересовался у начавшего проявлять первые признаки сознательности омеги, первым делом потянувшегося тискать котика. На такую картину Шеннон с каким-то осуждающим неверием ухмыльнулся и покачал головой. Как тогда, стравливая с Алигьери пару крупных альф, Энцио и бровью не повел на их травмы и стоны на полу, величаво спускаясь к "победителю" по лестнице дешевенького ночного клуба — так и сейчас, став причиной уже не травм и больниц, а смерти, он плевать хотел на благо окружающих людей. С той только разницей, что теперь его не хватали и не волокли за шиворот к выходу под беспомощные попытки перебирать высоченными каблуками — а дали сколько угодно времени, чтобы оценить и осознать ситуацию. Но по-прежнему — ни тени сознательности в обнаглевших янтарных глазах. Шеннон даже не мог сказать, возмущает ли его это, как возмущало и шокировало бы обычного человека — или то, что яблочко от яблоньки недалеко ябнулось, а омега от альфы набрался странного отношения к жизни, наоборот, можно считать позитивным признаком. Больше напрягало не отношение, а легкомыслие, с которым Энцио подходил к делу — несоответствие, на взгляд Шенна, поставленных целей и методов их достижения...

Неторопливо поднявшись со стула навстречу выбирающемуся из постели Энцио, Алигьери молча скрипнул зубами на его едкую шпильку — не пересчитать уже, сколько гадостей за последние месяцы сыпалось с языка омеги просто самой гадости для, просто чтобы позлить альфу; надо признаться, у него чаще получалось, чем нет: даже понимая, что Энцио добивается именно такой реакции на себя, нарочно его провоцирует, Шеннон не всегда мог сдержаться и спустить на тормозах его пакостливые ремарки. Не всегда хотел, если уж совсем точно — что-то такое бессовестно дёргающее за хвост было в этом обращённом к нему распалённо ждущем взгляде, что подолгу сдерживаться и позволять ему наглеть ещё больше, не получая желаемого, уже не казалось такой хорошей идеей. Потому что Энцио это не остановит, и вместо одной гадости он услышит следом еще три, пять и десять — и Алигьери просто не хватало никакого безразличия, чтобы молча дождаться, когда же ему надоест измываться и ёрничать. Не такого Энцио — безрассудно, зло и отчаянно небезразличного ему, дорогого ему и любимого им Энцио, — он хотел видеть рядом с собой... но особого выбора жизнь ему просто не оставила, и приходилось терпеть то, что есть. Из хлипкой фарфоровой куколки окрепший мальчишка превращался в колючий, хлёсткий и жёсткий лозовый прут, пружинистый и гибкий — его уже нельзя было, перегнув, случайно сломать пополам. Сколько раз он ни пробовал за эти месяцы — срываясь, до крови отхлёстывая ремнём по спине и заднице, до обморока и недели постельного режима лёжа на животе, во время которого Шенн сам же и обрабатывал каждые четыре часа нанесённые им раны. Сейчас на коже подростка — юноши, подросшего на пару сантиметров и набравшего немного мышечной массы Энцио уже можно было называть так, — не осталось от них и следа... как и от тех бесчисленных укусов, его собственных — и укусов чужих альф. Скоро сойдёт и этот, краснеющий на плече — и лучше бы ему быть последним. Потому что Шеннон не знал, что он ещё сделает, если ещё раз застанет этого негодника в чьих-то объятиях. Но уверенно предполагал, что ничего хорошего.

И это "ничего хорошего" вполне отчётливо проступило за крепкой фигурой альфы, по летнему и жаркому времени одетому в светло-соломенную рубашку с коротким рукавом и такие же светлые брюки — когда он, приблизившись к Энцио, протянул руку и взял того за подбородок, который омега ещё и нахально вздёрнул ему навстречу.

— Ну поздравляю, Энцио, первый труп на твоём счету. Отличное начало взрослой жизни, — проговорил Алигьери, поглаживая его большим пальцем по щеке. — Бедный парень. Надо же было так глупо влипнуть, — с фальшивым сочувствием констатировал Шенн, и ладонь его быстро и сильно толкнула омегу в грудь, опрокидывая обратно на кровать. — Ложись, — он и сам коленом встал на край, наклоняясь следом. — Я и так ждал слишком долго. Хочу тебя здесь и сейчас, — сухо сказал он и выдохнул в шею мальчишки, проходясь языком по пахнущей сиренью и чужим присутствием кожи. Всё равно после транквилизатора координация движений и мелкая моторика будет какое-то время нарушена — вот, заодно и их можно разминкой в чувства привести...

— Каких курв? — холодно поинтересовался Алигьери, поднимая голову и так ощутимо-недвусмысленно вжимая Энцио в постель лежащей на его боку ладонью, что становилось ясно: рыпаться себе дороже; результат не изменится, но будет больнее. — Тебя до сих пор не отпустила галлюцинация о моих мифических бабах? Вынужден разочаровать, — он снова провел языком по его коже и слегка куснул за край челюсти. — Ты бредишь. Шлюха у меня в доме только одна — омега, которому одного члена мало, надо ещё у половины города перепробовать.

Ладонь его, сдвинувшись вниз, стянула на бедро Энцио край трусов и принялась ласкать его и ощупывать, властно, но достаточно бережно, помогая возбудиться.

— Я уже и со счёта сбился, Энцио. Не твоих е#арей — твоих глупостей. С этой ты просто переплюнул сам себя, — ледяные глаза прищурились, наряду с жестами предельно ясно давая понять, что за выдержкой этой растревоженная Энцио буря даже не думала улегаться. И это было отвратительно — побегом своим и замужеством за другим альфой омега натурально плюнул ему в душу, а Шенну этот плевок нечем крыть. Попранному самолюбию отчаянно хотелось мести, хотелось видеть обидчика кающимся и в слезах корчащимся на полу, но сердцу — или что там отвечает за чувства к другим людям, — хотелось просто прекращения этого безумия, этих бесконечных издевательств, когда Энцио изводил в ничто отношение альфы к нему, а Шеннон отыгрывался за это на его теле. Алигьери не понимал, за что можно так долго и люто злиться, и с глухой горечью полагал, что Энцио просто так больше нравится — стричь внимание и интерес других мужчин и заодно наслаждаться тем, как Шеннон совершенно не может отпустить его, не может его не хотеть и не собирается от него отказываться, сколько бы говна не выливал омега тому на голову. И оттягивался в этом противостоянии просто до какого-то страшного отсутствия пределов, словно игрок, введший в стрелялке код бессмертия.

— Зря ты всё-таки учиться бросил, — проговорил Шенн, вдыхая с кожи омеги его бледный, но такой по-весеннему сладкий запах сирени. Ему бы, наверное, пошло что-то с сиреневым акцентом в одежде... И почему-то на мимолётное мгновение захотелось вытащить его на прогулку, и пусть скупит там хоть половину бутика, и любоваться, и наслаждаться, и гордиться его радостью. В следующий же момент от этого видения резануло жгучим осколком застрявшего в груди оскорбления — и захотелось за это укусить его со всей силы и мощи. Запах сирени действовал на Алигьери очень однозначно — возбуждение начинало накатывать волнами, перебивая дыхание, побуждая касаться, ласкать, прижимать и обладать им — всем. Но Шенн только стиснул зубы, давя импульс перебить фонящую присутствием другого альфы метку. Он и сам бы себе не смог ответить внятно на вопрос, почему. Но не так — не только так — ему хотелось обладать Энцио...

— Глядишь, еще б полгода, и паспорт забить пришёл бы нормальный парень, а не омега, которому смазка в голову шибанула...

Какого именно, Алигьери уточнять не стал. Потому что не хотел в очередной раз в процессе слушать от Энцио вперемешку со стонами и вскриками упрямое задорное гонево про "ничего не чувствую", "хватит смешить" и "а можно не зубочисткой". Проходили уже — этому козлёнышу только дай сейчас слово, он тебе в ответ триста, еще и мастерски вывернет всё мехов внутрь и пятками кверху. Совсем не говорить с ним Шеннон не мог, и от необходимости придерживать язык дико раздражался — но тянуться за кляпом, единственным средством спокойно отыметь наглеца, сейчас было не к месту. Чёрт, а он надеялся, что того хоть немного проймёт случившееся с этим его неудачником-партнёром, Феррелом. Но хрена с два — Энцио не собирался останавливаться.

— Энцио, в твои-то годы и уже склероз? То-то я смотрю, ошибки тебя ничему не учат, — промурлыкал альфа на его посыл найти себе другого омегу. Он такое бессчётное количество раз говорил ему всё это время, что ни с кем, кроме Энцио, делиться своей жизнью и временем не собирается, что к настоящему моменту уже просто заколебался повторять — и демонстрировал это отношение предельно доходчиво и однозначно, действиями. — Увидят? Что увидят, твой похуизм и отсутствие сутками из-за ночёвок во всяких клоповниках? — если у Энцио и было, что ответить, ему не дали, сильно стиснув зубы на соске. Стиснув — и несколькими секундами позже уже зализывая жёстким и насильно вторгающимся в его ощущения языком.

А смысл был вовсе не в том, чтобы возбудить омегу. Воспринимать он это мог как заблагорассудится, но для самого Алигьери все эти ласки были не только данью его собственным желаниям и пристрастиям, но и подтверждением его власти, его права и возможности трогать омегу где угодно, как угодно и сколько угодно. Пальцами альфа, прохладно на первый взгляд перегавкиваясь с постанывающим Энцио, разминал его зад, то ощутимо и жёстко вставляя, то дразняще поигрывая изнутри, чтобы выделилось больше смазки.

Но это "никто", кажется, сильнее прочего задело за живое — Алигьери раздражённо вскинулся с хорошо ощутившейся в этом движении злобой, и в следующий же момент схватил Энцио за лицо, крепко прижав ему голову и впившись зубами в кожу на шее с левой стороны.

— Ты не волнуйся, это ненадолго, — низким и очень нехорошим голосом пообещал он ему, едва разжав зубы и искоса глядя глаза в глаза.

Поставив метку, Шеннон заломил омегу руку за спину и перевернул на живот, вжимая в кровать одной рукой, а другой расстёгивая на себе ширинку.

— Как ты смотришь на то, чтобы я прострелил тебе оба колена и оформил опеку над инвалидом, а? Если ты ещё раз куда-нибудь денешься, — с шипящей в тоне угрозой проговорил Шеннон, сильными рывками бёдер буквально вколачивая невыносимого юнца в мягкий, глубокими волнами раскачивающий их обоих матрас. Он прожигал взглядом выступающие лопатки на окрепшей, но всё еще худощавой спине, изнывая от этого негодующего желания заламывать его, пока искры из глаз не посыпятся и от стонов не охрипнет — из мести, из чистой и откровенной мести. За сделанное, за сказанное, за всё, что так едко и больно било под дых, как ни одна пуля, ни одно ранение осколком и ножом никогда не болело, даже оставив глубокие белые шрамы. Желание уничтожить, согнуть в бараний рог, растереть в мелкую крошку — спотыкающееся о его собственную же горькую тоску и неизменную, неимоверную тягу к этому безмерному и бесстрашному идиоту, который всю жизнь ему переворачивал с ног на голову — и сколько раз ещё в будущем перевернёт...

Потратив около-титатическое усилие воли на то, чтобы не прибить малолетнего п*дюка прямо там же, на кровати — ну, как не прибить, не избить до кровавых соплей, хоть и отчаянно хотелось, — Шеннон тогда лишь процедил сквозь зубы: "Закрой рот, или я тебя за язык укушу — неделю пи*деть знаками будешь", и упрямо сделал то, что хотел, не обращая внимания ни на какие более плевки и старания Энцио. И ещё раз, и ещё — едва ли дав ему перерыв на то, чтобы уединиться в ванной. Пользуясь тем, что Маршал отпустил его до воскресенья, Шенн устроил своему омеге достаточно горячий домашний приём, после которого укусов на его теле прибавилось, как и пекучих следов от ремня на ягодицах и бёдрах. Впрочем, до полного измождения и ступора альфа доводить его не стал: лишь, удовлетворив собственный телесный голод, — о моральном удовлетворении, постоянно разрушаемом на корню бл#дскими вывертами негодника, говорить и не приходилось, — отволок его в спальню и швырнул на кровать. Было это в четвертом часу дня. "Смоешься куда-нибудь — ещё раз транквилизатора вколю," — пригрозил Алигьери, прежде чем с громким хлопком закрыть за собой дверь и уйти к себе — спать.

Снова за дверью в спальню омеги его шаги послышались уже заметно позже — уже в десять с чем-то вечера. Зайдя в комнату Энцио, Шенн спиной привалился к двери, в задумчивости глядя на омегу. Альфа заметно остыл и, кажется, более-менее вернул себе расшатанное днём равновесие — хотя как много времени потребуется Энцио, чтобы снова вышибить ему пробки, пока оставалось загадкой.

— Ну и что же ты собираешься делать теперь, м, Энцио? — поинтересовался он недолгую паузу спустя. — Полагаю, я предельно ясно дал понять, что отпускать я тебя не собираюсь. Ну и? Продолжишь это бессмысленное вредительство — или я могу ожидать от тебя в сложившейся ситуации каких-то разумных поступков, раз уж ты теперь взрослый и самостоятельный?..

— Ага, — не впечатлился иронией Шенн, вместе с тем ему прохладным тоном подыгрывая, — посевы разумного, доброго и вечного. Не омега, а саранча натуральная.

И поморщился, когда Энцио продолжил, безбожно коверкая язык — видать, в насмешку над привычкой самого Алигьери говорить ровными предложениями, в достаточной степени свидетельствующими о примате интеллекта говорящего. Вернее, не так, не говорящего — изъясняющегося, словно выставляющего шахматы на линию доски. Трепаться не по делу, запинаться, мусорить словами и в словах было альфе категорически против шерсти — и омегу из-за этого захотелось взять за шкирку и жёстким мылом смыть с его языка все эти "шо" и "таки". Но Шеннон только вздохнул и сдержался, ненадолго прикрывая глаза.

— Кажется, со взрослым человеком я ошибся дверью, — "сокрушенно" вздохнул он себе под нос, тем не менее, подходя ближе и садясь на край кровати Энцио. — Я спрашиваю, что ты собрался дальше делать со своей жизнью, Энцио. Тебе восемнадцать, а последние полгода ты её бесконечно бездарно просираешь. Ну, допустим, отомстил ты мне, — "за всё, что сам придумал, истероид малолетний," — и дальше что?..

Сколько ни пытался Шенн тогда, в феврале, объяснить Энцио, что тот взбеленился на пустом месте, что лапал девицу не он, а она его — кто он такой, чтобы прямо скинуть с себя руку скандальной дочери генерала, — его не слышали и только больше, сильнее и яростней отбивались от любых попыток приблизиться. Исчерпав запасы терпения и плюнув наконец на протестующего омегу, альфа, которому уже совсем без жалости жал на ширинку разгорающийся гон, хлопнул дверью и ушёл, проведя несколько суток вне дома — ошибочно предположив, что за это время Энцио остынет, оценит уступчивость Алигьери — в этот раз он ведь не стал его ни к чему принуждать! — и перестанет принципиально козлить.

А, вернувшись, нашел мальчишку в спальне с чужой меткой на плече — и вот тогда действительно психанул...

— Претензии? Энцио, — заговорил Алигьери недолгую паузу спустя, обращаясь к имитирующему безразличие затылку омеги. — Я уже говорил тебе: я вышел к ней не потому, что хотел. Хотел я в тот момент тебя и только тебя. Как и сейчас, — он скользнул взглядом по обнаженным лопаткам и прогнутой спине, задержавшись на заднице омеги, скрытой под тонкой простынёй. Воспоминания о прошедшем утре грели душу, прогоняя мерзкий осадочек от наплевательского отношения Грациани — то есть пока ещё Феррела. Пока ещё. И хотелось укусить его и за задницу тоже — просто для того, чтоб знал.

— Думаешь, очень приятно отрываться от своего омеги и со стояком куда-то тащиться? Нихера не приятно. Но моей жизни на это как-то наплевать. Выйти и встретить её было моей обязанностью. Которой пофигу, хочу я или нет, и чего я хочу ещё. И не только мне пришлось наступить на горло своему хочу, но и получить в довесок обвинения от тебя и твоё "не верю". А ведь я взял тебя в клуб затем, чтобы ты и там был моим омегой, а не только дома. Чтобы ты больше жизни видел и что-то новое о ней узнал. Я хотел быть с тобой, даже когда не могу остаться с тобой дома...

Алигьери невесело усмехнулся. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь в своей жизни он снова будет чувствовать себя так обиженно и досадно — хотя, казалось бы, зарёкся с тех пор, как потерял родителей, зарёкся доверять и тянуться хоть к кому-то, если даже самые близкие люди отворачиваются и предают. Но вот, вот — один раз проявил слабость к омеге, пошёл на поводу у своего "хочу", и теперь эта слабость затягивает его всё дальше и дальше.

— Но это ведь для тебя ничего не значит. Я всё вру и обманываю, и нет в моём отношении к тебе ни капли правды, — иронично и грустно заметил альфа, вздохнув. — Ну, пусть так, — он сухо пожал плечами. — Пусть ты считаешь так. Но это не меняет дела. Я пришёл поговорить о другом. Энцио, ты знаешь, что может настать день, когда ты окажешься предоставлен сам себе. Я понимаю, ты тогда будешь на седьмом небе от счастья, но тем не менее. Я хочу, чтобы к тому моменту ты мог жить самостоятельно, а не только цепляться за мужчин. — Да, первый рывок Энцио навстречу "самостоятельной" жизни был явным образом заклеймён неудачным. Ничего не умея сам, омега взял деньги у одного альфы и пиявкой присосался к другому, использовав, как прикрытие. Но что бы произошло, если бы всё это продлилось чуть подольше и припасённые тысячи кредитов у бездумного "богатенького Буратины" закончились?.. — Что я не собираюсь тебя отпускать — да, я не собираюсь отпускать тебя отношаться и трахаться с другими, пока я жив. Ты мой омега, и ты им останешься. В остальном, Энцио, ты свободен.

Шеннон с этими словами, вздохнув, откинулся спиной на постель, положив голову на оставшиеся нетронутыми икры омеги, и продолжил рассуждать:

— Тебе восемнадцать, ты можешь решать, чем ты хочешь в жизни заниматься. Скакать по клубам, пить и вешаться на парней — это всё не поможет тебе и никак тебя не прокормит, если ты останешься сам по себе. Да, у тебя будет этот дом, у тебя будет мой счёт в банке — но я не хочу, чтобы ты всё это спустил в ноль или прозевал в руки какого-нибудь очередного муженька. Так что я хочу успеть хотя бы поставить тебя на нужную дорогу. Дойдёшь, если понадобится, и сам, вроде не последний дурак, но с чего-то же начать надо.

О том, что другая половина его накоплений отойдёт на восемнадцатилетие Флоре, Шеннон, разумеется, не упомянул — это совсем не дело Энцио, да и дойдёт до этого ещё очень и очень нескоро... Тринадцать лет — у Алигьери были все причины сомневаться в том, что удача позволит ему оставаться в живых ещё столько. Да и холодный расчёт, как оказалось, субстанция совсем не вечная...

Вдарив киллеру пятками по голове, за горло его ухватить уже не получилось — Шеннон поймал Энцио за руки и держал запястья в кулаках, не позволяя до себя дотянуться, параллельно сгруппировавшись и поджав колено, чтобы не получить ещё и в пах. Реакция юнца и в самом деле была внезапной — и вызывающей смешанные чувства. Алигьери сам и половине того, что говорил о безразличии Энцио к себе, не верил — просто обиженно подстёбывал мальчишку на этот счёт, — но вот такое...

— А то что, у тебя были планы убить меня самостоятельно? — саркастично поинтересовался он, изогнув светлую бровь, но тут же его лицо снова сковал холодок спокойной, уверенной серьёзности, осаживающей нервную трясучку омеги. — Не переживай. Я весьма заинтересован в том, чтобы остаться на этой стороне подольше. — Альфа усмехнулся, глядя во мгновенное сделавшиеся на мокром месте глаза Энцио, и выражение лица его смягчилось. — Но лучше быть готовым ко всему. Жизнь — штука непредсказуемая. У меня, например, и в мыслях не было, что когда-нибудь она возьмёт и подкинет мне омегу, за которого я буду бороться. — Он опустил взгляд на свои кулаки и добавил. — И с которым. Я уже могу тебя отпустить и не получить за это по морде?.. — с долей юмора поинтересовался Алигьери.

— Почитаешь, — Шеннон как будто и ухом не махнул на угрозы, но взгляд его на слова омеги стал скептическим. Он разжал руки, отпуская Энцио, и следом сел сам. Но уходить не торопился, спокойно сложив руки на коленях. — Как только прояснишь для меня вопрос, как именно ты собрался вставать на ноги. Учиться? Работать? Твои варианты?..

Глаза альфы, прозрачно-серые в начинающих сгущаться летних сумерках наступающей ночи, смотрели с более чем привычной непреклонностью в выжимании результата.

Спустя десяток секунд молчания в тишине, нарушаемой лишь шелестом бумаги и скрежетом насекомых в траве на заднем дворе, Алигьери вздохнул и поднялся на ноги.

— Как я и думал, о взрослом человеке говорить и... — звонок в дверь, информирующий о визите, которого Шеннон не ждал, прервал его на полуслове. Энцио попытался прошуршать мимо, как и был, нагишом в одной простыне, но был изловлен остро нахмурившимся альфой за край своего импровизированного одеяния.

— Ты куда это намылился в таком виде? — был его строгий вопрос.

— Си-иди, — с этим словом Энцио приобняли и мягко пихнули назад на постель, вынудив приземлиться туда задницей. — Голый король. Я сам открою, — сказал ему Алигьери, выходя за дверь и закрывая её за собой, чтобы спуститься вниз и принять у оказавшегося за дверью доставщика пиццы заказ Энцио. И всё бы ничего, если бы...

— Пицца для Энцио Феррела! — жизнерадостно объявил курьер в красной кепке и майке, протягивая Алигьери коробку. — Большая маринара с сырными бортами!

Вряд ли этому бете удалось заметить, как на челюсти альфы вздулись желваки — как и стремительно набегающий угрожающий холодок в обстановке он ощутить не успел, поскольку Шенн максимально сдержанно полез в карман за смартфоном.

— Сколько с меня?

— Четыре кредита двадцать, сэр, — не менее бодро отчитался доставщик, протягивая навстречу фирменный "кредитник", висевший у него на шее. Короткий писк и мигание светодиода подтвердили совершение транзакции.

— Благодарю, сэр! Приятного аппетита! — курьер блеснул улыбкой и спустился обратно с крыльца.

— Я передам, — себе под нос процедил Шенн сквозь зубы, закрывая за ним дверь и мрачно глядя на горячую коробку с логотипом компании, от которой шёл дивный аромат свежей пиццы с морепродуктами.

"Что, засцал?" — прищурились на это требовательное "дай" глаза альфы, поднявшего взгляд на голос не усидевшего за дверью омеги. В общем-то, правильно сделал, что спустился — относить ему жратву наверх Шеннон бы не стал, не настолько Энцио хорошо себя вёл сегодня, чтобы Алигьери отпустила напряжёнка и дала вылезти привычной его, не спрашивающей позволения и надобности опеке нужд это несчастного. И тем более этого не хотелось делать после услышанного об Энцио Ферреле. Энцио Феррел, бл#ть.

Но и отбирать пиццу он тоже не собирался.

— Можешь упасть, только я не могу обещать, что поймаю, — ответил ему Шеннон, проходя следом на кухню и заглядывая в шкафчик, чтобы достать оттуда принадлежности для варки кофе. В холодильнике для Энцио, если его это интересовало, стояла упаковка минералки с лимоном и пара бутылок колы.

— В дешевых выкрутасах — да, определенно не стоит, — прохладно проговорил Шеннон как будто бы сам себе, наливая в турку воду — движения его рук были чёткими и предельно уверенными, только ткань рубашки то свободнее опадала, то сильнее натягивалась на лопатках и крепких плечах, до середины скрытых короткими рукавами с "гармошкой"-имитацией, подхваченной петлёй с пуговицей.

Согнув треугольник пиццы так, чтобы с тонкого теста не посыпалась начинка, Шенн аккуратно откусил его стремительно загибающийся вниз носик и, неторопливо жуя, смотрел на Энцио. На какое-то время на кухне повисло молчание — но альфа, ополовинив свою кружку с кофе, нарушил его:

— Ты позвал меня сюда просто для галочки, или ты что-нибудь хочешь мне сказать?..