Но в напряжённой слежке рассеявшихся по площади соглядатаев, ни в бдительном просматривании соседних крыш и окон сквозь прицелы и бинокли нужды, как таковой, не оказалось. Ни следа присутствия чужих снайперов, никакого настораживающего шевеления со стороны конкурирующей мафии. Только одна совершенно обычная для этой части квартала всецело чёрная машина представительского класса: известного номера, марки и диаметра дисков. Серпенте поставил лишь одно условие: провести передачу на подконтрольной территории, пусть даже из-за этого и пришлось позволить наводнить её псами Анкеля... или, быть может, как раз ради этого? Холодная и далеко идущая расчётливость Змея Коза Ностры была уже притчей во языцех: ничего и никогда он не делал просто так - и даже самые невинные, ставящие в тупик своей простотой шаги в конечном счёте оказывались лишь необходимым допущением очередной многоходовой партии. Невозможно было не догадываться, что Меркуцио Веррони к чему-то клонит - но вот к чему именно, и почему он не просто отослал своего сына в руки врага - гарантом того, что Коза Ностра чиста перед Синдикатом, никоим образом не причастна к действия против оного и не будет причастна в дальнейшем, - но и отправил его на место заключения сделки, считай, в гордом одиночестве? Без прикрытия, без сопровождения: только лишь шофер да законник, который засвидетельствует факт передачи. И пока у одних от мнимого безрассудства и бесчувственной жестокости такого шага прихватывало сердце, другие понимали: ответственность за жизнь Ромео и право распоряжаться ею не просто передаётся Анкелю - она вкладывается в его руки самым демонстративным и церемониальным образом. "Мы честны и доверяем вам" - без слов говорила итальянская мафия, разводя руками и пряча привычное ехидство улыбок, и доверие это было обезоруживающе безупречным. И если сейчас, на площади, кто-то пустит пулю в лоб юному омеге - даже если это будет человек из его же семьи! - вина ляжет вовсе не на итальянцев; и долго ли будет думать Маршал Команды-А, прежде чем, не обманываясь, но трезво рассчитывая, принять сторону "преданных в лучших чувствах" - и не допустить расширения влияния Синдиката, наглядно "показавшего", какого мнения они о необходимости любых союзов? Поэтому охрана на площади должна была быть тщательной. Очень, очень тщательной. Как минимум от действий той же Команды. Не просто десятки - сотни вариантов тонкими паутинками разбегались от этих политических сыгровок во все возможные стороны.

Самое интересное, Ромео всё это знал и понимал. Отец не только научил сына анализировать и делать выводы, но и никогда не скрывал от него никаких подоплёк в том, что касалось Ромео напрямую, оставаясь с ним честным, даже если эта честность была жестокой - и поэтому в том числе юный Веррони так безоговорочно доверял ему. И не испытывал ни малейших сомнений в том, что и зачем ему предстоит сделать. Ни тени страха не тревожило его душу, пока машина плавно сворачивала с трассы и шуршала колёсами по каменной плитке, а за изгибом односторонне прозрачного стекла проплывали едва захваченными взглядом эскизами архитектурные красоты "старого города". О человеке, с которым ему предстоит жить теперь - и, вполне вероятно, в чьих руках ему предстоит провести остаток жизни, - он знал не так уж много. О боссе Берлинского Синдиката и главе машиностроительной компании, Анкеле Гуттенберге - знал достаточно; ровно столько, сколько мог знать и посчитал нужным рассказать сыну Меркуцио Веррони; но вот о человеке... О человеке, будем честны, он не знал ничего. Какой же ты, Анкель? Ромео снова куснул себя за губу и смешливо улыбнулся туманному отражению в стекле, сам себе напоминая, что с герром Гуттенбергом столь фамильярным ему быть не стоит. Но искристый флёр любопытства, жажды познания был так силён, что гасил собою даже предательский холодок, пробиравшийся липким касанием по нижним рёбрам при воспоминании о том, насколько у него теперь в самом деле нет выбора. Может быть, именно от этой сворачивающейся воронкой смерча неизбежности он, крутя в руках карточки-фотографии, с которых без малейшей перемены в заледеневшем выражении глаз и узкого жесткого лица смотрел строгий черноволосый мужчина, в мыслях был так откровенен и подбирался так близко, не собираясь добавлять ни единой заслонки к тем, что уже успели встать нагромождениями между ними, стоявшими на остриях интересов каждый своей семьи? Тонкие пальцы юноши на несколько секунд сжались на рукавах лёгкого красного пальто, и Ромео плавно набрал в грудь воздуха, расправляя плечи и с высоко поднятой головой уголками улыбнувшись в пространство.

Он помнил тот первый и единственный раз, когда столкнулся с этим человеком лицом к лицу. Почти восемь лет назад, когда Синдикат, утвердив свою власть в городе, традиционно устроил пышный приём-знакомство - Ромео, как раз окончивший младшую школу, был там вместе с Тибальдом и своим отцом. Он видел тот огонь ярости, что скрывается за ледяной маской Гуттенберга, и хорошо понимал, почему этого человека боятся - что его стоит бояться. Последствия неудачного покушения были тому пониманию только лишним убедительным доказательством. Нет, ни за что он не позволит этому гневу обрушится на брата и отца - только не сейчас, когда всё наконец стало налаживаться, и когда Тибальду как никогда нужно спокойное время на то, чтобы доказать свои права и отстоять позицию. Да, говорят, конечно, что проверка боем - лучшая проверка на прочность, но право слово, кто же выходит на бой, имея под рукой полупустую обойму? До того лавинообразного единства, что превращала сплоченный жесткой рукой Синдикат в клин тяжелой кавалерии, сносящей всё на своём пути, взбудораженной и затаённо разрозненной Коза Ностре пока что было далековато. Пока что.

- Приехали, синьор Веррони, - уведомил водитель, когда автомобиль плавно качнулся, останавливаясь ввиду лимузина Синдиката, прямо напротив него. Омега кивнул, спокойно улыбнувшись в ответ - и повернулся в ожидании, когда перед ним откроют дверь, чтобы легко шагнуть на мостовую и выпрямиться в полный рост, поворачивая голову в сторону ждущей его машины. Уголки губ юноши дрогнули, и невесомая улыбка, отражавшаяся в ясном аметистовом взгляде, на момент обозначилась чётче на его лице.

Юрист вышел следом за ним, и скромная процессия двинулась навстречу тем, кто выступал от лица Синдиката. Ромео - привычным себе летящим шагом впереди, юрист и шофёр-охранник - за его плечами; после коротких переговоров и деловитого обыска, позволившего убедиться, что у Веррони, терпеливо снесшего всю прямолинейность охраны, нет при себе никакого оружия, перед омегой наконец открыли дверь лимузина. Юрист остался снаружи, на "нейтральной" территории - обмениваясь необходимыми словами и документами с выполнявшим аналогичную роль человеком Синдиката. В окно было хорошо видно, как они протягивают друг другу руки, скрепляя договор положенным крепким рукопожатием.

- Герр Гуттенберг, - Веррони почтительно склонил голову, занимая предложенное ему место и не став лгать насчёт доброго дня, пожеланий здравия или радости встречи, ограничившись уважительным тоном. Взгляд омеги был безо всякой опаски направлен на лицо Анкеля - он, не скрываясь, изучал этого человека "во плоти"; от строгой и деловой серьёзности, заполнявшей каждый миллиметр ситуации, нестерпимо хотелось хихикнуть, поддаваясь пробирающей под рёбра задорной щекотке - защитной реакции, которую неизменно вызывали в нём излишне мрачные и напряжённые лица взрослых, до гнетущего сильно озабоченных своими проблемами и превращающих эту озабоченность в проблему для окружающих. Благо, Ромео уже давно не был тем непосредственным ребёнком, и пусть не через принятие, но через уважение к правилам научился играть по-взрослому. Или хотя бы делать вид -  не встраиваясь в это могучее течение властной тяжести и сосредоточенности, пропуская мимо себя, но и не пытаясь его так, как в детстве, обязательно сломать или нарушить, разогнать те пугавшие маленького омегу грозовые тучи. Сейчас он хорошо чувствовал эту холодную грозность, разлитую в пространстве лимузина - сила, которой можно задавить, если возникнет желание; но до тех пор, пока эта грохочущая туча ходит мимо, он держит спину ровно и спокойно улыбается ей уголками губ...

Отредактировано Romeo Verroni (24 марта, 2015г. 23:22:38)

На секундочку Ромео потребовалось вздохнуть поглубже - он знал, что ему предстоит выдержать, оставшись лицом к лицу с Гуттенбергом; он знал, что ему придётся это выдерживать постоянно - ещё долго, очень долго; но готовность в мыслях коррелировала с готовностью реальной крайне туманно - холодок волнения серебром коснулся души... И оказался буквально сметён запахом раскалённой стали, сильным запахом альфы, тягуче забивающим нос и наполняющим рот, металлическим привкусом отдаваясь на языке. Уступив ответному изучающему взгляду, юноша прикрыл глаза, сглатывая и ощущая, как вниз по спине пробежались цепкие мурашки. Да, этот альфа и в самом деле стоил того, что о нём рассказывали, одним своим присутствием он заставлял обстановку резонировать так, что дрожью пробирало совершенно непроизвольно. Но... он альфа; а альфа - это не только сила запаха, пусть даже она такая, что застилает собой всё вокруг и мешает думать о чём-то ещё... Нет. Он ведь такой же, как и Тибальд. Тибальд... Ромео зацепился за эту согревающую мысль-воспоминание о брате; он ведь младше босса Синдиката совсем ненамного - и он ведь не уступит ему? Нет, нет, не уступит - Ромео ясно знал это про себя...

- М? - опомнился юноша, откликнувшись на обращение Анкеля и тут же поднимая на него взгляд. - О...

Омега не успел возразить, прежде чем бокал с вином без права на отказ вложили ему в руки. Он покрутил в пальцах тонкую ножку, чуть наклонив бокал и совершенно не спеша поднимать и отпивать. Не спеша - потому что и вовсе не собираясь. Вино пахло: приятным, бодряще-свежим букетом, пробиравшимся через густоту льющегося окрест ярко-оранжевого накала стали. Отчасти оно могло помочь - оно могло отвлечь, позволить взять передышку за глотком-другим, избавиться от навязчивого вкуса на языке, но - если бы только это! Ромео не думал о хмеле, который мог ударить в голову - нет, важно было другое: вино, знаете ли, приходится глотать, обжигая себя изнутри. Веррони это никогда не нравилось.

- Прошу прощения, герр Гуттенберг, -  тихо, но очень отчетливо проговорил Ромео, исподлобья глядя на отпивающего из своего бокала Анкеля, на блики света на чёрных, довольно длинных его волосах, скользнув взглядом прицельно по острой линии подбородка. Обращать внимание на детали всегда было чем-то сродни спасительному маячку, не дающему потонуть в бушующем море впечатлений. - Что мне приходится начинать с этого, но... я не люблю алкоголь. И не пью его.

"И не желаю, - намёком пронеслось в мыслях, - так что, в общем-то, можно было бы обойтись и без бокала." Но сказано было очень мягко и с терпеливой улыбкой, ненавязчиво залегшей в уголках рта - не держащей ни грамма зла или неодобрения в сторону собеседника. Ромео не упрекал и не настаивал на своей позиции, он лишь напомнил о её существовании. Безаппеляционность альфы, стремящегося расставить точки над I в привычной манере хозяина положения, он оценил. С тем, как все они стремились навязать свою власть и распоряжения по каждому поводу, иногда приходилось просто мириться. Бокал омега продолжал спокойно держать в руках, ничуть не тяготясь этим. В конце концов, правила церемонии общения требуют её... опосредованности такими вещами.

И да. Вежливость, долженствующая обозначать дружелюбие, и следом, стоит чуть расслабиться - нажим уверенно захлестывающего мнения, утверждавшего точку зрения его владельца не только у него в голове, но и везде, где её вообще можно было утвердить. Как флаг, воткнутый в землю на едва опробованной ногой вершине горы. "Одно из прикрытий?.."

- Для вас, возможно, - голос омеги был тонок и мягок, но царапнувшее возмущение от такого неприкрытого сомнения в мотивах подкрепило его негромкую, поясняющую решимость. - Я не прикрываюсь долгом. Я живу с ним - так повелось. С рождения. Не думаю, что вам нужно это объяснять.

"Ты ведь тоже сын мафии, Анкель, - в мыслях обращаться к нему на "ты" было совершенно необходимой наглостью; если он уступит ему в своей голове, если начнёт внутри неё прогибаться и поддаваться - уважению, признанию, авторитету, силе? - то о какой тогда борьбе за интересы вообще можно будет вести речь? Эта затаённая дерзость позволяла собраться с духом и смотреть на мужчину рядом с собой не как на властителя города, перед которым у сильных подгибались колени, а как на... да, на мужчину. Человека в строгом костюме с гладким шелком волос за плечами и острой линией подбородка. - Ты родился, чтобы стать тем, кем ты стал. И я - тоже. Омегой, сыном мафиози. Разве я могу это изменить? Нет. Так зачем мне, принимая изначальные постулаты, пытаться бороться с тем, что неизбежно за ними последует? Верность выбору не менее ценна, чем его свобода."

- А вы бы согласились разве на что-то менее ценное? - с усмешкой ответил Ромео вопросом на вопрос, сильнее сжимая ножку бокала в тонких напрягшихся пальцах и встречая взгляд альфы - замирая, едва дыша под холодным, серо-стальным небом осени в его глазах. Он помнил этот взгляд, от которого вся тяжесть неба стекалась в ноги и придавливала пятками в пол. Но, как и тогда - не уступил ему. Тогда - от детской наивности, глупости, ещё не знающей толком, когда на самом деле стоит бежать и прятаться, а когда имеет смысл хорохориться и лезть под удар. Сейчас - нарочно, осознанно упираясь, лишь плечи поджимая и даже с ёкающим, вздрагивающим сердцем в груди не теряя улыбки - настолько он привык обходиться ею, защищаться ею и ею же быть способным совладать с любыми тяготами. Омега тихо сглотнул, добавляя. - Ведь время моего брата дорогого стоит. Теперь.

Ох, знал бы только Тибальд, каким героем приходится сейчас быть его младшему братишке... Впрочем, почему "бы"? Он знал. Но мог только верить в силу Ромео, в то, что он справится - точно так же, как Ромео верил в успешность его борьбы за власть. В конце концов, чем ещё, кроме веры, они могут помочь друг другу в таких личных делах? Вера, впрочем, порой много уместнее всего иного.

- Мне никто не давал распоряжений, герр Гуттенберг, - Веррони перевёл дыхание, прежде чем ответить. - И, раз уж вы заговорили о Честере, - "Конечно. Он же только о нём вспоминать и будет, глядя вот сейчас на меня." - То позвольте сказать: мне, в отличие от него, не нужны приказы и принуждение. Я знаю, что я должен сделать. И делаю так и потому тоже, что желаю этого.

Ромео снова сглотнул сдавливающий горло запах, секунду поколебавшись. Он ведь собирался сказать это? Да, много раз собирался, когда обдумывал, о чём Анкель может заговорить или спросить у него.

- Вы любите свою семью, герр Гуттенберг, - не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять это по его действиям. - И я свою - тоже люблю.

Он всё-таки отвел взгляд - сбежал им вниз, на свои колени в белых брюках, на бокал в руках, - и быстро поднял, отводя за окно. И не сказать, чтобы это действительно было не нарочно.

Одной из осмысленных причин, позволявших Ромео поступать таким не самым уступчивым образом, позволяя себе возражать - помимо конкретной необходимости с первых минут общения задать тон и утвердить свою позицию, - было понимание, что, будь герр Гуттенберг просто лишь властным альфой, берущим одной только силой, успех Берлинского Синдиката не то что не продержался бы восемь лет - не утвердился бы вовсе. Веррони достаточно слышал от отца о тех временах, что предшествовали правлению Анкеля; в основном в контексте того сожаления, что Коза Ностра даже тогда не была достаточно сильна, чтобы пойти на конфронтацию и выдержать последствия. Росток, ломающий корнями бетонное основание, в Синдикате проклюнулся раньше - раньше, чем честолюбивый и заботящийся об успехе своей Семьи Меркуцио Веррони сплёл свою паутину и смог должным образом потянуть за ниточки. Если кто-нибудь рискнет посчитать, что у Серпенте при всей его преданности делу и верной службе Дону Бьянки не было планов и расчёта при случае самому взять в свои руки главенство, он сильно ошибётся. Ведь не для удовольствия же этот хитрый кропотливый виверн завёл себе детей? Расчёт и ожидание мудрого змея: поддержать сильного, если таковой появится, а если нет - то заменить его той силой, что выпестовал сам со всем тщанием. Его старший брат, Тибальд Веррони... всё, через что Меркуцио счёл необходимым его прогнать, было подчинено одной главной цели: сделать парня способным составить конкуренцию этому человеку, пахнущему сталью. И Ромео знал, что стояло теперь за плечами молодого Дона, знал, что оставило на его теле россыпь шрамов от ожогов. Всё для того, чтобы он мог прийти к власти - и победить. Серпенте здраво оценивал, какая для этого может потребоваться сила. Но Веррони-старший полагался не только на силу. Что тоже было очевидно: потому что сын у него был не один.

Точно так же не только на силу полагался и Анкель. И Ромео догадывался, что душить его с первых мгновений, лишая возможности говорить, чтобы добиться подчинения, не будут - нет, этот альфа решает проблемы иначе, и жить рядом с ним - это не просто быть выносливым к давлению и контролю. Впрочем, к последнему он привык задолго до этого - и рамки, в которые необходимо вписаться, которые нужно было учитывать при каждом следующем шаге, не были для него чем-то особенным, они были нормой из норм. Одно только расстраивало: охрана, под неусыпным оком которой он будет находиться в поместье и вне его, вряд ли пойдет на уступки - вроде того, чтобы держаться на привычном Веррони расстоянии. Его будут не беречь, но стеречь, и это большая разница в отношении. Всё же доверие - последнее, на что в этом доме Ромео может рассчитывать. И с этим ему так или иначе придётся уживаться. Но принять вызов и проверить на прочность свои способности - о, к этому он был готов. И можно сказать, не погрешив против истины - действительно хотел этого. Пример брата и наставления отца научили его получать удовольствие от преодоления сложностей и привили ту уверенность в себе, что позволяет ждать испытаний с гордо поднятой головой, не страшась провала, но стремясь доказать своё превосходство и достоинство. Ромео отчаянно хотел, чтобы отец и брат по праву могли им гордиться. И ничего ценнее, чем их одобрение, в его жизни попросту не было.

И поэтому в глазах юного омеги мелькнуло чуть ли не возмущение, когда Анкель задал ему вопрос о ценности времени. Стоит ли! На секунду пылкая готовность отстаивать свои идеалы затмила даже разумную опаску по отношению к боссу Синдиката. А вы?, - хотелось спросить ему. А вы - вы же тоже кого-то цените, так как вы можете сомневаться? Как можете вы ставить под удар что-то настолько не нуждающееся в словах и оправданиях, что-то настолько неделимое и несомненное? Но смолчал, спокойно позволяя забрать из своих пальцев бокал. Свет рождает тень, где есть "да" - там может быть и "нет", поэтому омега ничего не ответил: он не собирался убеждать Анкеля в своих мотивах, он не понимал, как и зачем здесь можно что-то доказывать. Если герру Гуттенбергу нужны доказательства, он волен отыскать их самостоятельно - и на свой вкус.

- Именно так, - тихим кивком подытожил Веррони рассуждения о ценностях, положив ладони на стройно сомкнутые колени. Юноша держался нейтральной середины: не напряжён, не закрыт - ладони мягкие, плечи развёрнуты прямо и ровно, - но и не раскован, относясь к ситуации с должным вниманием. Долгий взгляд за окно, на скользящие пейзажи - и незаметно рассеявшийся гнёт запаха альфы вернули ему легкость дыхания, избавив от необходимости выносить напрягающее прощупывание чужой воли. Должно быть, сказывалось то, что Гуттенберг начинал осваиваться со врученным "подарком" - и то, каким представился ему в этой короткой беседе Ромео Веррони, уже не вызывало былых опасений... во всяком случае, пока.

Он помолчал немного, прежде чем ответить - подбирая нужные слова и выстраивая их в правильном порядке.

- Ради неё стоит жить и побеждать,- Ромео улыбнулся уголками губ, посмотрев на Анкеля - немного иначе расставляя акценты. Согласен ли? Как сказать. И добавил, отведя взгляд, серьёзней и тише - вряд ли ему нравилось то, что он говорил. - А если необходимо - то можно и умереть.

Ромео, в самом деле, не знал, способен ли он на это. Но самому в привычном духе максимализма хотелось верить, что да. Всё-таки себя он хоть и ценил, но чуточку меньше, на ступеньку ниже, чем свою семью - и кристальную честность перед ней, ясность, без которой он не выжил бы. То, что не позволит ему предать их, сидит в нём гораздо глубже, чем даже долг.

- Да, - легко и охотно откликнулся он на вопрос альфы, в этот раз уже не став уходить от прямого ответа. Зудящее под лопатками волнение ушло вглубь соразмерно тому, как расслабился Анкель - но дышать глубоко Ромео всё равно остерегался. Просто потому, что мелкие частые вдохи не позволяли его восприятию слиться во что-то настолько объёмное, что захлестнуло бы омегу с головой. - Но в заведение Сфорце теперь станет далековато ездить, - "Не говоря уже о том, что оно находится в самой глубине Римского квартала. На чужой территории." - Так что я подумываю о переводе в один из берлинских. Или вы хотели бы, чтобы я перешёл на заочное образование?

Мягко поинтересовался юноша, взглянув на Анкеля чуточку исподлобья в ожидании ответа. В условиях его передачи под "опеку" Гуттенберга оговаривалось многое - но касалось оно в основном общих прав и обязанностей. Иные "косметические" детали ещё предстояло решить в личном порядке - предопределять их не стали хотя бы потому, что успешность сделки как таковой ещё и близко не была ясна обеим её сторонам...

Не хотелось бы отбирать, да? Про себя Ромео усмехнулся, позволив себе в ответ с долей приятного на вид удивления приподнять брови. Альфа проявлял к нему снисхождение и... что - заботу? Был небезразличен к тому, как будет чувствовать себя Веррони, оказавшись в чужих руках, в новом доме, и ещё и по этому не спешил сдавливать в кулаке, не собирался навязывать больше, чем уже было навязано? Навязано - по воле отца принять участие в сделке, решено за него, без его участия... так? Юноше стало неловко от мысли о том, как это всё выглядит со стороны. Неловко принимать это сочувствие, это отношение - его, похоже, считают за жертву обстоятельств, за невольника отцовских желаний, за кого-то, безжалостно лишенного права, отданного против воли... Нет, это было ожидаемо, это было понятно и естественно; это было удобно, в конце-то концов, и Ромео не собирался возражать, ему же лучше - просто от пространства манёвра либо отсутствия его в золотой клетке омеге было ни холодно, ни жарко. Он знал, на что шёл, он был готов к тому, на что шёл, и послабления режима никак не меняли равновесия его ощущений - и за это было немного совестно. Он не был тем, кто нуждался в подобном милосердии, в сочувствии и снисхождении - он исполнял свою часть сделки. Это было его работой. Герр Гуттенберг, должно быть, собирался расположить его к себе, как мог бы расположить любого иного юношу-омегу всего-то девятнадцати лет отроду - в ту меру человечности, которую мог себе позволить... Взять в руки, крепко сомкнуть ладони, но оставить возможность свету снаружи свободно сочиться сквозь неплотно стиснутые пальцы, словно это что-то могло изменить... зачем? Так или иначе, его жизнь в университете уже не будет прежней. Ей, по-хорошему говоря, вообще настал конец. Ромео отчетливо это понимал - и не имел ничего против. Сократить контакты, позволить охране встать стеной отчуждения между собой и миром, оставляя рядом с ним только тех, кто одобрен Гуттенбергом, и вести себя с ними всеми соответственно... не забывая и о том, что мало кому хочется раскованно общаться с человеком столь неприкрыто обозначенного статуса, не забывая, как застит людям глаза чужая высота. О да, эту пропасть между собой и миром он понимал хорошо - он её, признаться честно, недолюбливал и немного побаивался, находя невероятно неуютной. И было самую чуточку жаль, что... Но не важно. Наверх - так наверх, что уж тут говорить и о чём ещё думать? Лёгкая печаль оставленного за плечами не мешала Веррони думать о будущем, не мешало с уверенностью знать, что и в этом новом своём бытии он не будет несчастлив. Пока он жив, пока жива и процветает его семья - о каких печалях и проблемах может идти речь? Нет в жизни проблем, есть лишь ситуации. Ромео улыбнулся, признательно склонив голову перед словами Анкеля о его "свободе".

- Спасибо, - мягко, без лишней высокопарности ответил он, как ответил бы, если бы слова эти действительно принесли ему облегчение. А принесли они на самом деле или нет... не так уж важно, верно?.. Отведя взгляд на окно, омега хлопал ресницами на пробегающий мимо пейзаж, немного наклонив голову в сторону стекла - шея над строгим воротником пальто ненавязчиво приоткрылась со стороны Анкеля.

"Хана. Хана Гуттенберг, да..." - Веррони знал, с кем ему, помимо самого Анкеля, предстоит сосуществовать в поместье: сестра и отец, некогда звёздная модель, Юмеми Аосикая. Про обоих он знал лишь немногим больше, чем могло просочиться в масс-медиа - всё же тайна личной жизни главной семьи города охранялась ревностно и тщательно. То, что девочка лишь немногим его младше, определённым образом смущало - впрочем, только поначалу. Впоследствии Ромео пришёл к мысли, что ему, как минимум, будет, на чьём фоне казаться старше... это не считая иных перспектив - загадывать на которые Веррони не загадывал, конечно, но ввиду имел.

Потому что - да, Анкель был совершенно прав, младший сын Серпенте мальчиком был неглупым. И, в общем-то, не таким уж чтобы "мальчиком" - в плане возраста; отец не дал ему ни минуты лишнего времени на то, чтобы не знать и не понимать. Отдав пальто подскочившему слуге, Ромео оставил обувь на положенном ей месте под энгавой и последовал за Гуттенбергом, скромно держась за его плечом и лишь понемногу поглядывая по сторонам. Он был лишь примерно в курсе того, как обстоит жизнь в рамках древних японских традиций, которыми дышал тут каждый метр обстановки, тщательно воссозданной в соответствии с культурным наследием... Веррони совершенно не собирался блистать здесь знаниями и поражать точностью следования правилам, в немом заискивании прогибая спину и напрашиваясь на одобрение своих стараний понравиться; нет, такого он в своей стратегии допускать не станет. Как, впрочем, не позволит себе и иного - быть беспечным и неосмотрительным, способным попасть в неловкую ситуацию из-за собственного неведения.

От взгляда на стены комнаты, в которой ему предстояло жить, с губ юноши поневоле сорвался лёгкий смешок; Ромео кончиками пальцев смахнул со лба пару прядок чёлки, снова утаив улыбку в уголках рта. Как это... романтично, что ли? Оформление в цвет глаз - явно же не просто так ему выбрали именно эту комнату... комнату, в которой он будет смотреться уместно, словно часть композиции. "Интересно... а какую комнату предложили Честеру? На каком фоне Гуттенберг пожелал наблюдать его?.." К приятному удивлению юноши, меблирована комната была по-европейски - высокий стол, стулья, кровать... Хм. Однако в том, чтобы спать на полу, в этом занятного вида одеяле - футоне, - была, на взгляд Веррони, определённая эстетика свежести непривычных нравов; определённо, сохранять консерватизм обстановки в этой комнате будет лишним - омега не противился переменам и не хотел волочь на хвосте неуместный сейчас тяжёлый чемодан былых привычек. Он был готов изменяться, познавать и учиться новому... однако сейчас точно не время заводить об этом речь. И потому Веррони лишь кивает в ответ на слова Анкеля:

- Благодарю, меня вполне устраивает ваш выбор, - он привычно и легко улыбнулся, услышав замечание о псах. - Хорошо. Я буду осторожен.

"Собаки! - поневоле блеснула радость в фиолетовых глазах. - Здесь есть собаки!" Но Ромео поспешил скрыть этот воодушевлённый прилив, отведя взгляд в сторону. Его отец собак недолюбливал, говорил - напоминают ему про старые тёрки с копами, поэтому в их доме жила только сиамская кошка, но она была слишком холёной и независимой. А вот Ромео собаки нравились... правда, в этот момент он ощутил себя немного глуповато: в самом деле, чему радоваться - это же сторожевые псы... совсем не как та колли синьора Кастелло, у которого они, бывало, гостили с семьёй в летнее время. Глупо ожидать, что их можно будет трепать за уши, бросать палки и играть в догонялки, как с Ведой... Омега только вздохнул тихонько, встречая взгляд Анкеля и снова подтверждая аккуратным кивком, что слышал и понял его слова.

"Почти через две недели... Хорошо. А о том, что случится через два месяца, ещё будет возможность поговорить. Если понадобится."

Не сказать, что Ромео как-либо пугала перспектива так "рисковать" - он ведь, в самом деле, уже не маленький и понимает, что к чему. Разве он не думал об этом, не оценивал перспективы и последствия? Ох, вот чего-чего, а времени подумать за минувшие два дня, потраченные на утрясание деталей в преддверии передачи, у него было предостаточно. И... вот так, лицом к лицу, ощущая стойкий металлический с тонкими нотами цветочной свежести запах сильного альфы, от которого пробирало дрожью вдоль позвоночника, омега неожиданно для себя понял, что испытать на себе, каково это - когда к тебе прикасаются по праву, - было бы совсем не так безразлично ему, как казалось в теории... То умозрительное безразличие: надо будет - хорошо, нет - тоже, - было вызвано чувством долга: если уж браться за работу, то выполнять её до конца, во всех смыслах - и Ромео не приплетал к этому никаких желаний, руководствуясь простым пониманием необходимости. Но... что ж, одной проблемой меньше, верно? Когда работа нравится - это только к лучшему. Не придётся себя пересиливать.

Впрочем, а кому бы не понравилась? Ромео, мягко говоря, не был таким уж исключительным - хотя бы в отношении того, что лежит за нижними пределами личностного склада.

- Хорошо, герр Гуттенберг. Есть ли ещё что-то, что мне стоит узнать от вас лично? - Веррони глянул на него чуточку исподлобья, спрятав руки за спину и обхватив ладонью одной локоть второй. - Или, быть может, у вас ко мне ещё остались какие-то вопросы, которые вы не обсуждали с моим отцом?..

Отредактировано Romeo Verroni (28 марта, 2015г. 00:33:51)

Наблюдая за юношей, Юмэми никак не мог прекратить сравнивать его с Честером Бьянки. И хотя отношение его к последнему никоим образом не аукалось Ромео Веррони, не сопоставлять выверенное и вежливое поведение стоящего перед ним мальчика с поведением блондина он не мог. Какой-то подспудный страх заставлял все время напрягаться в ожидании грубости — и тут же чувствовать удивительное облегчение, ее не получив. Да уж, что и говорить, та хамская выходка козаностровой невесточки неприятно и куда глубже, чем сам Юмэми ожидал, зацепила его за живое. Отнесись к нему, как к сыну, просил его Анкель, помоги ему не чувствовать себя здесь чужим. И он отнесся, получив в ответ плевок. Сам не ожидал, что будет настолько неприятно. Тогда он деликатно смолчал, позволив сыну самому разобраться с наглецом, нахамившим еще и Хане. А сейчас старался наконец-то прекратить их сравнивать.

Однако, похоже, здесь отношение совершенно иное. Либо же Серпенте научил своего сына играть чудеснейшим образом, скрывая истинное отношение и мысли. Ох, в таком случае он предпочел бы глупца Честера, что был как на ладони. Надо будет, кстати, потом спросить у мальчика, как он там поживает — вряд ли его погладили по головке за то, что Анкель с позором вернул его обратно. Однако — Ромео казался ему искренним. По крайней мере, в основном. Кто же будет выставлять на показ чужим людям мысли и душу? Он улыбнулся юноше. Не так лучезарно, как делал это на людях, — а тихо и спокойно, совсем не ярко, но как-то... уютно, что ли.

— Я люблю пить чай. Буду рад, если вы составите мне компанию. Да и времени у меня сейчас, — Юмэми развел руками, негласно сетуя на свое физическое состояние, — по стечению обстоятельств в избытке. — Он хотел было добавить, что Анкель постоянно занят, а Хана без конца учится, но ведь напоминать мальчику об учебе, которой он теперь, вероятно, будет лишен, нетактично. Мягко кивнув, он закончил мысль: — Потому заходите, когда пожелаете.

Он был совсем не против общения с Ромео Веррони. И каким бы человеком тот ни оказался, скорее всего спустя несколько месяцев Анкель заключит с ним брак, чтобы обеспечить Синдикату какие-то еще позиции, закрепить старые и дать новые перспективы. Все это было печально. Печально вдвойне, потому что мальчика с сиреневыми глазами, который сейчас во всю старался выглядеть взрослым и серьезным, ждала та же участь. Оставалось надеяться, что между сыном и его будущим супругом, если и не будет любви, то будет хотя бы уважение. И они проживут тихую и спокойную жизнь, без особых ссор и конфликтов. И дай боги никому из них не встретить на жизненном пути свою истинную пару. За всеми этими мыслями на лицо Юмэми невольно как-то набежала едва заметная тень, и оттого следующая улыбка, снова адресованная Ромео, вышла горьковатой, с легким привкусом полыни.

— Замечательные, — согласился он. — Да, Бон и Пьер живут при мне — в моих комнатах. Кажется, вы им понравились, Ромео. — Взгляд омеги скользнул на собак, что уже успели обнюхать сумки гостя и с радостью бы ткнулись носом и в него, если бы над ними не довлело въевшееся в подкорку "нельзя!" — Тоже моя охрана — когда хочется остаться без эскорта. Бон, Пьер, ко мне. — И псы мгновенно оказались у его ног, готовые следовать за Юмэми хоть на край света. — А теперь я пойду, а вы обживайтесь. Ужин будет в восемь. Но если вам захочется чаю — прислуга вас проводит, — он снова повторил свое приглашение. — Был рад знакомству.

Мягкий и неглубокий поклон гостю — и Юмэми, плавно развернувшись, скрылся за створкой фусумы. Собаки шумно двинулись следом.

Доброта. Так взглянуть со стороны: просто удивительная доброта окружала его здесь: что Анкель проявил её, преуменьшая требования и не спеша закручивать гайки контроля над врученным ему омегой, что вот теперь - Юмэми, милостиво обозначивший его дорогим и желанным гостем, которого он всегда готов принять у себя... Ромео улыбнулся и согласно кивнул его словам, поддерживая эту вежливую игру. Не время расслабляться.

- Вот как, - он мягко посмотрел на собак, мигом метнувшихся к ноге владельца. "Понравился? Ну конечно. Стандартная фраза для каждого хозяина собаки, верно? Подкупает." - Это чудесно. Они тоже мне очень понравились. - Юноша коснулся взглядом одного добермана, другого. Кто их них Бон, а кто Пьер, он пока не представлял. Почти как с бурундуками-спасателями из мультфильмов далёкого детства: он долго не мог догадался, кто же из них Чипидейл. Ромео поднял взгляд на Юмэми. - Благодарю за приглашение, Аосикая-сан. Доброго вам вечера.

И аккуратно поклонился, провожая уходящего омегу. Ромео прекрасно понимал правила игры, которую они вели, и знал, что если и было в сказанном ему что-то истинное - то не такое, чем нельзя было бы при случае поступиться. Его будут испытывать здесь, будут проверять: раз за разом, вариант за вариантом; и если самому Веррони безразлично, оставят ли его сидеть по замком в поместье, под непреложным контролем и властью альфы, или же отпустят в город, на учёбу и к друзьям - то для Гуттенберга разница была куда существеннее. Потому что он будет наблюдать. Следить за каждым его действием глазами охраны и камер наблюдения, оценивать каждый жест, каждый шаг - и, наверное, будь Ромео кем-то другим, он непременно почувствовал бы себя ущемлённым. Но - Веррони, будучи самим собой, не больше и не меньше, с удовольствием сыграет свою роль в софитах этих взглядов. Потому что, когда за тобой наблюдают - это не взгляды управляют тобой. Это ты управляешь взглядами, притягиваешь их жестами и отталкиваешь словами, переводишь, распределяешь, и решаешь, что им стоит увидеть, а что нет. Ты - рисуешь на холсте их памяти; и Ромео придётся серьёзно постараться, чтобы на этот рисунок не попало лишних пятен... а если уж попадут - то так вписать их в узор, словно только там им и место. Он знал, что должен стать тем, чьё слово для Гуттенберга станет не пустым звуком, тем, к кому он будет прислушиваться, прежде чем принять решение - и это будет долгая, очень долгая дорога. Может быть, не так уж и плохо начать её с меньшей позиции, чем он рассчитывал?.. Мальчишка, которому ещё нужна помощь и нужно сочувствие... в это главное - не заиграться. А удивление - отличный инструмент, если правильно его использовать... Ох. Ромео на мгновение ощутил себя окунутым в пруд с мутной водой. Он не мог видеть дальше собственного носа. Да, он знает правила игры, но помогает это не многим лучше, чем если бы ты, пройдя уровень на сложности "легко", следом тут же переключился на "кошмар". И вроде стены те же, повороты там же, монстры такие же - но в сути скрывается невероятное количество отличий. Слабость и сила, её мера допустимости и то, как одно переходит в другое... всё-таки девятнадцатилетнему омеге ещё было, что постигать на этом поприще. Но он сыграет - охотно, с удовольствием сыграет в это. Вдохнёт полной грудью. Увидит. Услышит. Узнает. Думая так, ощущая затаённую дрожь предвкушения, Ромео забывает о сомнениях. И почти не боится досадного разочарования ошибок.

- Благодарю, - с улыбкой откликнулся он Анкелю, проводив того взглядом, пока тот не скрылся за фусума - и пока не ушла его тень, оставив свет свободно сочиться сквозь тонкий узор на бумаге. Степенно переведя дух, Ромео лёгким движением развернулся, снова осматривая комнату, в которой ему предстояло жить. Тёплый рельеф татами под ступнями в одних только белых носках был любопытным ощущением - юноша присел на корточки, проводя рукой по сплетённой из самой настоящей травы поверхности. Ему нравилось здесь. Садясь на край заправленной фиолетовым покрывалом кровати, Ромео разгладил пальцами складки ткани, ощущая, изучая - и не сразу, но занялся собственным чемоданом, заблаговременно осмотренным и доставленном. В нём было только самое необходимое, и первым делом Веррони извлёк из чехла ноутбук: чистый, с только что установленной операционкой и модулем подключения к сети. Одежду он позже, готовясь к выходу на ужин, достанет и переложит в шкаф - традиции поручать заботу о своих нуждах слугам в его семье не было, самостоятельность сыновей была для Меркуцио принципиальным вопросом. Ну а пока - стоит снова открыть энциклопедию и обновить в памяти японские правила и традиции поведения за столом...

Близ восьми часов вечера постучавшегося в комнату слугу Ромео встретил уже совершенно готовым к выходу. Он переоделся в одежду попроще и полегче - обыкновенную, чуть свободную ему тёмную майку с коротким рукавом и треугольным вырезом, едва заметно расчерченную вдоль швов светлыми нитками, да тёмно-синие джинсы, в которых элитную марку выдавал разве что лейбл на задней части пояса. Следуя за своим провожатым, Веррони снова медленно перевёл дыхание, успокаивая себя перед встречей с альфой, и с лучезарной мягкостью улыбки ступил в трапезную, встречаясь взглядом с уже присутствовавшим там Анкелем.

- Доброго вечера, герр Гуттенберг, - плавно поклонился он в ответ. - Аосикая-сан, - аналогичный поклон в сторону отца, кивок и внимательный тёплый взгляд на держащуюся подле него девушку - Хану. - Фройляйн. - В уголках губ юноши мелькнула улыбка, добросердечно адресованная ей одной. Младшая из Гуттенбергов показалась ему излишне настороженной, и Веррони явно стремился продемонстрировать, что в этой опаске нет никакой нужды. - Рад вас видеть.

Последовав указаниям слуги, юноша занял предложенное ему место за столом, и выжидательно примолк, чуть исподлобья поглядывая на Анкеля. Право делать здесь первый ход, определённо, принадлежало не гостю-омеге.

— Итадакимас, — Юмэми сложил перед собой аккуратные ладони и повторил вослед за сыном традиционную фразу. Он мог сказать ее — да и не только ее — на все лады, начиная от глупого легкомыслия и заканчивая серьезным и давящим пафосом ситуации. Он вообще был неплохим актером, а присутствие посторонних людей и вся эта политика, закулисные интриги, постоянное внимание к семье Гуттенбергов и потребность блюсти абсолютно конкретный образ Анкеля обязывали играть. Что Юмэми достаточно часто делал на людях, дипломатично лавируя между "быть собой" и "сохранить образ".

Сейчас, здесь, за столом, рядом с сыном и Ханой, сидя напротив совершенно не однозначного в своих значимости и статусе гостя, он выбрал быть легким. Наверное, не столько потому, что так надо, сколько потому, что он хотел легкости. Для мальчика с сиреневыми глазами, для сына, для их домашней Принцессы, для себя в конце концов. Юмэми понимал, что легкость эта будет всего лишь внешней, потому что внутри каждый присматривается и изучает, запоминает и делает выводы — это неизбежно, это часть жизни, которой они живут. Которой им пришлось жить. Но пусть хотя бы так. Чтобы любая непосредственность дочери, которую Юмэми по возможности оберегал от лишнего негатива жизни, казалась милой, какой она в своей сути и была, а не неуместной.

А еще... ему просто хотелось забыть, хотя бы на несколько минут, что в Венской частной клинике лежит прошедший через руки палача Синдиката Хистиар Моро, что где-то там его телохранителей допрашивают с пристрастием, что на улицах Берлина и прочих кварталов ищут тех, кто в него стрелял и кто этот выстрел заказал. Юмэми откровенно устал и измотался. Но продолжал тихо и тепло улыбаться, распространяя вокруг себя домашний уют, полный мягкого спокойствия, присущего только этому омеге.

И следом за "итадакимас" прозвучало "буон аппетито", и Аосикая взял со стола первую пару из ножа и вилки, которыми надо было кушать эту смену блюд.

— А что вам больше понравилось: сакура, каллиграфия или фейерверки? — полюбопытствовал Юмэми.

Ни бровь не поднялась в удивлении, ни мускул не дрогнул на лице Юмэми, когда он заметил в юноше напротив не то растерянность, не то неловкость, на мгновение последовавшие за недоуменным удивлением на его "буон аппетито". Он лишь сделал себе пометку не апеллировать более к национальным корням Ромео — видимо, в семье Веррони они не настолько сильны, как в их собственной. Это для Юмэми, конечно, было несколько странно — но видимо, он замкнулся в своей жизни, забыв, отвыкнув от того, что у других людей может быть совсем иначе. Он просто сделал вид, что не заметил вот этой небольшой заминки, кивая на озвученный юношей ответ.

Тот вызывал улыбку. Нет, не столько своей удивительной обтекаемостью, сколько ее наличием вообще. Ответ был выверен в своей вежливости и с точки зрения этикета тянул на круглую пятерочку. И Юмэми улыбнулся — тепло и мягко, ведь как еще оставалось вести себя бедному юноше в доме фактически врага, а в будущем скорее всего супруга — не по любви, не по желанию, а ради "надо". Вот этим, этим "надо" его собственный сын и Ромео Веррони были удивительно похожи.

— Вам хотелось бы познакомиться с этой культурой поближе? Только не подумайте — я спрашиваю лишь для того, чтобы знать, пожелаете ли вы как-нибудь присоединиться к нам с Ханой, когда мы решим выбраться к японцам, — он наколол на вилку кусочек рыбы, которую разрезал, пока слушал Ромео и отвечал ему.

— Ох, господин Веррони, не позволяйте только Хане сесть вам на шею — иначе вам придется играть с ней в сёги ежедневно без права на выходные и оплачиваемый отпуск, — рассмеялся омега, уже предвидя, как робкая и тихая при посторонних людях Хана, пообвыкшись с их гостем, от своей наивности и в желании бесконечно делиться прекрасным (а ведь именно таковым, на ее взгляд, сёги и были), чуть ли не арестует молодого человека.

Он с интересом слушал ответы Ромео — не для того, чтобы узнать о культуре квартала, в котором когда-то жил. В конце концов, в доме напротив жила большая семья итальянцев, и воспоминания эти были настолько свежи, словно было это какие-то два-три года назад, а не тридцать пять. Он слушал Ромео для того, чтобы понять его: его отношение, его взгляды на жизнь, его степень открытости в вещах, не касающихся его лично.

— Спасибо, — кивнул он сыну и подал свой бокал. И следом в легком удивлении едва заметно приподнял брови, услышав ответ юноши, а главное — заметив эту улыбку. Ему показалось, она была дерзкой, отчасти вызовом альфе — но нет, это смешно. Юмэми улыбнулся, опуская взгляд в тарелку, машинально убрал с лица прядь, которой там не было, и наколол на вилку спаржу.