- Как думаешь, в кого ведьма заколдовала бы Аннэ? — спросил он у друга, когда тот только вернулся с кружкой воды.
Подошел к кровати, опершись на нее одним коленом, и передал Мишелю его стакан, а поднос вместе с чашкой горячего-горячего чая — чтоб уж если прольет, то не на себя, — сунул Анне. Усевшись лицом к другу напротив него и одну ногу подогнув под себя, Хартелл сделал несколько неспешных глотков из стакана, раздумывая. — В кого? Не знаю... — растерявшись, он почесал спинку носа и предположил, сам не зная, почему. — В подсолнух?..

Все омеги для него были одинаковыми, с той разницей, что к к некоторым, в силу их статуса, он проявлял больше терпимости.
Поэтому намеки - от тех, кто мог позволить себе такую вольность - мол, пора бы жениться, обзавестись домашним уютом, - поначалу смешили, затем начали бесить. Одна мысль, что в его личном пространстве будет кто-то хозяйничать, вызывала желание свернуть шею.
«Вы реализовали себя в карьере, но не реализовали в семейных ценностях. Беда всех карьеристов!», вещала на недавнем приеме мадам в бриллиантах, которой, увы, нельзя было свернуть шею: перестрелка с ее мужем-законником испортила бы настроение уже его собственному боссу, а видеть Анкеля в гневе... не настолько он соскучился по острым ощущениям.

Неополис за панорамным окном переливался тысячью огней, многоглазый зверь, которого Синдикат крепко держит на поводке. Этот зверь негласно склоняет морду и перед ним, Клаусом. Никто теперь не смеет даже зыркнуть на него косо. Но один детеныш все же посмел. Забавный храбрый детеныш с таким приятным запахом... Так пахнет молодая южная ночь, дерзкая и невинная одновременно. О да, за всем этим зубоскальством прячется гораздо больше невинности, чем кажется, думал альфа. Только наивный, не позавший всю горечь жизни мальчишка будет толкать такие речи перед хищником. Наивный, но с твердым стержнем, такой не сломается сразу.
Интересно, сколько нужно времени, чтобы он заскулил у его ног, проглотив гордость?

- Ребенок, - Нейт отвлекся от своих мыслей и, переведя взгляд вновь на мужчину, повторил, - Вы как ребенок. Только дети, при чем избалованные получают все, что хотят. Но даже если вы избалованный ребенок, все равно всегда вы не сможете получать то, что хотите.
Лишь сухая констатация факта без каких-либо свойственных Хенсли попыток подколоть, ущемить, задеть. Хотя альфу хрен заденешь... Даже звучит как-то жалко и смешно: омега задел альфу за живое. Брюнет не сдержал смешка. Он получает все, что хочет. Смешно! Никто не получает всего, чего пожелает. В лучшем случае получаешь лишь то, что хочется больше, ибо выбор в пользу чего-то одного, являлся отказом в его пользу от чего-то иного.

А ведь условия процветания каждого бизнеса в этом городе просты: делясь небольшой частью выручки, всего лишь быть достаточно вежливым с Синдикатом и не пытаться его обмануть. При Анкеле Гуттенберге, нынешнем главе Берлинской группировки, эта часть в самом деле стала небольшой и вполне разумной - за ту крышу, которую они обеспечивали работягам. За более щедрый кусок можно было получить не только тишину и спокойствие, но и определенную помощь, от льгот до лоббирования интересов в парламенте, все зависело от размеров бизнеса и его желания делиться с Синдикатом. Анкель, в отличие от его покойного папаши, позволял этому городу дышать и развиваться, а не затягивал на шее зависимых от него людей удавки, превращая все вокруг в стоячее болото. Именно поэтому Клаус ему служил и был верен вместо того, чтобы попытаться тянуть одеяло власти на себя.

Кто бы ни пришел ко власти после Гуттенберга, ему незачем растить конкурента в лице Анкеля и, тем более, содержать как балласт Юмэ и Хану. И парень отчаянно желал поскорее вырасти. Скорее, ещё скорей, чтоб ему, наконец, хватило сил. Защитить. Потому что сейчас он - сопля и щенок, не представляющий собой ничего определенного. И пусть иногда ему удается заработать скуповатое одобрение Герхерда, от этого на душе становится только гаже. Раньше он не понимал... насколько всё трудно. Раньше, лет до пяти он надеялся, что кто-то придет и поможет им с Юмэ, потому что боги должны быть, должна быть справедливость! Но теперь он твердо знал - никто тебе не поможет, если ты не поможешь себе сам. И он должен был. Не ради себя, ради Юмэ, который все эти годы щитом стоял между ним и Герхардом. А теперь и ради Ханы, которая не должна была увидеть то, что видел он сам.

До чертиков хотелось просто вернуться к себе. Скрутиться клубком на огромной постели и уснуть. И спать, пока не пройдет боль, пока ссадины и синяки не заживут, а если повезет, то и вообще не просыпаться, чтоб не видеть больше никогда, как бьют Юмэми, больше не слышать отчаянного крика сестры, ребенка, который вряд ли понимал что происходит в этом помпезном и отвратительном доме. От ненависти Анкеля мутило, он всё сильнее стискивал зубы, только бы не вернуться назад, не взять нож и не порезать Гуттенберга на части, начиная с рук, ненавистных, которыми он раз за разом заставлял подчиняться, заканчивая ногами. И как таких тварей только земля носит?..

- Юмэ, мне страшно... - глухо он сказал. Он боялся, что однажды просто не успеет. Или его просто не будет рядом, когда Герхард снова возьмется за своё и он не сможет ни отвлечь, ни обратить его безумную ярость на себя. Это так просто - говорить себе "потерпи ещё немного", говорить "уже совсем скоро ты сможешь взять всё в свои руки, ещё несколько лет". А вдруг, у него - у них - нету этих лет? Вдруг, следующий припадок Герхарда закончится его гибелью? Стоило только на миг представить - и Анкеля не просто затрясло, а и замутило, и он уткнулся в пропахшие яблоком и полынью колени сильнее, хрипло, суховато кашляя. Что тогда станет с Ханой? С ним самим?..

Несколько дней прошли в обычном деловом режиме. На работе Ивар продолжал со своей группой разрабатывать крепко укоренившуюся банду наркоторговцев. В этот раз дело приходилось вести совместно с полицией, что создавало больше проблем, чем приносило пользы. Обычным криминалом МСБ занималось редко, но при достижении определённого влияния криминал обрастал такими связями во всех близлежащих структурах, что разрубить их силами одной полиции становилось невозможно. «Могуществом» МСБ, Ивар, впрочем, не обманывался. Для них тоже существовал свой потолок и свои неприкасаемые фигуры.  Сварт пока охотился на рыбок некрупных, но охотился с азартом и демонстрировал стабильные успехи.

Людвичка - был псом добродушным, дружелюбным, замечательным псом! Дрессировке, правда, не поддавался ни в какую, но тут дело, наверное, все же, было в дрессировщике, нежели в самой животинке - с откровенным легкомыслием подходил к этому вопросу Рендольф Фоксер. Ну как, скажите, можно было отказать в лакомстве этому чуду? А уж про щелчки по носу за каждое правонарушение - про это заикаться при мужчине и не стоило. В общем, растил своего меньшего брата брюнет в распущенности полной, а пес, ясен-перец, не жаловался на это нисколько.
Выезжать в парк по понедельникам стало делом привычным, превратившись в некий ритуал. Перед выходом Рен, присев перед псом, долго и нудно внушал другу, что примерное поведение - лучшее из поведений, чернявый же, в свою очередь, очень даже внятно оттявкивался, чесал за ухом, жевал собственную лапу, что, само собой, воспринималось хозяином, как признак того, что воспитательная беседа в пустую не прошла.

И все было бы просто расчудесно, не завизжи истошно в глубине парка Людвичка. Встрепенувшись, облив себя чаем, Рендольф, не долго думая, кинулся другу на спасение. Вообще - бег курильщику давался так себе, так что уже секунд через тридцать, Альфа, схватившись за грудь, пал на колени в трех метрах от верещавшего, как оказалось на двух преступного вида доберманов, пса.

Скрученный в залежалую баранку мужчина тоскливо улыбался, не отводя взора от омеги. А хотелось то взвыть, дернуться из рук амбалов, надавать им люлей и скрыться с представшей взору красотой где-нибудь в тридесятом королевстве, возведя красоту эту в королевский чин. И может быть он так и сделал бы, будь он лет на пятнадцать моложе, килограмм на тридцать мощнее, сантиметров на двадцать выше. Однако Рендольф был, к отчаянью несказанному самого Рендольфа, сорокалетним, тощим, неказистым мужчинкой с одышкой, амбалы - моложавыми и мясистыми спортсменами, а красота неземная - явно замужняя, и уже в статус королевский возведенная (кем-то другим) омега.

Джетро улыбнулся шире, без тени стеснения рассматривая нового знакомого. Видимо, ветер играл с ним все это время не зря, и он привел его к нему. К Рику. Который тоже искатель, как и он. Найти в этом серьезном городе родственную душу (а Марлоу казалось, что перед ним именно она) было настоящим чудом! Вот только, если судить по виду мальчика, кажется что-то у собирателя сокровищ случилось. Именно поэтому, присев напротив на корточки и чуть теребя лямки рюкзачка, Марлоу слушал Рика, внимая всему, что он рассказывал. Очень большое внимание его привлекла шапка, которую, как оказалось, Рик нашел в заброшенном доме. Поверил ли он в то, что шапке было одиноко? Да Джетро во все уши слушал столь интересную историю, постоянно посматривая на шапку. Решимость, нарастающая в голосе Рика, только воодушевила Марлоу, который чуть ли не упал на асфальт, так резко тот вскочил, будто кто-то должен был выскочить из-за угла и отнять у него его сокровище.
Но мальчик опустился на тротуар, а Джетро постарался сохранить равновесие, чтобы все-таки не плюхнуться на асфальт и не запачкать шорты, иначе мама опять будет ругать его за испорченную одежку. Но он же искатель ветра! У него такая судьба, он просто не может вернуться домой без боевых ранений или царапин. А одежда? Это все вещи земные, а для того кто идет по ветру, это не должно иметь значение. Потому что ветер - выше земли и выше неба.

"А может этот человек преступник? Тебе что жить надоело? Или как минимум вор?" - вопрошала рассудительность.
Вот только отобрать у студента было почти нечего. Смартфон да карточка на монорельс. Смешно.
"А может он маньяк? Никто же не поймал Джека!" - не унимался страх.
"Маньякам тоже нужна помощь", - парировала доброта.
После этой "светлой" мысли разум студента поднял белый флаг и послушно впал в кому, отказываясь брать на себя ответственность за дальнейшее развитие событий.

Ирония наблюдения: после столь долгого пребывания за тюремной решеткой, после освобождения из цепкой хватки властей, хватает порядка всего двадцати минут, чтобы прийти к выводу, что в Неополисе на свободе жить хуже, чем вне воли.

- Я чо так похож на человека, управляющего большой корпорацией и раздающего рукопожатия сильным мира всего? Тут же, сопутствуя вопросительной фразе, Барни возвел свою тощую руку в статус извечной своей спутницы в диалогах и вытянутым вверх указательным пальцем дал понять, что сейчас нужно думать на уровень выше, - «Чем я живу»? Ты идиот вообще или притворяешься? Барни выдержал паузу, чтобы сосед по салону убедился, что не ослышался, - Радостью – блять! – нового дня я живу. И оказией завести столь назидательный диалог я живу. Блять. А ты вот чем живешь?

Грязные перила и общий полумрак помещений, подчеркивающие убогость данного места, призывали Барни вернуться обратно и остаться жить прямо на входе в лифт, но, по крайней мере, со своим новеньким, чистым и мягким диваном. Тешимый своим воображением на тему того, как это прекрасно, когда тебя знает каждый жилец этого дома и поутру, уходя на работу, приветствует радостным «Барни! Диванчик! Какая приятная встреча! Мы тоже хотим быть такими же мягкими и беззаботными!», он примостился на одной из ведущих выше ступенек и закурил.

- Я плачу тебе семьсот кредитов, а ты отдаешь мне свой диван и помогаешь мне им протаранить вот эту замечательную дверь, - Барни указал на табличку с номером «100», - Что скажешь? Вскоре, Барни уже лежал на не новом, но все-таки диване, посреди квартиры с выбитой дверью, которая больше напоминала подсобное помещение, нежели квартиру и с упоением понимал, что соседа обрадовали не столько деньги, сколько перспектива что-либо поломать.

Кастор метнулся к брошенному пакету, за второй банкой. Так и замер со снарядом наперевес, недоверчиво глядя на противника. Социальный работник. Видали таких "работников". Тем не менее, уверенность его несколько поколебалась. Этот Келли так и стоял, не делая попытки приблизиться или, там, снаряд вернуть по обратной траектории. Да и с самого начала даже не попытался за руку схватить. Или за одежду. В общем, любитель какой-то, а не маньяк, смотреть жалко.
На секундочку Кастору стало даже как-то обидно. Вроде бы все есть, чтоб как в кино, а получается не кино, и даже не сериал, а какой-то выпуск "сам себе режиссер" - на редкость унылый.  Даже маньяк, и тот недоделанный какой-то. Все не как у людей.

«Доктор Айленд может даже не проводить вскрытие», думает он, коротко кивая белокурой женщине-судмеду, вышедшей из-под тента и стянувшей шапочку, скрывавшую до этого момента волосы. По ней видно, сколь устала она и как не выспалась: что же, Сёрен в самом деле не хотел мешать и полагал, что его ночную забаву обнаружат после. «Я поработал с ней просто прекрасно». Со своей глубоко личной точки зрения, он и в самом деле имеет право так считать: после того, как жизнь в Кэтрин замерла, Джек взялся за скальпель. Ему потребовалось не более двадцати минут, чтобы совершить вскрытие, и не более десяти, чтобы вытащить сердце, почку (не помешало бы при жизни провериться на камни), желудок (похоже, она ела лапшу на ужин), селезёнку и четверть печени (похоже на цирроз) и аккуратно положить рядом. Специальных контейнеров, как в морге, у него не было, так что пришлось обойтись без них.

Недолго думая, Сёрен послушно последовал за офицером Морруном, предварительно распорядившись, чтобы Беким Башич был доставлен в полицейский участок, а, сев с ним в одну машину, моментально пожалел о своём решении. Он с трудом заставил себя услышать адресованные вопросы, пусть сразу же начать отвечать не сумел. Детектив источал густые, дурманящие ароматы корицы, сандала и, кажется, чего-то ещё, что обозначить точно Остерлинг не мог, но ему страшно понравилось это сочетание в любом случае. Он бы с превеликим удовольствием вдохнул бы глубже, но базовые правила приличия не позволяли вести себя таким образом, так что пришлось смириться и тайком наслаждаться, лишь чаще, чем необходимо организму, вдыхая воздух. Феромоны альфы проняли даже бету — особенно бету, у которого давно никого не было, кроме «воображаемых друзей», как назвал галлюцинации Сёрена Сэм.

Омега тяжко вздохнул и покачал головой, спуская достаточно увесистый рюкзак с плеча на стул. Самое время сделать кофе, если хочешь быть бодрым до конца эфира. Выудив из сумки тридцатисантиметровый кипятильник, Юки привычно потянулся к пузатой стеклянной банке, стоявшей на подоконнике, гадая, когда же шеф выделит денег на бедный литровый чайник? Поскольку на скудную пенсию студента позволить такую роскошь было просто невозможно, приходилось пользоваться чем-то более бесплатным – своей фантазией, например.